— А ты? — спросил я. Осип задумался, потом улыбнулся:
— И я тоже.
Насколько я помнил в этом самом растворе антибиотика процентов пять, самое большое десять. Антибиотик, который условно получил Осип, скорее всего пенициллин. Именно им сильно пахнет этот самый раствор и именно из хлебной плесени можно его получить.
— Антибиотиков много, — я еще раз осторожно понюхал раствор, — но именно так пахнет пенициллин. Поэтому этот антибиотик мы так и будем называть, — Осип кивнул, соглашаясь.
— А как, Григорий Иванович, мы его применять будем?
— В этом-то и проблема. В желудке и кишечнике пенициллин быстро распадается и проку от него мало. Нагревать его сильно тоже нельзя, то есть кипячение отпадает. Да и содержание пенициллина в этой бурде, — я показал на пробирку с раствором, — маленькое. Тебе необходимо научиться выделять его в максимально чистом виде и добиться его стерильности. Вводить его надо будет в мышцу. Введешь не стерильным, получишь абсцесс.
Осип отлично понял все, что я ему сказал.
— Тебе помощники нужны?
— Нет, пока сам справляюсь. Нужны будут, попрошу, — я видел, что хочет Осип задать какой-то вопрос, но не решается.
— Давай, Осип Андреевич, не мучайся, расскажи что тебя мучает, — со смехом сказал я, надо же как-то его простимулировать. Осип смутился и вдруг покраснел, как красна девица.
— Ваша светлость, а как все это называть?
— Что это? — не понял я вопроса.
— Ну, процессы всякие, вещества, которые получаются? — я пожал плечами, хотя вопрос конечно резонный.
— Как хочешь, так и называй, ты же первооткрыватель всего этого.
Ко всем этим заботам, разрывающим на части мою голову, сегодня прибавилась еще одна маленькая безделюха. Я после возвращения с Енисея настолько погрузился в наши медицинские проблемы, что несколько дней совершенно не реагировал на то, как меня называют окружающие. Тем более что почти все свое время я проводил в госпитале. А сегодня утром несколько часов я провел на улице. И вдруг до меня доходит, что абсолютно все обратились ко мне или ваша светлость, или государь! Я потерял дар речи, когда до меня это дошло. За почти пять часов проведенных вне дома и стен госпиталя никто не обратился ко мне даже по имени отчеству!
На сон грядущий я решил обсудить эту тему со своей женой. Машенька меня внимательно выслушала и звонко рассмеялась.
— Государь мой, Григорий Иванович, вы настолько возвысились над нами смертными, что уже перестали замечать очевидное, — после чего поцеловала меня и неожиданно щелкнула меня по носу. — Гришинька, так люди тебя воспринимают. Цени это и никогда не возносись в небо, — Машенька еще раз поцеловала меня. — А нашим сотрудникам я обязательно скажу, что бы они в нашей среде к тебе обращались исключительно Григорий Иванович.
Я улыбнулся.
— Буду вам очень признателен, Мария Леонтьевна.
Ночью мне не спалось, из головы просто не выходила жена Панкрата, сумею ли я спасти её и ребенка, товарищ Нострадамус вечером однозначно дал знак: не надейся на авось и готовься, скоро. Не давало покоя постоянно плохое самочувствие Машеньки. Где Лонгин? Как там наши разведчики, ушедшие на север? Все может статься, может уже вздернули их на дыбе и из живых жилы рвут. Я не питал иллюзий, что благородное происхождение Казимира может кого-либо остановить.
Глава 18
Мартовские дни полубезделья благоприятно отразились на моем здоровье и за пару дней до намеченного мною времени «Ч», то есть первого апреля, я чувствовал себя великолепно и был полон сил. И вовремя, в середине дня тридцатого марта из Урянхая вернулся Лонгин.
Рассказ Лонгина оказался ниточкой, потянув за которую мы моментально размотали непонятный урянхайский клубочек. Буддистский монах, двоюродный брат Ольчея, раскрыл все карты перед Лонгином. Южным монастырем или хурээ, про который много говорилось, был Самагалтайский хурээ, построенный одним из зайсанов Оюннарского кожуна или хошуна. Этого зайсана звали Оюн Дажы, он был из местного княжеского рода. Он рассчитывал, что если карательная экспедиция будет неудачной, наместник в Улясутае вовремя все узнает и возможно сместит амбын-нойон. Если еще будет с нашей стороны и подношение амбын-нойону, то его сместят гарантировано, а новым нойоном Оюннарского хошуна и соответственно амбын-нойоном, станет он, Оюн Дажы, который будет с нами дружить.
— Я не знаю источник информации, но они уверены, что с нашей помощью им удастся в итоге избавиться от иноземного гнета, — закончил Лонгин.
— Пятьдесят моих гвардейцев могут помочь победить многотысячное войско? — усмехнулся Ерофей.
— Они, Ерофей Кузьмич, дальше глядят, — Лонгин покачал головой. — Русскую армию они высоко ценят и считают, что мы такие же воины. Мне не понятно, почему эти монахи меня так принимают и так откровенны со мной. Они рассказывают мне самые сокровенные планы.
— Я вот что-то не совсем понимаю, — вступил в разговор мой тесть, — то зайсан, то нойон, то какой-то угерд или как там его.
