Засыпание склепа, в котором находились останки князя, породило молву, будто бы тело Потёмкина вынуто из склепа и зарыто бесследно где-то во рву, в Херсонской крепости. Молва оказалась лишенною основания. Ночью 4 июля 1818 года архиепископ Иов в присутствии нескольких духовных лиц, подняв церковный пол, проломал свод склепа и, вскрыв гроб, удостоверился в нахождении тела в гробу. В 1859 году пять лиц спустились чрез проломину в склеп, вынули из развалившегося гроба, засыпанного землею, череп и некоторые кости, вложили все это в особый ящик с задвижкою и оставили в склепе. Наконец, в 1873 году Одесское общество истории и древностей решило более точно исследовать состояние могилы Потёмкина. Особая ученая комиссия, во главе которой находился Н. Мурзакевич, отправилась в Херсон и 19 августа 1874 года исполнила возложенную на нее задачу. Нашли ящик, в котором лежал череп с выпиленною с задней стороны треугольною частью и наполненный массою для бальзамирования; на затылке черепа были видны клочки темно-русых волос; кроме того, в ящике лежало несколько костей. Далее нашли в склепе части деревянного и свинцового гробов, куски золотого позумента, серебряные гробовые скобы и три шитые канителью орденские звезды первой степени: Андрея, Владимира и Георгия. Нет сомнения, что все это принадлежало могиле светлейшего князя Потёмкина-Таврического[670].
Глава XIОценка личности Потёмкина
О впечатлении, произведенном кончиною Потёмкина, мы узнаем довольно подробно из следующих данных.
В дневнике Храповицкого сказано 12 октября: «Курьер к пяти часам пополудни, что Потёмкин умер… Слезы и отчаяние. В 8 часов пустили кровь; в 10 часов легли в постель». 13 октября: «Проснулись в огорчении и слезах. Жаловались, что не успевают приготовить людей. Теперь не на кого опереться» (слова Екатерины).
В эту же ночь императрица в своем горе искала утешения в письменной беседе со своим другом, бароном Гриммом. Она писала ему в два с половиной часа утра: «Страшный удар разразился над моей головою. После обеда, часов в шесть, курьер привез горестное известие, что мой ученик, мой друг, можно сказать, мой идол, князь Потёмкин-Таврический, умер в Молдавии от болезни, продолжавшейся почти целый месяц. Вы не можете себе представить, как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца; цели его всегда были направлены к великому. Он был человеколюбив, очень сведущ и крайне любезен. В голове его непрерывно возникали новые мысли; какой он был мастер острить, как умел сказать словцо кстати! В эту войну он выказал поразительные дарования: везде была ему удача и на суше, и на море. Им никто не управлял, но сам он удивительно умел управлять другими. Одним словом, он был государственным человеком: умел дать хороший совет, умел и выполнить. Его привязанность и усердие ко мне доходили до страсти; он всегда сердился и бранил меня, если, по его мнению, дело было сделано не так, как следовало; с летами благодаря опытности он исправился от многих своих недостатков. Когда он приехал сюда, три месяца тому назад, я говорила генералу Зубову, что меня пугает эта перемена и что в нем незаметно более прежних его недостатков, и вот, к несчастию, мои опасения оказались пророчеством. Но в нем были качества, встречающиеся крайне редко и отличавшие его между всеми другими: у него был смелый ум, смелая душа, смелое сердце. Благодаря этому мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил. По моему мнению, князь Потёмкин был великий человек, который не выполнил и половины того, что был в состоянии сделать». 22 октября она писала Гримму же: «Князь Потёмкин своею смертью сыграл со мною злую шутку. Теперь вся тяжесть правления лежит на мне одной». 12 декабря: «Дела идут тем же порядком, несмотря на ужасную потерю, о которой я вам писала в ту же ночь, как пришло роковое известие. Я все еще продолжаю грустить. Заменить его невозможно, потому что нужно родиться таким человеком, как он, а конец нынешнего столетия не представляет гениальных людей»[671]. Мария Феодоровна писала к своим родителям: «Императрица была так поражена (кончиною князя), что нужно было пустить ей кровь; слава Богу, она здорова»[672].
