Ванча вернулся следующим вечером, он с егерями прошел по пограничной тропе на север и верстах в двадцати от Хаин Дабана наша разведка наткнулась на казачий караул. Сержанту Пуле приказ о разведки Мирской тропы я послал проезжая Усинск и к возвращению Ванчи вернулись и его разведчики. Казачий караул они обнаружили на Казыр-Суке, там где тропа сворачивает на Табель-Сук.
Ерофей чувствовал себя хорошо, признаков воспаления не было и я решил ввести его в курс дела. Выслушав меня, капитан спросил:
— Долго меня мариновать тут будут твои, как их звать-то,… эскулапы?
— А что ты уже здоров? — я не удержался и спросил ехидным тоном.
— Как бык, ваша светлость. Да мне от лежания еще хуже. Тут такое твориться, а я.
— Лежи и не ворчи, ранение ты серьезное получил. Я к тебе за советом пришел. Вот смотри что получается. Наш враг в России граф Валенса. Воду здесь он мутит. Государыня уже гнев на милость сменила, — увидев удивление Ерофея, я спросил его. — В каком году ты из-за Урала сюда пришел?
— В 1775-ом.
— Про казнь Пугачева знаешь? — Ерофей молча кивнул. — Так вот, друг мой рассказываю как дело было. Судьи решили колесовать и четвертовать самозванца. 10 января 1775 года на Болотной площади в Москве Пугачев был казнен. Перед этим его и других осужденных на смерть священник отлучил от церкви. Емельян взошел по лестнице, его положили на эшафот, и «по ошибке» палач отрубил ему сначала голову, и только потом руки и ноги. Голову самозванца насадили на железный шпиль. Казнили пятерых ближайших соратников Пугачева, еще часть били кнутом, рвали ноздри, клеймили, везли в ссылку и на каторгу. С семьей Пугачева обошлись жестоко, двух его жен и детей сослали в Кексгольм и заключили в крепость. Дом Емельяна сожгли, а родную станицу Зимовейскую перенесли в другое место и переименовали. Реку Яик переименовал в Урал, восставших яицких казаков в уральских, их столицу — в Уральск. Но уже 17 марта 1775 года Екатерина объявила об амнистии всех повстанцев и приказала предать «все прошедшее вечному забвению и глубокому молчанию». Вскоре был восстановлен и запрет смертной казни, — я как на уроке истории рассказал всё это Ерофею и сделал многозначительную паузу.
— Но до царя далеко, а до Бога высоко. И здесь, сам знаешь, никаких амнистий нет. А причина этого граф Валенса. Скажи мне честно, мы сможем воевать с Россией?
— Конечно нет. Пободаемся на перевалах и тропах немного, а потом всё равно прихлопнут. Это не с китайцами воевать.
— Правильно, — я поставил указательным пальцем в воздухе точку, — я то же так считаю. И нам надо договариваться с российскими властями.
— А мешает это сделать этот самый граф, — закончил мою мысль капитан.
— Вот именно. Сепаратизм в Сибири был всегда. Даже первого губернатора Сибири — князя Матвея Петровича Гагарина в этом обвиняли. И золото тут всегда искали и находили. Первыми русскими в наших краях были «бугровщики», русские поселенцы промышлявшие вскрытием «бугров» — курганов и других захоронений, оставленных прежними обитателями края. Целыми деревнями уходили на раскопки. И это не легенды, у царя Петра была целая сибирская золотая коллекция.
— И как нам от этого графа избавиться? — капитан закончил и эту мою мысль.
— Пока плана нет, — честно признался я.
— А у меня есть. Это у вас забот полон рот, а я лежу и думаю, — Ерофей хитро прищурился. — . Я, вы уж не обессудьте, ваша светлость, своей властью призвал Ванчу и расспросил его. Вот что я предлагаю сделать. Казачий караул севернее Хаин Дабана, наверное ждет известий от тех, кто пошел в долину. Про разгром пограничного караула они не знают. Надо срочно взять их всех в плен, всех до одного, ни один не должен уйти. Кто-то из них на связи с графом и знает где его логово.
Я ухмыльнулся, план капитана был понятен.
— А кто пойдет в самое логово? — у меня все похолодело внутри от одной мысли об этом. Посылать других на верную смерть надо еще уметь.
— А почему на верную смерть? — Ерофей как прочитал мои мысли. — Я так не считаю. Во-первых, мы не знаем, как поступят пленные. Скорее всего они не в восторге от своей службы и кто-то согласиться нам помогать. Во-вторых, у нас есть огромное преимущество, дальнобойное и скорострельное оружие. Сколько у Валенсы может быть людей под рукой? Десяток, ну два. Не больше. Ванча вдвоем с егерем положили полтора десятка на раз-два.
— Хорошо, и кто пойдет с Ванчей?
— Твои тувинцы и граф Казимир. Ванча уже обучил их стрелять из винтовок. А граф для опознания. Они смогут, как нож в масле, быстро и незаметно пройти по лесам. Казимир отпустит бороденку и при необходимости за тувинца сойдет. Приоденем соответственно.
Капитан говорил жестко и решительно. Глаза его были неприятно колючими. Я заметил, они всегда становятся у него такими, когда он отдает боевые приказы.
— И ты уже все решил и поговорил со всеми?
— Да, нужно только твое согласие.
— Хорошо.
