После пятидневного пребывания в Херсоне путешественники отправились в Крым чрез Кизикерман и Перекоп. Сооружая этот путь, Потёмкин предписывал: «Дорогу от Кизикермана до Перекопа сделать богатою рукою, чтобы не уступала римским; я назову ее Екатерининский путь»[314]. В Крыму весьма эффектным эпизодом было окружение императрицы многочисленными депутациями от татар, кабардинцев и проч. Этими манифестациями, устроенными Потёмкиным, он хотел убедить Екатерину в расположении татар к России, между тем как современники считали татар весьма склонными освободиться от нового правительства[315].
Крым произвел глубокое впечатление на императрицу, отдавшую и при этом случае Потёмкину как главному виновнику приобретения полуострова полную справедливость. Из Бахчисарая она писала Еропкину: «Весьма мало знают цену вещам те, кои с уничижением бесславили приобретение сего края…» В заключение сказано: «С сими мыслями и с немалым утешением ложусь спать сегодня, видя собственными глазами, что я не причинила вреда, но величайшую пользу империи»[316]. И в письмах к Гримму, к Марии Феодоровне… Екатерина хвалила Тавриду. В беседе с разными лицами, ее окружавшими, она сказала между прочим: «Приобретение сие важно; предки дорого заплатили бы за то, но есть люди мнения противного, которые жалеют о бородах, при Петре I выбритых»[317]. Без сомнения, Потёмкин сам старался внушить императрице оптимистический взгляд, расходившийся с пессимизмом или скептицизмом Иосифа II, Сегюра и других спутников Екатерины.
Потёмкин был, так сказать, героем путешествия императрицы. Недаром она в Бахчисарае прославляла Потёмкина в стихах на французском языке. К слову сказать, императрица, хорошо писавшая в прозе, не отличалась стихотворным дарованием[318]. Потёмкина хвалили за великолепный фейерверк, устроенный им в честь императрицы в Бахчисарае; кроме того, он удивил путешественников сооружением новой дороги до Инкермана чрез горы и вдоль по реке Каче[319].
В Инкермане, где также был построен дворец, во время обеда вдруг отдернули занавес, закрывавший вид с балкона, и таким образом, совершенно неожиданно для всех открылся вид прекрасной Севастопольской гавани. На рейде стояло 3 корабля, 12 фрегатов, 20 мелких судов, 3 бомбардирские лодки и 2 брандера. Открылась пальба из всех пушек. Это зрелище было чуть ли не самым эффектным моментом из всего путешествия Екатерины. Оно произвело на всех глубокое впечатление.
После обеда императрица вместе с Иосифом поехала в Севастополь в особой шлюпке, заранее заказанной Потёмкиным в Константинополе и совершенно сходной с султанскою[320]. Даже Иосиф II был в восхищении от этой великолепной гавани и предвещал ей великую будущность. В его письме к Ласи сказано между прочим: «Императрица в восхищении от такого приращения сил России. Князь Потёмкин в настоящее время всемогущ, и нельзя вообразить себе, как все за ним ухаживают»[321].
К барону Гримму Екатерина писала из Севастополя: «Здесь, где тому назад три года ничего не было, я нашла довольно красивый город и флотилию, довольно живую и бойкую на вид; гавань, якорная стоянка и пристань хороши от природы, и надо отдать справедливость князю Потёмкину, что он во всем этом обнаружил величайшую деятельность и прозорливость»[322].
Для проезда Екатерины из Севастополя по Байдарской долине, тогда почти целиком принадлежавшей князю Потёмкину[323], была также сделана новая дорога. Чтобы показать путешественникам пару ангорских коз в одном из своих имений, Потёмкин заставил их проехать туда горами по тяжелым дорогам, так что придворные экипажи были приведены в страшный беспорядок и путешественники не раньше как в час пополудни приехали в Бахчисарай[324]. Отдохнув здесь день, они чрез Акмечеть, нынешний Симферополь, где Потёмкин успел устроить сад в английском вкусе и несколько домов, поехали в Карасубазар. В этом городе князь имел прекрасный дворец, окруженный садом, с фонтанами и искусственным водопадом. Немного повыше был построен дворец для Екатерины. Сад, вечером освещенный великолепнейшим образом, удивил всех своею красотою[325]. Фейерверк состоял из 300 000 ракет[326].