— У них там, в этом самом Урянхае сейчас черт ногу сломит, — я решил все сам объяснить. — Начнем с того с того, что Урянхай это пришло из Китая, так это край называют завоеватели. Сами себя они называют Тува, Тыва или Танну-Тыва. Что-то так. А вот всякие нойоны и зайсаны, тут просто темный дремучий лес. Китайские слова, монгольские, манчжурские, местные. Зайсан по-моему это местное. И сейчас, по сути, все их самые разные начальники — это зайсаны.
— Мы не какие-то там, что бы подражать узкоглазым, да и язык ломать не хочется. Давай, Григорий Иванович, поступим так. Местность ту будем называть Тувой, их самих тувинцами. Правителя называть амбын-нойоном. Делятся они на хошуны, правитель хошуна нойон, потом идут сумоны и зайсаны. А самые мелкие, арбаны и там сидят десятники, — предложил свою версию административного устройства Урянхая Леонтий.
— Ну ты, Леонтий Тимофеевич, даешь, — я деланно вытаращил глаза, как бы от изумления. Но неожиданно его поддержали Лонгин, молча кивнувший, мол соглашаюсь, и Ерофей, продолживший эту тему:
— А что, правильно Леонтий Тимофеевич говорит. Я поддерживаю. И монастыри надо называть хурээ, монастыри это у нас. Вот только как Мергена звать будем, десятник мелковато, у него этих самых арбанов сейчас по сути три. Зайсаном, Ольчей может обидеться, — Ерофей вопросительно посмотрел на меня.
— Пока просто Мергеном, а там видно будет. С Ольчеем сначала надо поговорить. Ты, товарищ капитан, скажи как обстоят дела с подготовкой войска? — я за время своего «отпуска» во многие тонкости не вникал.
Ерофей достал из своей сумки карту, Степан сделал несколько копий с моей карты, пачку исписанных листов и разложил все это на столе.
— Диспозиция такова. На Северах два десятка, командует там всем лейтенант Шишкин. В Мирском остроге и в станице десяток сержанта Пули. В Усть Усе сержант Леонов, с ним пять гвардейцев, пять охотников и десяток мужиков. Большинство из староверцев. На заводе еще пять гвардейцев, но они сейчас больше как заводские, — я внимательно следил за карандашом Ерофея, вникая в его записи и обьяснения.
Ерофей сделал паузу, заглянул в свои записи и продолжил:
— На заводе всем заправляет Петр Сергеевич, поэтому эти молодцы подчиняют ему. В Усинске еще десяток, — Ерофей еще раз посмотрел свои записи. — Теперь о резервах. Константина Москвина и Серафима Стрельцова я назначил сержантами в новые десятки. Гвардейцы там в основном староверцы. Они, как и все свободные от службы гвардейцы через день тренируются стрелять из переделанных ружей.
— Где они это делают? — спросил я, иногда слышались далекие выстрелы. Машенька сразу успокоила меня, сказав, что это Ерофей тренирует своих.
— Мы сделали стрельбища Железногорске и в Мирской станице, — капитан показал на карте где. — Теперь самое интересное, Панкрат и Ванча набрали два десятка этих, — Ерофей слегка запнулся, — тувинцев. Сейчас Панкрат муштрует их, обучает русскому языку, строю и командам, сабельному бою. Казимира не хватает, очень уж он хорош с саблей. Но есть два вопроса с ними. Кто будет сержантами и будем ли мы вооружать их ружьями?
— С сержантами сам решай, да и с ружьями тоже. Но мое мнение — луки и стрелы нас не выручат. А как у Ванчи с арбалетами? — я как-то совсем забыл про эту гениальную идею.
— Говорит скоро два будут готовы. Погоды они нам не сделают, — довольный моим ответом, Ерофей убирал свои записи и не сразу ответил на вопрос. — Подспорьем они будут хорошим, особенно в лесу, бесшумно и метко.
Наше совещание прервала Евдокия:
— Ваша светлость Григорий Иванович, — я, даже видя встревоженность Евдокии, не смог удержаться от улыбки. Машенька явно провела беседу. — Вы мне велели посмотреть Анфису…
Я прервал Евдокию:
— Хочешь сказать, мне надо идти смотреть?
— Да, Григорий Иванович.
Моя помощница еще раз продемонстрировала свое медицинское мастерство. Анфиса Рыжова пожаловалась на боли в животе, на белье была мазня, ребенок во чреве занял строго поперечное положение и затих. Сердцебиения плода правда были нормальные.
— Анфиса, когда он последний раз шевелился?
— Ой, барин, — под рукой я почувствовал сокращение матки. — Утром наверное еще кувыркался, а к обеду затих, а потом живот болеть стал.
— Вот так как сейчас?
— Да. Раньше такого не было. Просто на низ тянуло, постоянно облегчится хотелось.
— Ты, радость моя, рожать собралась, — Анфиса заплакала я погладил её по голове, вытер слезы. — Не плачь, все будет хорошо.
— Да как же не плакать, барин. Рано еще. Да и дитё поперек лежит, я же не дура. Не сможет он сам родиться, — Анфиса зарыдала в голос.
— Всё хватит мне здесь бабские истерики закатывать. Панкрат говорил, что ты ух, — я сжал кулаки, показывая какая она ух, — а ты вот какую истерику закатила.
Анфиса резко успокоилась, вытерла слезы.
— А что делать, ваша светлость?
— Вот это другое дело, так мне больше нравится. Рожать тебя будем, раз сама не можешь.