К Попову императрица писала на другой день после получения «рокового известия»: «Сколько поразила меня весть о кончине князя, вы сами то судить можете, знав мои к нему расположение и признательность к его горячему ко мне усердию и многим важным заслугам, которых я не забуду»[673]. И Самойлову, и графине Браницкой Екатерина писала о «нашей общей печали»[674]. В Москве говорили о том, в какой мере императрица была потрясена кончиною Потёмкина[675]. В Петербурге рассказывали, что Екатерина была при смерти вследствие отчаяния при получении этого известия; что с нею были три обморока[676]. В дневнике Храповицкого сказано 16 октября: «Продолжение слез. Мне сказано: «Как можно Потёмкина мне заменить? Все будет не то… Он был настоящий дворянин, умный человек, меня не продавал; его нельзя было купить». В письме к принцу Нассау-Зиген Екатерина сказала о Потёмкине (21 октября): «Он был моим любезным другом, моим питомцем; он был гениальным человеком; он делал добро своим недоброжелателям и этим их обезоруживал»[677].
Граф Эстергази писал к своей жене около этого времени: «Со смерти Потёмкина все облечено здесь скорбию. Императрица ни разу не выходила; эрмитажа не было; она даже не играла в карты во внутренних покоях»[678].
Из множества писем Екатерины к Потёмкину мы знаем, как высоко императрица ценила в нем не только друга, принимавшего участие во всем, что занимало ее, но и сотрудника, деятельно помогавшего ей при управлении делами, при решении разных задач административного управления и политики. Часто повторявшееся во время отсутствия князя выражение: «Я без тебя как без рук» – не было пустою фразою, как видно из подробностей о текущих делах в переписке императрицы с князем. Позднейшие историки, утверждавшие, что подчинение императрицы влиянию князя было чрезвычайно вредно, жестоко ошибались. Блюм, основывавший свое мнение о Потёмкине и Екатерине на отзывах писателей-памфлетистов, замечает, что первая половина царствования Екатерины, а также и ее самостоятельность оканчивается в 1778 году, что затем настало будто царствование Потёмкина, «князя тьмы»[679]. Такой отзыв не соответствует фактам. Впрочем, и Державин, восхвалявший «Фелицу», обвиняет Екатерину в том, что она «угождала своим любимцам», и говорит по этому поводу: «Когда же (она) привыкла к изгибам по своим прихотям с любимцами, а особливо в последние годы князем Потёмкиным упоена была славою своих побед, то уже ни о чем другом и не думала, как только о покорении скипетру новых царств»[680]. Очевидно, Державин тут приписывает Потёмкину вредное влияние на императрицу. Гельбиг писал в 1790 году, что Екатерина боится решить какое-либо важное дело, не спросивши князя[681]. В 1792 году В.С. Попов при дворе занимал очень важное место и оказывал сильное влияние на дела; Ростопчин объяснял важную роль правителя канцелярии Потёмкина тем, что Попов поддерживал делаемые им предложения указанием на то, что они соответствуют соображениям покойного князя[682]. Другие сановники завидовали Потёмкину, пользовавшемуся безусловным доверием императрицы. Когда Безбородко, вскоре после кончины князя на юге, вел переговоры о мире, он писал графу А.P. Воронцову: «Дайте мне знать искренно, довольны ли моими делами или уже теперь жребий всякого, что никто так не угодит как покойник, который все один знал и умел»[683].
Современники часто думали, что Екатерина сильно боялась Потёмкина, и этим главным образом объясняли важную роль, которую играл князь. Саксонский дипломат Фёлькерзам в образе действий Екатерины, оказавшей покровительство всем приверженцам Потёмкина после его кончины, не без основания видел доказательство того, что императрица не столько по боязни, сколько в силу истинной привязанности снисходительно относилась к причудам князя и давала простор его деятельности[684]. Неудивительно поэтому, что смерть Потёмкина, как писал Державин, «поразила как громом императрицу, которая чрезвычайно о сем присноименном талантами и слабостями вельможе соболезновала»[685]. Завадовский писал в мае 1792 года о Потёмкине: «Его память и теперь с похвалами, и о его имени многое течет, как прежде»[686]. Напрасно некоторые писатели полагали, что императрица во время последнего пребывания Потёмкина в столице совсем разлюбила его и пожелала окончательно избавиться от него;[687] сознавая его слабости и даже допуская, что нерешительность Потёмкина иногда мешала успеху ее предприятий, например препятствовала занятию Константинополя[688], императрица и после кончины князя не переставала уважать в нем умного дельца и безусловно преданного друга.
Скорбь императрицы о Потёмкине была искренна и глубока. Но лица, окружавшие ее, при этом случае не разделяли ее чувств Сообщая о печали Екатерины, граф Эстергази замечает: «Из этого однако не следует, чтоб все были слишком огорчены. Многие, как слышно, весьма довольны разрушением этого колосса»