Внешний блеск путешествия, маневры войск и флота, дворцы, сады… – все это не мешало современникам относиться скептически к административной деятельности Потёмкина. В письмах императора Иосифа II к Ласи встречаются более или менее едкие замечания об упадке городов в Крыму, особенно же о печальном состоянии Кафы, куда путешественники поехали из Карасубазара, о неудовольствии татар, готовых отложиться от России, о многих случаях выселения из Крыма в другие места, об отчаянном положении иностранцев, поселившихся в последнее время в южной России, и о разных крупных промахах Потёмкина как администратора. Но при всем том нельзя было не удивляться тому, что Потёмкин в короткое время успел сделать на юге. Принц де Линь, отчасти даже и Сегюр восхищались тем, что было создано им[327]. Из бесед Иосифа II с Сегюром видно, однако, что они не ожидали особенно прочных результатов от административной деятельности Потёмкина. Иосиф, например, говорил: «Я вижу во всем этом гораздо более эффекта, нежели внутренней цены. Князь Потёмкин деятелен, но он гораздо лучше умеет начинать, нежели довершать. Впрочем, так как здесь никаким образом не щадят ни денег, ни людей, то все может казаться нетрудным. Мы в Германии и во Франции не смели бы предпринимать того, что здесь делается. Владелец рабов приказывает; рабы работают; им вовсе не платят или платят мало; их кормят плохо; они не жалуются, и я знаю, что в продолжение трех лет в этих вновь приобретенных губерниях вследствие утомления и вредного климата болотистых мест умерло около 50 000 человек; никто не жаловался, никто даже и не говорил об этом». В другой раз Иосиф заметил: «Вы видите, что здесь ни во что не ставят жизнь и труды человеческие; здесь строятся дороги, гавани, крепости, дворцы в болотах; разводятся леса в пустынях без платы рабочим, которые, не жалуясь, лишены всего, не имеют постели, часто страдают от голода». Сегюр отвечал: «Все здесь начинается, ничто не оканчивается. Князь Потёмкин часто оставлял то, что только что было начато; ни один проект не составляется солидно; ни один не исполняется до конца. В Екатеринославе мы видели начало города, который не будет обитаем, начало церкви, в которой никогда не будет службы; место, избранное для Екатеринослава, безводное; Херсон окружен опасною болотистою атмосферою. В последние годы степи опустели хуже прежнего. Крым лишился двух третей своего прежнего населения. Город Кафа разорен и никогда не поднимется более. Один Севастополь – действительно великолепное место, но еще пройдет много времени, пока там будет порядочный город. Старались украсить все временно для императрицы. После отъезда ее все чудеса исчезнут[328]. Я знаю князя Потёмкина; его пьеса сыграна, занавес упал; князь займется теперь задачами или в Польше, или в Турции. Настоящая администрация, требующая постоянства, не согласуется с его характером». Иосиф кончил беседу, назвав все путешествие «галлюцинацией»[329].
Как бы то ни было, путешествием императрицы Потёмкин удивил современников, как видно, между прочим, из письма Гарновского к Попову в июле 1787 года: «Я сомневаюсь, чтобы кто более превозносил хвалами поход ее императорского величества в Тавриду, как Евграф Александрович Чертков. Сие преимущество отдаю я потому, что он льстить не умеет. Он, между прочим, рассказывал почти тако: «Я был с его светлостью в Тавриде, в Херсоне и в Кременчуге месяца за два до приезда туда ее величества. Нигде там ничего не видно было отменного; словом, я сожалел, что его светлость позвал туда ее императорское величество по-пустому. Приехав с государынею, Бог знает, что там за чудеса явилися. Чорт знает, откуда взялись строения, войска, людство, татарва, одетая прекрасно, казаки, корабли… Ну-ну, Бог знает что… Какое изобилие в яствах, в напитках, словом, во всем – ну, знаешь, так, что придумать нельзя, чтоб пересказать порядочно. Я тогда ходил как во сне, право, как сонный. Сам себе ни в чем не верил, щупал себя: я ли? где я? не мечту ли или не привидение ли вижу? Н-у! надобно правду сказать: ему – ему только одному можно такие дела делать, и когда он успел все это сделать? Кажется, не видно было, чтоб он в Киеве занимался слишком делами… ну, подлинно удивил! Не духи ли какие-нибудь ему прислуживают?»[330]
Любопытно также письмо Сегюра к Потёмкину, писанное тотчас же после путешествия. Тут сказано, между прочим, по поводу заявления о намерении поехать во Францию: «Я там с восторгом опишу все те чудные картины, которые вы представили нашим взорам: коммерцию, завлеченную в Херсон, несмотря ни на зависть, ни на болота; флот, построенный в два лишь года каким-то чудом в Севастополе, ваш Бахчисарай, напоминающий «Тысячу и одну ночь», вашу Темпейскую долину;[331] ваши празднества, почти баснословные, в Карасу-базаре; ваш Екатеринослав, где вы собрали в три года более монументов, нежели иные столицы в три столетия; эти пороги, которые вы подчинили своей власти в ущерб авторитетности историков, географов и журналистов, и ту гордую Полтаву, на полях которой вы отвечали подвигом своих семидесяти эскадронов на критики, которыми невежество да за