. В продолжение нескольких месяцев Потёмкин занимался сборами войска и изготовлением снарядов, необходимых для осады Очакова. А между тем условия успеха становились менее и менее благоприятными. Из перлюстрации письма от принца Нассау-Зиген к Сегюру из Варшавы императрица узнала, что по плану принца можно было взять Очаков в апреле, что Суворов был согласен с этим и гарнизон тогда не превосходил 4000 солдат[408]. Однако при недостатке во всем необходимом в армии Потёмкин не мог предпринять ничего решительного. В «Записках Державина» сказано: «В 1788 году в армии князя Потёмкина был крепкий недостаток в хлебе. Он велел в марте месяце купить в разных губерниях; но так как в том году родился хлеб худо, то и не мог он удовлетворить требованию». Принц де Линь писал в апреле из лагеря Потёмкина императору Иосифу: «Если бы у нас были съестные припасы, мы отправились бы в поход; если бы мы имели понтоны, то имели бы возможность переходить чрез реки; если бы были у нас бомбы и ядра, мы приступили бы к осаде крепостей, но именно забыли запастись всем этим (on n’а oublie que celа), и теперь князь велел привезти эти вещи по почте. Транспорты и покупки амуниции стоят мильоны рублей… Мы здесь ровно ничего не делаем. На днях я упрекнул князя в бездействии…» «На днях, – говорил де Линь в другом письме, – я сказал князю, что призову 6000 кроатов для взятия Очакова, с которым так церемонится здешняя армия… Императрица в крайнем удивлении, что я не пишу к ней; но я люблю быть откровенным; мне неприятно писать о князе, что он мог бы сделать гораздо более, нежели делает».
Несмотря на все это, личность Потёмкина сильно нравилась принцу де Линю. Хотя он часто смеялся над изнеженностью и причудами князя, он иногда и хвалил его. Так, например, в мае, говоря о поездке князя в Херсон для осмотра галерной флотилии, он ставил ему в большую заслугу, что он так скоро создал эту флотилию. И после кончины Потёмкина он в восторженном тоне говорил о необычайных способностях князя. Зато весною 1788 года он часто выходил из терпения, имея дело с князем. «Я здесь, – писал он из Елисаветграда, – состою нянькой. Мой ребенок велик, силен и упрям. Вчера он мне сказал: «Неужели вы воображаете, что приехали сюда для того, чтобы водить меня за нос?» – «Неужели, – возразил я ему, – вы думаете, что я вообще приехал бы сюда, если бы не имел этого намерения? Любезный князь, вы ленивы и неопытны; потому для вас это самое лучшее. Зачем не хотите вы вверить себя человеку, влюбившемуся в вашу славу и только мечтающему о могуществе двух империй? Вам недостает весьма земного для того, чтобы быть совершенством, но гений ваш бессилен, если он не будет поддерживаем доверием и дружбою». Князь заметил: «Дайте перейти вашему императору чрез Саву – и я двинусь за Буг». – «Значит, – возразил я, – вы считаетесь комплиментами, как щеголи у дверей салона. Мой государь уступает вам первый шаг: против него действует турецкая армия. Пред вами же нет никакой армии». – «Думаете ли вы, – спросил он наконец, – что император пожалует нас знаком ордена Марии Терезии и примет знаки Георгиевского креста для раздачи отличившимся в обеих армиях?» Тут я увидел, куда метил князь. Он имеет страсть к знакам отличия. У него их только двенадцать; я же уверил его, что взятие Очакова непременно доставит ему наш орден высшей степени (notre grаnde croix), а если бы содействовал он взятию нашими войсками Белграда, то приобрел бы даже право на орден Св. Стефана. Прошу ваше величество подтвердить мое обещание; и если бы можно было уговорить его величество, католического короля, дать ему орден Золотого Руна, то мы могли бы совершенно рассчитывать на князя»[409].
Потёмкин оставался в Елисаветграде до мая месяца. Тогда только решился он отправиться на юг для начатия военных действий. Специалисты впоследствии обвиняли его в том, что он сделал большую ошибку. «Чтобы парализировать стратегическое значение Очакова, – пишет полковник генерального штаба Петров, – достаточно было бы наблюдать его отдельным отрядом, а с главными силами армии следовало идти к Дунаю и скорее соединиться с австрийцами для общего наступления к Балканам»[410].
