Около этого времени императрица писала Потёмкину: «Покои твои я приказала убрать почище; я по ним проходилась и нашла, что они так замараны и так гадки, что полководца, прославившегося в оные, ввести непристойно, а полюбится ли тебе, как я их прибрать велела, не ведаю; для меня не дурно, но, зная твой вкус, опасаюсь, что тебе не понравится, но, как бы то ни было, они красивее землянки либо палатки. Прощай, мой друг, я тебя очень люблю». После занятия Аккермана Потёмкиным – город сдался без боя – императрица писала: «Знатно, что имя твое страшно врагам, что сдались на дискрецию, что лишь показался. Спасибо тебе и преспасибо; кампания твоя нынешняя щегольская». Далее: «Постарайся, мой друг, сделать полезный мир с турками… После нынешней твоей кампании сего ожидать можем. Помоги тебе Господь Бог сам взять Бендеры. Посылаю тебе гравированный портрет с резного камня Очаковского победителя… Что ты замучился, о том жалею; побереги свое здоровье; ты знаешь, что оно мне и государству нужно… Бога прошу, да поможет тебе взять Бендеры, а наипаче без потери людей и если паче чаяния, чего Боже сохрани, недостаточно где было пропитания или провианта, так чтобы с неба шел хлеб и сухари, как дождик». Из писем Екатерины можно видеть, как высоко она в это время ценила князя и постоянно обращалась к нему с разными вопросами. 18 октября она не менее четырех раз писала к нему[524].
Город Бендеры также сдался Потёмкину без кровопролития. Тут князь обнаружил не столько военные, сколько дипломатические способности. Он вел переговоры о сдаче крепости ловко и успешно. Считали возможным, что и тут он действовал подкупом. Суворов, поздравляя Потёмкина, заметил, что в том столетии ни одна турецкая важная крепость «не сдалась русским так приятно»[525]. Впрочем, до сдачи крепости происходила перестрелка, и Самойлов рассказывает о следующем случае. Ядро большего калибра упало близ князя и осыпало его землею; не сделав ни малейшего движения, Потёмкин продолжал свои наблюдения и, заметив тревогу среди окружавших его, сказал: «Что это? Неужели вы думали, что по нас и стрелять не будут?»[526]
Потёмкин подробно известил Екатерину о ходе дела и какие им были приняты меры, чтобы довести турок до сдачи крепости[527]. Екатерина писала ему: «Недаром я тебя люблю и жаловала: ты совершенно оправдаешь мой выбор и мое о тебе мнение; ты отнюдь не хвастун и выполнил все предположения, и цесарцев выучил турков победить. Тебе Бог помогает и благословляет; ты покрыт славою; я посылаю тебе лавровый венец, который ты заслужил, но еще не готов. Теперь, мой друг, прошу тебя, не спесивься; не возгордися, но покажи свету великость своей души, которая в счастии столь же ненадменна, как и не унывает в неудаче. Нет ласки, друг мой, которую я бы не хотела сказать тебе; ты очарователен тем, что взял Бендеры без потери хотя бы одного человека. Усердие и труд твой умножили бы во мне благодарность, естьли б она и без того не была такова, что увеличиться уже не может». В другом письме: «За Бендеры скажу еще раз спасибо… желаю, чтоб Христос тебе помог заключить честный и полезный мир… Покоряя Бендеры, ты увенчал дело настоящей кампании… Охотно я пропою тобою сочиненную песню:
Nous аvons pris неuf lаncons
Sаns perdre un gагсon
Et Bender аvec trois pаchаs
Sаns perdre un chаt»[528].
Я рада тебя видеть в столь хорошем расположении духа; это и неудивительно после блистательной кампании».
Вероятно, Потёмкин в своем письме к Екатерине сделал замечание, что покои, приготовленные для него императрицею, слишком роскошны. В ответ на это сказано в ее письме: «Господин монах, прошу не монашествовать; вот что я отвечаю на слово келья по поводу твоих комнат, которые я с особенным удовольствием украшиваю. После мира отдохнешь, и Бог подкрепит твои силы, телесные и душевные»[529].
Скоро после этого стало известно, что Потёмкин не намеревался приехать в Петербург[530].
Екатерина и Зубов всячески ласкали в то время Потёмкина. Зубов послал князю в подарок книги. Императрица для него велела сделать драгоценную шляпу и разные другие вещи, которые ценили в 40 000 рублей. «Имя его светлости прославляется повсеместно», – писал Гарновский Попову[531]. В начале октября императрица писала Потёмкину: «Посылаю тебе аптеку целую моих лекарств и желаю от всего сердца, чтоб тебе в оной никакой нужды не было… Вторая посылка есть лисья шуба да соболья шапка, чтоб тебе холод не вредил; носи на здоровье. Лавровый венец еще недели через две поспеет». В письме ее от 20 декабря сказано между прочим: «Ты дивишься моему совету, чтоб ты не заспесивел; вот каково писать за тысячу верст; если б я с тобой говорила в ту минуту на словах, то б ты, поцеловав руку у меня, расстался бы со мною со слезами радости. Как мне тебе не сказать: не заспесивься, видя тебя покрытым успехами, коими тебя Бог благословил. Душа моя, исполненная радостью, хочет лишь одного: выразить желание, чтобы ты избег единственной вещи, которая могла бы повредить величию твоей души. Узнай в этом одну материнскую к тебе дружбу. Кто более тебя заслужил посылаемый тебе венец лавровый? Прими и носи его, если возможно, сто лет. Разумеется, что епископской митры ты от меня никогда не получишь и монастырь никогда не будет жилищем человека, имя которого раздается в Азии и в Европе: он слишком мал для него». 10 января 1790 года: «Ты меня благодаришь с таким чувствием, что до слез тронута была; дай Бог тебе соединить к победам имя миротворца… Жалею весьма, что рука у тебя так сильно болит (следуют разные советы, как лечить ее камфорною мазью, мыльным спиртом…). Как тебе Бог даст заключить мир, то ты будешь благословен в мужах».
