[503] и т. д. Во все это время императрица писала подробно и о делах политических, о военных действиях против шведов, о Пруссии и проч.
В переписке Екатерины с Потёмкиным летом 1789 года занимал довольно видное место эпизод с Мамоновым. Как было уже сказано раньше, Гарновский не без основания считал фаворита ревностным сторонником интересов князя. Мы не знаем, каковы были отношения Мамонова к Потёмкину во время пребывания последнего в Петербурге. Ходили слухи о каких-то интригах Мамонова, направленных против князя[504]. Храповицкий рассказывает, что Потёмкин вскоре после приезда в Петербург по случаю спора между Мамоновым и императрицею «миротворствовал»[505].
Летом 1789 года Екатерина узнала, что фаворит был давно влюблен в княжну Щербатову. Она тотчас же уволила его от должности при дворе, женила его на этой фрейлине и отпустила обоих в Москву.
Неоднократно императрица писала к князю об этом эпизоде, сильно ее огорчившем.
Мамонов сам при этом случае сильно волновался, зная, что Потёмкин будет очень недоволен его образом действий. Он говорил Гарновскому: «Я князю (Потёмкину) более не надобен, сколько я мог приметить из его речей; что же мне оставалось? В противном случае, может быть, я бы и никогда не открыл своей страсти или, по крайней мере, долго бы оною мучился. Дай Бог, чтобы это не потревожило князя. Просите его светлость (тут он заплакал), чтобы он был навсегда моим отцом. Мне нужны его милость и покровительство, ибо со временем мне, конечно, будут мстить». В письме к князю Мамонов старался всячески оправдать свой поступок[506].
И Потёмкин от удаления Мамонова не без основания ожидал для себя неприятностей, хотя, по-видимому, императрица во все это время была довольна Потёмкиным и его деятельностью. Она в письмах к князю не переставала утешать и хвалить его. В письме от 9 июля он жаловался на коварство Пруссии. Она отвечала ему 24 июля: «Что враги России и мои равномерно и тебе ищут делать досады, сему дивиться нечему; ибо ты им опаснее всех по своим качествам и моей к тебе доверенности». В других письмах: «Дай Боже тебе успехи и победы, чего заслуживаешь своими качествами, усердием ко мне и к общему делу, своим рвением и трудами. Твоими распоряжениями я весьма довольна… Я тебя люблю всем сердцем, как искреннейшего друга. В тебе одном более ревности к общему делу и к моей службе, нежели в прочих, и ты же замысловатее. Прошлогодняя кампания оправдала совершенно мои о тебе мысли и доверенность». Посылая ему медали с его портретом, она писала ему: «Я в них любовалась как на образ твой, так как и на дела того человека, в котором я никак не ошиблась, знав его усердие и рвение ко мне и к общему делу, совокуплено с отличными дарованиями души и сердца». В другом письме: «Я хочу, чтобы ты был в веселом расположении, а не смотрел сентябрем; также и я не люблю, когда ты морщишься»[507].
Частые и подробные письма императрицы к Потёмкину в это время заключают в себе изложение политических дел. Сообщая князю о всем происходившем, Екатерина давала ему инструкции, испрашивала его советов. Хотя она и знала о кое-каких недостатках военной администрации в украинской армии[508], но все же была очень довольна князем. «Его щегольская кампания какое занимает пространство!» – сказала она с восторгом в сентябре[509]. Дело в том, что она приписывала ему важную долю в успешных военных действиях и тогда, когда он не оказывал непосредственных услуг и держал себя в стороне.
Современники-специалисты, а также и позднейшие исто рики, исследовавшие военные действия 1789 года, находили, что и эта кампания служила доказательством очень посредственных стратегических способностей Потёмкина. Целью кампании было занятие целого ряда укрепленных мест в пограничных пределах Турции. Нанесением ударов турецким войскам можно было принудить Порту к заключению мира. Кроме военных действий, впрочем, Потёмкин старался пустить в ход еще другие средства. Продажность турок доставляла князю возможность, по крайней мере, узнавать подробно о планах Турции, о предполагавшихся военных операциях, о настроении умов в серале[510]. Он старался даже, как рассказывали, подкупить султаншу-валиде и капудан-пашу[511]. Гельбиг пишет о сотнях тысяч рублей, отправленных в Константинополь по предложению Потёмкина, и о разных драгоценных подарках, которыми он старался действовать на турецких министров[512].