— Тогда позови Казимира, Ванчу и Серафима Стрельцова и отдай им приказ лично и проинструктируй Казимира.
Через час граф Казимир, Ванча с тувинцами и Серафим Стрельцов со своими гвардейцами выступили в очередной боевой поход. Товарищ Настрадамус не подавал никаких плохих сигналов, но настроение у меня было отвратительное.
Через трое суток благополучно вернулся Серафим Стрельцов со своими гвардейцами, приведя пятерых пленных казаков. Со слов Серафима все произошло быстро и буднично. К спящему лагерю казаков вышли на рассвете, казаки не успели и слова сказать, как их всех повязали. В одном из казаков граф Казимир признал знакомого, немца шедшего с пограничным караулом. Появление нашего поляка живым и здоровым, да еще и с такой свитой, потрясло его и он честно ответил на все заданные вопросы. Немца звали Отто Шольц.
Он согласился провести наших доморощенных диверсантов в Красноярск, на одной из окраин которого был дом графа Валенсы. Шольц рассказал, что у графа с десяток людей, русских среди них нет. Все католики и иезуиты. Он приехал из Пруссии год назад и привез тайное письмо генерала ордена иезуитов Лоренцо Риччи, заточенного в Риме в замок Святого Ангела с тринадцатью видными иезуитами, среди которых были его секретарь и пять помощников, ведавших делами ордена в Италии, Польше, Испании, Португалии и Германии. Письмо Лоренцо Риччи написал незадолго до своей смерти в ноябре 1775 года.
На допросе пленные казаки рассказали нам, что только последний год Валенса стал появляться на людях, до этого почти никто в Красноярске не знал о его существовании, хотя в здешних местах он появился года три назад. Любви никто к нему не питал, а за последние полгода многие стали просто ненавидеть графа. Он откровенно начал подминать под себя всех и вся. Несколько человек, имевших «счастье» помещать Валенсе, просто исчезли.
Все дороги к нам были перекрыты по его приказу. Казаки почти поголовно недовольны тем, что их вынуждают служить этому человеку. Они рассказали мне, что помимо Мирской тропы караул выставлен и на Большом пороге, что бы исключить попытку пройти по Енисею. Все пленные заявили, что не против пойти служить нам, но опасаются за свои семьи.
Посовещавшись мы с Ерофеем решили освободить пленных казаков и отправили их домой по Мирской тропе. Что-то нам подсказывало, что они сагитируют караулы на тропе и около порога идти домой.
В отсутствие Мергена тувинцы в наших пределах напрямую подчинялись Илье Михайлову. Языкового барьера уже не было, многие тувинцы сносно говорили по-русски, а некоторые наши люди прилично овладели тувинским. Илья для охраны наших рубежей привлек почти всех тувинцев и все тропы на Северах и по реке Таловке стали надежно контролироваться гвардейскими нарядами, усиленными тувинцами.
Ерофей успешно выздоравливал и закончив все наши дела в Железногорске, мы вернулись в Усинск. Перед отъездом я еще раз заглянул на местный завод. Кирпичное производство процветало, а вот с добычей железа становилось все хуже. Невооруженным глазом было видно, что скоро озерное месторождение иссякнет.
В Усинск я вернулся уже затемно. Машенька естественно ожидала меня, Ерофей с Осипом приехали раньше и она знала о моем возвращении. Увидев меня он совершенно неожиданно для меня разрыдалась.
— Гришенька, родной, я так боюсь за тебя. Соня, вон целый день прорыдала, пока известие не пришло, что Ерофея прооперировали и он жив. Я, Гришенька, хочу быть слабой женщиной, как вот ты рассказывал в том времени, — я много рассказывал о покинутом мною времени и Машенька не раз говорила, что завидует многим сторонам жизни женщин конца 20-го века. — Я устала быть светлейшей княгиней, хочу быть просто твоей женой и мамой Ванечки.
Если бы кто-нибудь записал всё, что я в ту ночь сказал своей жене, то наверное это было бы величайшее произведение о любви! Не даром говорят, что женщина любит ушами. А так как я не только говорил, то настроение моей супруги быстро поменялось. На рассвете я правда физически был как выжатый лимон и жутко хотел спать. Но после двух часов утреннего сна под крылышком любящей женушки я был свеж, бодр и полон сил.
Утром я поделился с Машенькой тем, что просто не давало мне покоя, почему наши люди так самоотверженно живут, работают и служат? Почему все беспрекословно выполняют все, что от них требуется?
— Гришенька, ты еще всё оцениваешь с позиций того времени. Это там у людей есть свободное время, как ты говоришь личная жизнь, — Машенька опять воспользовалась моими рассказами. — Спроси у тех, кто работал на заводах, сколько часов там длился их рабочий день. Люди не знают другой жизни, везде был тяжелый, каторжный труд. Унижения, побои, издевательства, постоянный страх. Они так жили всегда и везде. А здесь над людьми никто не издевается, не бьет и не принуждает ни к чему. Люди не боятся жить.
Машенька скорее всего права. Я еще многое не понимал в людях, окружающих меня, в жизни, которой жил. Только сейчас у меня стало появляться понимание, что выжить в Сибири в 18-ом веке можно было при одном условии: каждый день, каждую минуту и секунду жить, работать и служить с самой полной отдачей всех своих сил. Неисчислимые богатства, сила и мощь этой земли открываются только самым трудолюбивым и терпеливым людям.