Нельзя не считать вероятным, что между Потёмкиным и другими сановниками в Киеве происходили кое-какие недоразумения. Существовала ненависть между Румянцевым и Потёмкиным. В Петербурге даже говорили о намерении Румянцева подать в отставку. Сегюр как очевидец рассказывает, что Потёмкин в Киеве был невесел и даже не всегда бывал при дворе. Он поселился в Печерском монастыре, где его окружала толпа льстецов, надеявшихся чрез милости князя достигнуть каких-либо выгод. Его странный образ действий, между прочим, выражался в том, что он то являлся в пышной одежде и блестящем мундире, то угрюмый, брюзгливый, полуодетый по целым суткам лежал на диване, даже в присутствии знатных лиц. «Потёмкин глядит волком», – сказала однажды Екатерина в это время[276]. «С особенною холодностью, – пишет Сегюр, – Потёмкин обращался с графом Румянцевым и графом Штакельбергом. Его обращение с поляками доходило иногда до крайней грубости. Когда Браницкий в чем-то заупрямился, Потёмкин стал кричать на него и даже махал кулаком у него под носом. При Браницких у Потёмкина был однажды нелюбимый Браницким Штакельберг; жена Браницкого обошлась с ним нелюбезно. Потёмкин схватил свою племянницу за нос и подвел к Штакельбергу. Игнатия Потоцкого он называл «scelerаt», Казимира-Нестора лгунишкой и другим нелестным именем»[277]. Все боялись Потёмкина. Так, например, до его приезда в Киев ходили кое-какие неблагоприятные слухи о его управлении; но лишь только он приехал, все начали раболепствовать перед всесильным князем; один только Румянцев не скрывал своего нерасположения к нему и бесцеремонно высказывал свое мнение о недостатках Потёмкина[278]. «Странности последнего, впрочем, – как рассказывает Сегюр, – не мешали ему и в Киеве, в тесном кругу знакомых и родственников, обнаруживать любезность, остроумие и способность беседовать о всевозможных предметах»[279]. К тому же он в это время серьезно занимался делами, переписывался с русским послом в Константинополе о восточном вопросе, беседовал с Сегюром об отношении Франции к Турции и находился в деятельных сношениях со множеством агентов, техников, поставщиков и приказчиков, работавших над приготовлениями к дальнейшему путешествию Екатерины. Эти работы оказывались столь сложными, что Потёмкин ради окончания их старался удержать императрицу в Киеве как можно дольше[280], чтобы выиграть время для подготовления блестящего приема. Из Киева Потёмкин ездил в местечко Фастово для свидания с польским королем, причем последний жаловался Потёмкину на Браницкого[281]. Говорили далее о преобразованиях Потёмкина в южной России, о его проектах учредить университет и музыкальную консерваторию в Екатеринославе и проч. Долго беседовал Потёмкин с епископом Нарушевичем. С королем Потёмкин говорил о Польше, о партиях в этой стране, о готовности императрицы, насколько это было возможно, исполнить желание короля. Чрез Штакельберга, бывшего с Потёмкиным, Станислав-Август узнал, что Потёмкин желал сделаться польским вельможею и что для этой цели он купил громадное имение Смела. Наконец Потёмкин коснулся еще богословских вопросов, говоря об унии, причем обнаружил некоторые познания в области церковной истории.
Свидание Потёмкина с королем происходило в марте; в конце апреля состоялось свидание Станислава-Августа с императрицею в Каневе. Потёмкин играл при этом первенствующую роль. Так, например, после торжественного обеда, происходившего на галере «Десна», король в сопровождении Потёмкина делал визиты русским сановникам и генералам под именем графа Понятовского. В присутствии Потёмкина происходил крупный разговор между королем и Браницким. Потёмкина король просил уговорить императрицу остаться несколько дольше в Каневе и отобедать у него[282].
Екатерина не желала исполнить просьбы короля и в двух записках к Потёмкину, писанных, очевидно, после обеда, объясняла князю, почему ей нужно, не теряя времени, продолжать путь. Очевидно, Потёмкин серьезно стоял за исполнение желания короля, и в одной из записок императрицы к князю сказано в несколько резком тоне: «Когда я что определяю, тогда обыкновенно бывает то не на ветру, как в Польше часто случалось; итак еду завтра, как назначала, а ему желаю всякого благополучия… Право, батинька, скучно». В другой записке ее говорится: «Пожалуй, дай ему (гостю) учтивым образом чувствовать, что перемену делать в моем путешествии возможности нету»[283].