Что касается стратегической деятельности Потёмкина, то он прежде всего заботился о пополнении убылей в своей армии для предстоящей кампании[513]. Далее он успел лишить Румянцева значения и влияния на ход дел. Румянцев не был явно подчинен Потёмкину, но должен был все действия своей армии согласовать с операциями армии Потёмкина и быть от них в полной зависимости. Трудно сказать, насколько справедлив упрек некоторых писателей в том, что Потёмкин настраивал императрицу против Румянцева[514]. Нам кажется вполне вероятным, что Екатерина, ограничивая значение последнего, действовала независимо от внушений Потёмкина; но тем не менее Потёмкин сделался главнокомандующим всеми войсками. Румянцев оставался праздным. Князь Репнин, сменивший Румянцева, поступил под начальство Потёмкина. Последний, однако, не играл важной роли в войне, так как Суворов был главным героем похода 1789 года. До чего доходил в это время авторитет Потёмкина, видно из рассказа Энгельгардта, относящегося к тому времени, когда Румянцев, прекративший свою деятельность, жил около Ясс в Жиже: «Генералы из подлости и раболепства редко посещали графа (Румянцева), да и то самое малое число. Один только Суворов оказывал ему уважение, посылая к нему курьеров, как бы он еще командовал армией»[515].
Потёмкин со всею армией медленно шел к Днестру; великому визирю удалось военными действиями ввести Потёмкина в заблуждение, и он без всякого основания ожидал открытия турками действий со стороны Бессарабии и против Крыма. Суворов же в это время одерживал блистательные победы. Обманутый операциями великого визиря князь не знал – приступить ли ему к осаде Бендер или нет, между тем как, по мнению специалистов, он должен был вместо поездки в Херсон и Очаков, вместо военных действий около Бендер участвовать в главных операциях Репнина и Суворова[516].
Главная квартира Потёмкина летом 1789 года была в Дубоссарах. «Ставка его, – писал очевидец, князь Ю.В. Долгорукий, – весьма похожа была великолепием на визирскую; даже полковник Боур насадил вокруг нее сад в английском вкусе. Капельмейстер Сарти с двумя хорами роговой музыки и прочих многих музыкантов нас ежедневно забавлял. Казалось, что светлейший князь тут намерен был остаться навсегда»[517]. Энгельгардт тоже рассказывает, что «главная квартира (Потёмкина) отличалась против бывшей под командою графа Петра Александровича (Румянцева). Множество приехало жен русских генералов и полковников; беспрестанно были праздники, балы, театр, балеты». Упомянув о Сарти, всегда бывшем при князе, Энгельгардт замечает: «Он положил на музыку победную песнь: «Тебе, Бога, хвалим», и к оной музыке прилажена батарея из десяти пушек, которая по знакам стреляла в такт; когда пели: «Свят! Свят!» – тогда производилась из оных орудий скорострельная стрельба»[518].
В сентябре Потёмкин был обрадован известием о победе при Рымнике. Он писал Суворову: «Объемлю тебя лобызанием искренним и крупными словами свидетельствую мою благодарность. Ты во мне возбуждаешь желание иметь тебя повсеместно»[519]. Он же просил Екатерину наградить Суворова беспримерно щедро. Недаром впоследствии Суворов хвалил Потёмкина в самых восторженных выражениях. В письме к Екатерине он называл Потёмкина «великодушным начальником» и «великим мужем». В письме его к Попову сказано: «Долгий век князю Григорию Александровичу; увенчай его Господь Бог лаврами, славою; великой Екатерины верноподданные да питаются от тука его милостей. Он честный человек, он добрый человек, он великий человек. Счастье мое за него умереть»[520].
Екатерина была в восхищении от известий о Рымникской битве. Хотя Потёмкин в ней не принимал участия, она писала ему: «Если бы ты был здесь, то бы я, взяв тебя за ушки, поцеловала, а теперь заочно премного благодарю… Ты, право, умница; спасибо, мой фельдмаршал, что дела ведешь умно и с успехом… я нахожу тебя очаровательным»[521].
И битва при Фокшанах, в которой Потёмкин также не принимал участия, была очень выгодною для князя. Гарновский писал: «Государыня от радости плакала: к его светлости обращена была первая благодарность в присутствии многих придворных особ». И дальше: «Никогда двор и столица не имели толикого к его светлости почтения, как теперь; кто предан, тот говорит громко, а чье сердце наполнено ядом, тот молчит»[522]. Несколько позже он же писал: «Дай Боже, чтоб его светлость был навсегда в таком искреннем почтении у двора и публики, как теперь… Никогда государыня не была лучше расположена к его светлости, как теперь, в день воспоминает его раз по нескольку и весьма его здесь видеть желает». В начале сентября Гарновский писал: «Шубину приказано вырезать из мрамора бюст его светлости», рассказав далее о приказании Екатерины приготовить к приезду князя покои его и «одеть спальню и предспальню белым штофом, каковым одеты некоторые комнаты у государыни и у Зубова», Гарновский замечает: «He проходит того дня, чтоб государыня не занималась его светлостью и весьма его светлость видеть желает». 18 сентября: «Государыня приказала спешить с убранством покоев его светлости»