.
И из других источников мы узнаем о внимании, которое петербургское общество тогда обращало на предстоявший приезд в столицу князя Потёмкина. К Державину писали об этом Н.А. Львов, А.И. Терской, С.М. Лунин, Савинский, А. Грибовский…[488]
О впечатлении, которое производил Потёмкин во время этого путешествия в Петербург, и о почестях, с которыми его всюду встречали, сохранились случайно довольно любопытные данные. На пути он останавливался между прочим в Харькове и в Могилеве. В воспоминаниях Ф.П. Любоянского говорится: «В Харькове удалось мне видеть князя Потёмкина-Таврического в поездку его в столицу по взятии Очакова. На другой, по приезде, праздничный день ожидали князя в собор… Светлейший пришел уже после «Достойно» и остановился не на приготовленном для него седалище под балдахином, а с правой стороны амвона, посреди церкви, взглянул вверх во все четыре конца. «Церковь недурна», – сказал он вслух губернатору Кишенскому, вслед за тем одною рукою взял из кармана и нюхнул табаку, другою вынул что-то из другого кармана, бросил в рот и жевал; еще взглянул вверх; царские врата отворялись, повернулся – в экипаж и уехал. Был он с ног до головы в таком виде: в бархатных широких сапогах, в венгерке, крытой малиновым бархатом с собольей опушкой, в большой, сверх того, шубе из черного меха, крытой шелковою же материей, с белой шалью около шеи; с лицом, по-видимому, неумытым, белым и полным, но более бледным, чем свежим, с растрепанными волосами на голове; показался мне Голиафом»[489].
Другой современник рассказывает о пребывании Потёмкина в Могилеве следующее: «В день его приезда все власти за несколько часов собрались в доме губернатора и ожидали тут прибытия князя. Целый день звонили в колокола, и жители города вышли на шкловскую дорогу, по которой он должен был приехать, предшествуемый городскими знаменами… Около семи часов пред губернаторским домом остановились его сани. Из них вышел высокого роста и чрезвычайно красивый человек с одним глазом. Он был в халате, и его длинные, нерасчесанные волосы, висевшие в беспорядке по лицу и плечам, доказывали, что человек этот менее всего заботится о своем туалете. Маленький беспорядок, происшедший в его одежде при выходе из саней, доказал всем присутствующим, что он забыл облачить ту часть одежды, которую считают необходимой принадлежностью костюма; он обходился без нее во все время пребывания в Могилеве, и даже при приеме дам. Будучи ростом в пять фут и десять дюймов, этот красивый брюнет имел тогда лет около пятидесяти. Лицо его само по себе довольно кроткое, но когда, сидя за столом, он смотрит рассеянно на окружающих и, занятый в то же время какою-нибудь неприятною мыслью, склонит голову на руку, подперев ею нижнюю челюсть, и в этой позе не перестает смотреть своим единственным глазом на все окружающее, тогда сжатая нижняя часть его лица придает ему отвратительное, зверское выражение. Войдя в переднюю губернатора, где все ожидали его, Потёмкин остановился возле наместника, принявшего его по выходе из саней. Тогда ему были представлены все сословия, и каждое приветствовало его речью. Приветствия были так же длинны, как коротки были его ответы, ограничивавшиеся, впрочем, одним благосклонным наклонением головы; тем не менее церемония эта длилась более двух часов, а по окончании ее Потёмкин вошел в залу наместника, который стал возле него, между тем как князь сел перед столом, приняв вышеописанную позу. Мы простояли вдоль стен залы еще более двух часов. Князь все это время не открывал рта и не подымал головы, как с тем чтоб проглотить большой стакан кислых щей, который ему подносили каждые четверть часа. Мне сказывали, что этот напиток, приготовленный для него необыкновенно густым, служит ему питьем и пищею и он выпивал его в день до пятнадцати бутылок. На следующее утро все снова собрались в губернаторскую залу, где наместник стоял вместе с другими, между тем как князь, сидя по-вчерашнему перед тем же столом, провел несколько часов, не подавая других признаков жизни, как дергая время от время за звонок, причем адъютант его или сам наместник входил за приказанием. Около полудня нас уведомили, что его светлость скоро выйдет. Действительно, он показался, прошелся два или три раза по зале, осмотрел всех и каждого и, не сказав ни слова, возвратился через несколько минут на свое место. Тогда начались представления всех тех, кто имел к нему просьбы или желал сказать ему приветствие. В числе их было несколько поэтов, которые поднесли ему стихи на различных языках». Между этими поэтами находился и сам автор, которого поэтому пригласили на обед у князя. Он рассказывает: «К величайшему моему удивлению, князь сел обедать вместе с нами и разговаривал довольно весело с наместником. Он был по-вчерашнему в халате и, как я полагаю, был и внизу одет точно так же, как и вчера… Во время трехдневного пребывания Потёмкина в Могилеве были употреблены все усилия, чтобы развлечь его; человек, присутствующий на танцах в халате, по-видимому, вовсе не сочувствует подобного рода увеселениям… Князь Потёмкин имеет двести тысяч душ крестьян: этого слишком достаточно для человека, который пьет только кислые щи и не платит никому долгов»[490].
