— Подобным, как и снам, не надо прельщаться. Но иногда это бывает вещим. Вам, князь, надо чаще причащаться.
Прошла пара недель и я стал замечать, что среди нас есть молодые красивые особы, общение с которыми мне просто нравится и волнует мою кровь. После чего мне регулярно стали сниться эротические сны.
Острой необходимости ехать в Усинск не было, но первого сентября все наши дети с восьми до четырнадцати лет должны пойти учиться. Отец Филарет с Анной Петровной разработали целую программу ликвидации неграмотности. Я сначала к этой идеи отнесся с большим скептицизмом, но отец Филарет развеял все мои сомнения. Рядом с храмом мы поставили юрту, где и разместилась наша школа. К следующему лету отец Филарет с Анной Петровной запланировали всех детей старше восьми лет и неграмотных взрослых обучить чтению, письму и счету. Всех способных к наукам мы решили затем отправлять в техническую школу на завод.
Утром первого сентября отец Филарет решил отслужить молебен на учебного года и я естественно должен был на нем. Поэтому я и ехал в Усинск.
В моё отсутствие всем в Усинске заправляла Лукерья Петровна и надо сказать делала это она вполне успешно. Она оказалась просто прирожденным организатором и психологом. В Савелии Петрове она сразу же разглядела хлеборобскую жилку и не ошиблась. Савелий быстро нашел общий язык с братьями Кучиными. Совместно они подобрали еще двух мужиков из пришедших с Савелием и день и ночь поднимали целину. После первого сентября они запланировали сев озимой ржи, подготовив под посев почти сорок гектаров. Переход от десятин к гектарам произошел совершенно безболезненно. Выслушав мои разъяснения, мужики в этот же день стали говорить гектар, а не десятина. Казенная десятина практически равнялась гектару и это делало переход совершенно безболезненным.
Всё в Усинске и его окрестностях, что имело отношение к древесине, относилось к ведомству Кондрата Тимофеева. Кондрат со своими мужиками, как и заводчане, работали и днем и ночью: валили лес, пилили доски, строгали и строили. Сама Лукерья занималась нашим животноводством, рутинными ежедневными бытовыми проблемами и подготовкой к предстоящей зиме. Главным было максимально заготовить на зиму кедровых орехов. По моему разумению и опыту зимой кедровые орехи будут нашей основной пищей. Лукерья Петровна правда со мной не согласилась и не без гордости показала мне свои стратегические запасы: корченые рыбу и мясо, которое понемногу добывали наши мужики-охотники и гвардейцы. А затем и «секретные хранилища госрезерва». Гвардейцы Ерофея нашли в горах нерастаявший лед и Кондрат соорудил ледник в построенном продуктовом амбаре. Лукерья привела меня в свежепостроенный новенький амбар и показала первые головки зреющего сыра и три килограмма свежесбитого сливочного масла.
Анна Петровна быстро наладила работу на нашей швейной-сапожной фабрике и потихоньку наш народ переодевался и переобувался в её продукцию. Но в ближайшем будущем над работой фабрики нависла «страшная» угроза — дефицит сырья, китайские ткани стремительно заканчивались, а кожи уже практически не было. Надежда была на предполагаемую торговлю с Тувой, да на охотничьи трофеи.
Наша канцелярия работала без каких-либо замечаний, попутно наладив производство бумаги и чернил, но в бумажном производстве также впереди был сырьевой кризис. Выход из будущего кризиса я видел только в использовании древесины. В своих смелых мечтаниях я конечно видел создание нами бумагоделательной машины, ведь всего через четверть века она появиться во Франции, но пока это лишь мои мечты. А пока внучок Степан экспериментирует с замачиванием опилок для получения древесной массы, думает, как соорудить изобретенный голландцами еще в 17 веке ролл или голлендер и с моими подсказками изобретает дефибрер. Ролл заменил толчею и в разы повысил производительность и повысил качество бумаги, созданный в середине 19 века дефибрер измельчал древесины и позволил из нее делать бумагу. А когда заработает химическая лаборатория Якова и у нас появится сода, я предложу Степану её использовать и он получит целлюлозу.
И конечно всегда в Усинске я несколько часов тратил на обучение своих коллег-лекарей. Как минимум два раза в неделю я занимался с ними. Поразмыслив на досуге как это делать, я два часа читал им лекции по теории медицины, затем два часа практических занятий, а затем ещё два часа практики, но уже исходя из конкретных потребностей. Несколько бессонных ночей потратил я на составление программы своих курсов. Накануне я писал конспект, затем читал по нему лекцию и проводил первое практическое занятие. Второе занятие посвящалось разбору наших практических случаев или работе в госпитале. Конспект я оставлял Евдокии и она проводила еще пару раз дополнительные занятия, повторяя и закрепляя пройденное.
Госпиталь наш не пустовал, травмы шли сплошным косяком, но Евдокия справлялась без меня. Серьезных случаев было всего три: пришлось шить рваные раны бедра и передней грудной стенки. Но самым опасным случаем была травма плеча с повреждением артерии.