Рескриптом от 10 января 1790 года Екатерина дала князю титул гетмана казацких Екатеринославских и Черноморских войск[532]. По этому поводу заслуживает внимания следующее письмо Гарновского к Попову от 21 марта 1790 года: «О пожаловании его светлости гетманом великим никто здесь, кроме графа Александра Андреевича (Безбородко), не знал до тех пор, пока с сим известием не приехал от вас курьер. Какое было удивление в совете при чтении бумаги, которою его светлость принес ее Императорскому Величеству за получение нового достоинства сего благодарность. Вся наша министерия занимается теперь рассуждением, не будут ли соединены со званием гетманским какие-нибудь преимущества»[533].
Новая милость очень понравилась Потёмкину. Энгельгардт пишет: «Его светлость одевался нередко в гетманское платье, которое сшито было щегольски и фасона, который он выдумал, быв пожалован гетманом Екатеринославских и Черноморских казаков»[534].
Получив драгоценный лавровый венок за покорение Бендер, Потёмкин писал императрице: «Лавровый венец, высочайший дар Божией Помазанницы, я получил с преисполненным благодарности сердцем, возложил его на алтарь Господень и принес теплые молитвы. Милосерднейшая мать! Ты уже излила на меня все щедроты, а я еще жив! Но верь, Августейшая Монархиня, что сия жизнь будет тебе жертвою всегда и везде против врагов твоих»[535].
Гарновский упоминает еще о других знаках милости императрицы. Она заказала мраморный бюст Потёмкина с лавровым венком, вышивала для него туфли, обрубливала платки; далее она заказала для него великолепный кавалергардский мундир из синего бархата. 6 февраля 1790 года императрица писала князю: «Прошу поберечь здоровье; оно мне нужно; в холодное время употреби фляшу и чарку, которые сей курьер к тебе привезет. Желаю, чтобы эта вещица доставила тебе столько же удовольствия, как мне отправление ее от доброго сердца…» Екатерина также получала от князя подарки. «За простыни благодарствую, – сказано в ее письме, – в Царском Селе сделаю из них употребление». В другом письме она благодарила князя за табакерку и ковер.
Таким образом, Потёмкин мог надеяться на благосклонное внимание к нему императрицы. Мы видели выше, как Гарновский в 1788 году опасался интриг недоброжелателей князя и как он поэтому желал приезда Потёмкина в столицу для успешного противодействия проискам врагов князя – Алексея Орлова, Завадовского и других. Зимою же 1789/90 года не было речи о какой-либо грозившей Потёмкину опасности. Он преспокойно мог оставаться на юге.
Вместо поездки в Петербург Потёмкин проживал сначала в Яссах, потом в Бендерах, окружая себя необычайной роскошью. О житье-бытье в Бендерах Энгельгардт рассказывает следующее: «Его светлость большие тогда делал угождения княгине К.Ф. Долгорукой. Между прочими увеселениями сделана была землянка противу Бендер за Днестром. Внутренность сей землянки поддерживаема была несколькими колоннами и убрана была бархатными диванами и всем тем, что только роскошь может выдумать. Кроме великолепной сей подземельной залы особый был будуар, в который только входили те, кого князь сам приглашал. Вокруг землянки кареем поставлены были полки. Близ оного карея поставлена была батарея из ста пушек; барабанщики собраны были в землянке. Однажды князь вышел из землянки с кубком вина и приказал ударить тревогу по знаку, по которому как полками, так и из батарей произведен был батальный огонь; тем и кончился праздник в землянке».
О пребывании Потёмкина в Яссах и Бендерах один из новейших историков пишет: «Проживая в Яссах и в Бендерах, окруженный роскошью невиданною, Потёмкин походил не на военачальника, а скорее на владетельного государя среди блистательного двора. Тут были знатные и богатые иностранцы, рассыпавшиеся пред ним в комплиментах, а про себя издевавшиеся над его сатрапскими замашками, азиатскою роскошью и капризным непостоянством. Тут были люди знатных или влиятельных фамилий, налетевшие из столичных салонов за дешевыми лаврами; вокруг жужжал рой красавиц, вращался легион прихлебателей и проходимцев. Праздник следовал за праздником; одна затея пресыщенного человека менялась другою, еще более