Такие же сцены происходили и в Петербурге, куда князь прибыл 4 февраля вечером. На другой день, как писал Савинский Державину, весь город был, т. е. из знатных, на поздравлении его светлости»[491]. И тут ему подносили стихи, в которых поэты восхваляли его подвиг, взятие Очакова. Державин, находившийся в то время в Москве, по совету Львова сочинил оду «Победителю»[492]. Во время пребывания князя в Петербурге, откуда он выехал в начале мая, был нарисован его портрет одним русским художником[493]. Тогда же он получил от императрицы щедрые награды, повелительный жезл, медаль, похвальную грамоту и 100 000 рублей на достройку дома[494].
О деятельности князя во время его пребывания в Петербурге сохранились лишь отрывочные данные. Главным его занятием, как кажется, были беседы с императрицею о вопросах внешней политики. Дела Польши, Дании, Швеции, Англии и проч. служили предметом этих разговоров. Рассказывали между прочим, что князь старался внушить Екатерине некоторую уступчивость в отношении к Швеции. Так, например, он уверял ее, что не следует слишком надеяться на представителей оппозиции против Густава III[495]. После того как он на второй день по прибытии в столицу присутствовал на представлении в эрмитажном театре оперы «Горе-Богатырь», в которой был осмеян шведский король, он советовал не выпускать в свет этого сочинения и не давать этой пьесы в публичном театре[496].
Сохранились такие записки императрицы, из которых видно, что Екатерина не без раздражения говорила о Пруссии, между тем как князь старался успокоить ее, причем разногласие повело даже и к недоразумениям. Екатерина писала между прочим: «Что ты пишешь об усердии, о том спора нету, но как мною сделано все возможное, то мне кажется, что с меня и более требовать нет возможности, не унижая достоинства, а без сего ни жизни, ни короны мне не нужно». И дальше: «Я гневных, друг мой, выражений с тобою, кажется, не употребляла, а что оскорбления короля прусского принимаю с нетерпением и с тем чувством, которое прилично, за сие прошу меня не осуждать; ибо я б не достойна была своего места и звания, если б я сего чувства в своей душе не имела»[497].
Было и другое недоразумение между князем и императрицею. Он требовал коренных реформ во флоте и армии, а Екатерина писала ему: «Касательно артиллерии скажу, что теперь весьма трудно в ней сделать перемену… Бога для, на теперешний случай и когда так близко возле столицы театр войны, оставь вещи как есть; теперь ли время завода и перемен частей. Награждение я тебе с радостью уделю; но от сего, любя меня, теперь откажись» и проч.[498].
Безбородко считал Потёмкина гораздо более полезным государственным деятелем, нежели способным военачальником. Поэтому он желал приезда князя в Петербург, ожидая, что военные действия на юге без него пойдут успешнее, а в столице «многое скорее и решительнее потекло бы его содействием»[499]. И правда, разные бумаги и распоряжения, относящиеся ко времени пребывания Потёмкина в Петербурге, доказывают, что он в это время не был праздным. Им была составлена записка о вылитии «единорогов» и мортир для финляндской армии, а также план будущей кампании против шведов;[500] он беседовал с Екатериною о вопросах военной администрации и проч. Иногда она хвалила его, но иногда и жаловалась на его же медленность[501]. Особенно подробно в беседах императрицы обсуждался план военных действий против турок в предстоявшей кампании, причем Екатерина выразила мысль об отозвании Румянцева и о поручении Потёмкину обеих армий, «дабы согласно дело шло»[502].
После того как князь 5 мая покинул столицу, он с дороги неоднократно писал Екатерине. 13 мая она писала ему между прочим: «Ты летаешь, а не ездишь; жаль мне только то, что не наблюдаешь моего предписания касательно сбережения твоего здоровья, а приедешь на место, буде не совсем болен, по крайней мере замучен… За апельсины благодарствую». В письме 16 мая говорится: «Вижу, что хлопот у вас без счета по причине прокормления армии, однако надеюсь, что ты из оных выпутаешься. He диво, что ты дорогою размучился по твоей езде… Спасибо тебе, что так часто пишешь». 31 мая: «Дай Боже королям шведскому и прусскому ногтоедицу на каждом пальце, а чтоб твои пальцы перестали болеть. He опасайся, не забуду тебя. Что часто пишешь, тем самым успокоивается мой дух…» 20 июля: «Жалею очень, что ты замучился, ездя повсюду; молю Бога о твоем здоровье и надеюсь, что по твоему благому обыкновению преодолеешь все затруднения; желаю тебе везде счастия и удачи»