Предчувствие меня не подвело и буквально накануне я провел занятие по кровотечениям. В мое отсутствие Евдокия с сотоварищами не ударили в грязь лицом. Они грамотно наложили жгут, послали гонца за мной, обработали рану, в меру дали страдальцу алкоголя. К моему приезду раненый лежал на операционном столе и все было готово для работы.
Целых два часа длилась операция. Несколько раз я опасался потерять пациента от болевого шока. Но Бог миловал и мы спасли раненого лесоруба.
Последний день лета закончился у меня очень-очень поздно, но спать я лег в совершенно прекраснейшем расположение духа.
Сразу же после молебна я поспешил к Ерофею, который ожидал меня в Железногорске. За месяц у Железного озера был построен острог, рабочий поселок и кирпичный завод с кузницей, куда решено было перевести одного из кузнецов. Как-то незаметно появилось и быстро закрепилось название всего этого — Железногорск. В Семиозерках тоже поставили острог, но поменьше. В нем вахтовым методом стали нести службу пять гвардейцев. На Таловке, Медвежьем перевале и месте выхода тропы в долину, остроги решили до весны не ставить. Решили обойтись гвардейскими разъездами. Главным на севере естественно стал лейтенант Шишкин.
В устье Мирской поселились семьи гвардейцев с Мирского острога и две семьи из Усинска: Трофим Кузнецов, один из близнецов любителей лошадей и Тихон Грязнов из команды Савелия Петрова, такой же любитель лошадей. Трофима было решено уволить из гвардии и на правобережье Уса создать свой конезавод. Для этого было отобрано два десятка горных ойротских и шестьдесят степных кобыл, и два десятка жеребцов различных пород: горных, степных, среди немногочисленных лошадей других пород отобрали ахалтекинцев и всяких разных, наибольшую ценность представляли пять лошадей похожих на персидских и два жеребца-тяжеловоза. Эти жеребцов еще сложно было называть именами этих пород, кроме ахалтекинцев естественно. Трофиму и Тихону я почти шесть часов читал лекцию по коневодству, насколько я знал этот предмет из истории и биологии. Внучок Степан успел за мной все подробно записать и Трофим получил на руки текст моей лекции. Тихон к сожалению был неграмотным. В своих мечтаниях я планировал вывести породы типа алтайской и казахской 21 века. Сержант Василий Пуля заправлял всем на правобережье Уса. Его караулы приглядывали за всеми тропами Мирского хребта и до реки Таловки.
Ерофей сразу после свадьбы без раскачки включился в работу. Молодая жена с первого же дня стала капитану верной боевой подругой, везде сопровождая любимого. Ерофей, толи от бурного медового месяца, толи от ежедневных мотаний по острогам и гвардейским станицам, за август месяц стал худым как щепка, одежда просто болталась на нем.
И сегодня, первого сентября тысяча семьсот семьдесят шестого года, я инспектировал ведомство капитана Ерофея Кузьмича Пантелеева, командира нашей гвардии. Нижний или Западный острог и гвардейскую станицу Усинска я проверил накануне. В Нижнем постоянно находился только сержант Василий Леонов. Бывший донской казак, клейменный за участие в Пугачевском бунте, сторонился людей и предпочитал тянуть лямку гвардейской службы за себя и за того парня. Товарищ Нострадамус характеризовал его одной фразой: «За Васей, как за каменной стеной». Для несения службы к Леонову на неделю вахтовым методом приезжали четверо гвардейцев из Усинска. И главной проблемой для нас было найти для сержанта спутницу жизни. Но здесь пока даже отец Филарет разводил руками.
Поздним вечером второго сентября, закончив инспекцию правобережья Уса, мы возвращались в Железногорск. На завтра была намечена инспекция острога в Семиозерках, караулов Медвежьего перевала и тропы до знака Хаин-Дабана. Я был в прекраснейшем расположении духа. Еще бы, отстроенный Мирский острог, налаженная как часы караульная служба на хребте и Таловке, как лубочная картинка Мирская станица, гладкие, упитанные лошади Трофима и Тихона. Причем буквально за пару недель.
Но вместе с нами к острогу Железногорска подъехал гвардеец с Семиозерского острога: к Медвежьему перевалу из Урянхая приближался какой-то караван.
Еще затемно Ерофей послал гонца в Усинск с приказом резервному десятку выдвинуться в Железногорск. А мы на рассвете поспешили в Семиозерки. Прискакавший из Усинска Ванча, догнал нас перед самым перевалом.
В полдень мы оседлали Медвежий перевал. Из камней гвардейцы заранее сложили небольшое укрепление, в котором могли занять боевую позицию несколько человек. Пятерка гвардейцев расположилась в нескольких десятках метров ниже гребня перевала.
В подзорную трубу я хорошо видел приближающийся караван. До перевала ему оставалась пара километров. Почти сотня навьюченных низкорослых лошадей и три десятка всадников. Среди всадников я узнал нашего урянхайского переговорщика Ольчея. Но больше меня заинтересовали четверо всадников в середине каравана, трое мужчин и одна женщина. Что-то неуловимое заставило меня предположить, что они русские.