Особенно важными делами оказались действия на море около Очакова. Недаром в России надеялись на флот, постройка и снаряжение которого были по преимуществу предметом забот князя Потёмкина. Флот этот в Севастополе чрезвычайно понравился Екатерине, отчасти даже Иосифу, и внушал сильные опасения Сегюру. Роль его могла быть чрезвычайно важною. При помощи этого флота можно было отрезать Очаков от Турции, воспрепятствовать подвозу свежих войск и припасов в осажденную крепость. Вот почему князь употребил громадные средства на постройку кораблей и предался сильному отчаянию, когда осенью 1787 года корабли эти серьезно пострадали от бури. Весною 1788 года он предписал флоту подойти к Очакову и стараться не допускать туда турецкого флота[411]. Приготовлением ко всему этому Потёмкин объяснял свое бездействие по отношению к сухопутному войску. В негодовании писал он императрице 19 мая: «Я слышу, будто император вам и через посла вице-канцлеру жаловался на несодействие армии. С какой стати меня они тут припутывают? Войска, мне вверенные, большею частию хранить должны границы; наступательное же у меня на один пункт, то есть на Очаков, для чего я должен путем собраться и взять все меры, чтобы не плакаться… По нечаянной войне мне было нужно сделать в четыре месяца то, что бы должно было в два года произвести. Пускай другой мог бы возыметь кураж чинить совсем разбитый погодою флот, настроить гребных судов, могущих ходить в море, такое множество и сформировать совсем вновь шестнадцать батальонов пехоты, до десяти тысяч совсем новой конницы, составить большой магазин подвижной, снабдить артиллерию ужасным числом волов, изворачиваться в пропитании – и все это в четыре месяца на степях, без достаточных квартир, а паче на кинбурнской стороне, где с лишком на десять тысяч людей в три недели было должно построить жилища». Далее князь писал: «Матушка, всемилостивейшая государыня, вы видите, с какою охотою я поеду». В другом письме говорится: «Я бы был уже сам за Бугом, но нужно дождаться из Херсона уведомлений»[412].
Ожидая столкновений между русским и турецким флотами в Очаковском лимане, Потёмкин опасался неудачи. «Не те турки, – писал он, – и черт их научил. Флотилия их на лимане сильна и тяготит меня много». Он жаловался также и на австрийцев: «Император ничего не делает». В тот же день он доносил о морском сражении (7 июня), в котором русский флот одержал верх. К его рассказу прибавлено: «Если бы брандеры наши из Херсона поспели, то бы, конечно, дело было решительное». На каждом шагу являлись препятствия, затруднения. В первых числах июня, именно в то время, когда князь решился двинуться из Елисаветграда, он захворал; 15 июня он писал: «Я уже о сию пору был бы под Очаковым, но дожди сильные и необычайные отняли у меня способ переправиться в том месте, где была удобность… Хлопотам не было конца». Сообщив в восторге о второй и более важной победе над турецким флотом, Потёмкин писал: «Вот, матушка, сколько было заботы, чтобы в два месяца построить то, чем теперь бьем неприятеля…»[413]
На самого Потёмкина известие о морской победе 17 июня подействовало чрезвычайно сильно. В самых восторженных выражениях он говорил об этом событии с принцем де Линь и видел в нем Божий промысел, особое, оказанное ему Провидением покровительство.
Екатерина все время была очень довольна Потёмкиным. В мае, по получении подробных известий от князя, она сказала: «Если бы и вся Россия вместе с фельдмаршалом (Румянцевым) противу князя восстали, я с ним»[414]. В конце июня Гарновский писал Попову: «Двор (т. е. Екатерина), толико важных успехов на воде не ожидавший, ныне восхищением оных упоенный – вне себя…»[415] Опасность, грозившая в это время России со стороны Швеции, заставляла Екатерину сожалеть об отсутствии Потёмкина. Переписываясь с ним о всех подробностях разрыва с Густавом III, она, обсуждая вопрос, отправить ли Грейга с флотом в Средиземное море или нет, заметила: «Есть ли б ты был здесь, я б решилась в пять минут что делать, переговоря с тобою»[416]. Но императрица по-прежнему продолжала желать, чтобы Потёмкин занялся главною задачею – осадою Очакова. «Дай Боже услышать скорее о взятии Очакова», – писала она князю 18 июня, т. е. за полгода до занятия этой крепости. По получении известия о первом морском сражении она писала Потёмкину о раздаче разным лицам наград: «А тебе скажу, что ты – друг мой любезный и что я тебя много, много и очень много люблю и качества твои чту и надеюсь от тебя видеть величайшие услуги. Будь лишь здоров и благополучен». В письме после второй победы сказано: «Тебя, моего друга, благодарю за твои труды и попечение… даруй тебе Боже Очаков взять без потери всякой». На просьбу Потёмкина отправить к нему две тысячи хороших матросов[417] императрица ответила: «О том теперь и думать нельзя, чтоб единого матроса тронуть; нельзя ли тебе пленных греков употребить? а как здесь пооглядимся, тогда, что можно будет, того пришлем». 3 июля, после сообщения разных подробностей о войне со Швецией, императрица спрашивала: «Что делает Очаковская осада?» В письме от 13 июля, в котором сообщалось князю о наградах за вторую битву в Лимане, между прочим говорится: «К тебе же, моему другу, как строителю флота, приказала, сделав, послать большое золотое блюдо с надписью и на нем шпагу богатую с лаврами и надписью»[418]