Когда вечером после беседы в каюте императрицы она дала почувствовать королю, что пора расставаться, Станислав-Август шепотом сказал Потёмкину: «Есть ли надежда, что можно остаться долее?» Потёмкин отвечал: «Нет». Вслед затем он ввел короля в особый кабинет, где Екатерина простилась с ним. Де Линь затем рассказывал королю, что Потёмкин говорил императрице: «Вы меня компрометировали пред королем и всею Польшею, столько сокращая свидание»[284]. В свою очередь, императрица жаловалась на Потёмкина, заметив на другое утро: «Князь Потёмкин ни слова не говорил; принуждена была говорить беспрестанно; язык засох; почти осердили, прося остаться; король торговался на три, на два дня или хотя для обеда на другой день»[285].
Если вообще рассказ о замечании Потёмкина, что Екатерина «компрометировала его перед королем и Польшею», заслуживает доверия, то нельзя не заметить, что желание Потёмкина угодить королю легко могло находиться в связи с некоторыми честолюбивыми замыслами его в отношении к Польше. Такое предположение подтверждается и рассказом принца де Линя, будто он сам был свидетелем, как Потёмкин делал выговор Браницкому за его образ действий в отношении к королю, причем раздражение князя дошло до того, что он едва не прибил Браницкого[286].
Король и Потёмкин остались взаимно довольными друг другом. Может быть даже, что этому выгодному впечатлению, произведенному Станиславом-Августом на Потёмкина, должно приписывать то обстоятельство, что король еще несколько лет оставался на престоле[287]. Существует рассказ, будто король предлагал Потёмкину обратить его поместья, находившиеся в Польше, в особое владетельное княжество, зависимое от польской короны, подобно Курляндии, однако князь отклонил от себя это предложение;[288] но это не согласуется с воззрениями короля на события этого времени. Станислав-Август с трепетом взирал на опасность, грозившую ему в случае занятия Потёмкиным какого-либо политического поста в Польше. Около этого времени ходили даже разные слухи об обширных интригах Потёмкина в отношении к Польше. Завадовский 8 марта 1787 года писал к А.P. Воронцову: «Граф А.А. (т. е. Безбородко) пишет ко мне, что Штакельберг, обще с Браницким и Потоцким, находящимися в Киеве, интригу открыл свою против короля польского, считая на помощь князя Потёмкина»[289].
Несмотря на разногласие между Потёмкиным и Екатериною по вопросу о дальнейшем пребывании путешественников в Каневе, несмотря на слухи о нерасположении Екатерины к князю, мы не имеем основания думать, что императрица была недовольна князем. Она, напротив, была в восхищении от приготовлений Потёмкина к дальнейшему путешествию. Недаром Гарновский писал Попову после того, как Екатерина со всею свитою уехала из Киева: «Со времени отъезда ее императорского величества из Киева не только все неприятные о его светлости слухи вдруг умолкли, но и все говорят теперь о его светлости весьма громко»[290].
Меры, принятые Потёмкиным для путешествия по Днепру, удивляли и Екатерину, и ее спутников. Галеры были построены в римском вкусе и отличались огромными размерами и богатством убранства. На особенно большой галере «Десна» находилась огромная столовая, в которой императрица давала большие обеды. На галерах находилось около 3000 человек. Очень величественный вид имела флотилия, окруженная со всех сторон шлюпками и челноками.
В некоторых особенно живописных местах путешественники осматривали берега, на которых почти всегда толпился народ. Стреляли из пушек. Происходили маневры казаков. Екатерина наслаждалась прекрасною весеннею погодою, хвалила благорастворенный воздух, теплый климат, сожалела, что не на берегах Днепра построен Петербург. По распоряжению Потёмкина многие скалы на Днепре были взорваны порохом для большей безопасности плавания. Тем не менее путешествие было несколько медленнее, чем ожидали. Екатерина в своих письмах к Павлу Петровичу и Марии Феодоровне, Сегюр и принц де Линь в своих мемуарах и донесениях говорили о затруднениях и даже опасностях, с которыми приходилось бороться во время плавания по Днепру. Нигде, однако, не говорится о каких бы то ни было неприятностях для Потёмкина вследствие не совсем удачного плавания.
В Кременчуге, куда путешественники приехали через несколько дней, началось полное торжество Потёмкина, с давних пор готовившегося с особенным великолепием приветствовать Екатерину во вверенном ему наместничестве. Для императрицы было приготовлено весьма удобное помещение с прекрасным садом. Екатерина была очень довольна. Зная об интригах недоброжелателей князя, она со своей стороны делала все возможное для распространения более выгодного мнения о Потёмкине. В письмах к разным лицам она горячо хвалила Потёмкина, особенно за приведение в надлежащее состояние войска.