[732]. Самойлов в объяснение этой загадочной черты в характере Потёмкина, между прочим, замечает: «При всех своих предприятиях, имея способность делать все без великого напряжения сил, казался он для публики ни о чем не попечительным и даже рассеянным. Однако ж государыня и приближенные знали его свойство и дух, способный к деятельности без принуждения и утомления»[733].
В необычайных способностях Потёмкина никто не сомневался. Суворов говорил о нем: «Великий человек: велик умом, велик и ростом, не походил на того высокого французского посла в Лондоне, о котором канцлер Бакон сказал, что чердак обыкновенно худо меблируют»[734]. Пален заметил, что Потёмкин единственный гениальный человек из всех людей, с которыми ему приходилось иметь дело[735]. «Потёмкин, – писал Дом (Dohm), – человек гениальный и талантливый; но его ум и характер не располагают любить и уважать его»[736]. Герцог Ришелье называл его великим и гениальным, но в то же время мелочным и подвергнутым слабостям человеком, наклонности и вкус которого иногда оказывались достойными смеха. Герцог, впрочем, находил, что хорошие качества князя далеко превосходили его пороки и слабости. В восхищении герцог говорил о широких познаниях Потёмкина, о его умении собирать сведения о людях и вещах при каждом случае, о его сметливости, его быстроте соображения, о пикантности беседы с ним. «Почти все действия Потёмкина, – пишет герцог Ришелье, – носят отпечаток величия и великодушия (de lа noblesse et de lа grаndeur)»[737]. Нельзя сомневаться в довольно многостороннем образовании Потёмкина. Фокс писал о нем: «Он отличался быстрым пониманием и редкою памятью, имел общее, хотя поверхностное понятие о литературе. Его начитанность ограничивалась французской беллетристикой, русскими духовными писателями и переводами классиков, особенно Плутарха; но масса сведений, приобретенных им от лиц различных профессий, с которыми он сталкивался, была изумительна»[738]. Особенно он любил слушать рассказы о путешествиях и походах[739]. Чрезвычайно охотно он занимался музыкою. Неоднократно он посылал к Гримму, с которым находился в переписке, копии нот новых сочинений Сарти и других композиторов[740]. Гримм называл его «mon bienfаiseur en musique»[741]. Посылая Гримму какой-то «хор дервишей», Потёмкин снабдил эту музыку разными примечаниями[742]. Любопытно, что граф Андрей Кирилович Разумовский, живя в Вене и желая угодить Потёмкину, писал ему в 1791 году: «Хотел было я отправить к вам первого пианиста и одного из лучших композиторов в Германии, именем Моцарт. Он недоволен своим положением здесь и охотно предпринял бы это путешествие. Теперь он в Богемии[743], но его ожидают сюда обратно. Если ваша светлость пожелает, я могу нанять его ненадолго, а так, чтобы его послушать и содержать при себе некоторое время»[744]. С разными лицами Потёмкин переписывался о литературе. To он посылал одному английскому лорду какие-то греческие книги[745], то он восхищался переводом од Пиндара, которые по желанию князя были переведены на русский язык…[746] Список книг, находившихся в библиотеке князя, дает нам понятие о литературных занятиях его. Тут было более двух тысяч сочинений, между которыми книги богословского содержания занимали самое видное место[747]. Также и дошедшие до нас заметки о походной типографии князя заключают в себе некоторые данные о наклонностях его к словесности и богословию[748]. В молодости он писал стихи, между прочим сатиры и эпиграммы на начальников в университете;[749] в 1790 году он сочинил стихи в честь Екатерины по случаю заключения Верельского мира[750]. Недаром Потёмкин считался меценатом, покровителем поэтов. Многие из последних обращались к нему с письмами, всячески льстя ему, говоря о «музах», о Гомере и т. п.[751]. К Державину Потёмкин относился, как известно, довольно благосклонно. Некоторые, впрочем, добродушные шутки поэта насчет князя в оде «Фелица» не оскорбили последнего, хотя Державин сильно опасался гнева временщика по этому поводу[752].
Известно, что в некоторых стихотворениях Державин воспевал князя, например, в оде «Решемыслу», написанной по просьбе Дашковой[753]. Державин рассказывает, что Потёмкин, приехав из армии в 1791 году, стал к нему ласкаться, изъявляя желание познакомиться ближе с автором «Фелицы» и «Решемысла». Но когда в хорах, сочиненных Державиным по случаю Потёмкинского праздника в Таврическом дворце, была отдана Румянцеву равная честь с Потёмкиным, – князь, видимо, обиделся и обнаружил в обращении с поэтом некоторую холодность[754]. После, однако, он уверил его в своем благорасположении, так что Державин мог заметить в своих «Записках»: «Должно справедливость отдать князю Потёмкину, что он имел весьма сердце доброе и был человек отлично великодушный»[755]. Ода «Водопад», написанная после кончины князя, свидетельствует о сильном впечатлении, произведенном этим событием на поэта. «С лихвой, – замечает Я.К. Грот, – Державин заплатил долг благодарности своему покровителю, воздвигнув этот поэтический памятник на могиле его в то время, когда многие без стыда поносили память падшего кумира. «Водопад» есть блестящая апофеоза всего, что было в духе и делах Потёмкина действительно достойного жить в потомстве. Только даровитый поэт мог так понять и начертить этот исполинский исторический образ России XVIII века»[756].
Восхваляя «обширный ум, глубокомысленное понятие и самое пылкое воображение Потёмкина», Самойлов сообщает некоторые данные об особенных наклонностях и о вкусе князя в области художеств и литературы. Так, например, он пишет: «В архитектуре он предпочитал огромное и величественное… пылкое его воображение и огромные замыслы не вместимы были в тесных стенах. Всем прочим красотам сего художества предпочитал он легкость и простоту ионического ордена. Живопись и скульптуру любил в их совершенствах, и никогда никто не обманул его в оных, а отличных художников уважал и старался доставлять им уважение. Музыке не учась, судил об ней как знаток, любил в оной все важное и возвышенное; многих музыкантов и виртуозов имел на своем иждивении… Он желал иметь в своем ведении академию художеств… В слове отечественном он был сведущ и углублялся в исследовании языка; витиев и поэтов уважал и из современных людей, в сем отличавшихся, предпочитал другим В.П. Петрова, прославившегося переводом Вергилиевой «Энеиды». Из литераторов особливо уважал И.Н. Болтина, которому дал идею и просил сделать возражение на сочиненную Леклерком Российскую историю. Дружен был к покойному Е.А. Черткову…» Собираясь отправиться в путь в Киев, Херсон и Крым вместе с императрицею, французский дипломат Сегюр писал к Потёмкину из С.-Петербурга 20 декабря 1786 года: «Императрица везет с собою библиотеку; я надеюсь прочесть с вами несколько греческих трагедий, анакреонтических од и даже переложить в стихи некоторые их отрывки» и проч.[757]
О занятиях Потёмкина богословием Самойлов почти вовсе не говорит. Он только замечает, что князь «по образу мыслей никогда не входил в таинственные общества, славившиеся мистичеством; но имел истинное уважение к догматам и обрядам веры, многих духовных особ почитал и отличал»[758].
Потёмкин, как известно уже читателям, часто мечтал о монашестве. Вероятно, эта наклонность его к занятиям вопросами богословия и Церкви дала повод Екатерине поместить его еще в молодости за прокурорский стол в синод. «Государыня», – рассказывает Самойлов, – во время архиерейского служения в придворной церкви призывала его к своему месту, спрашивала изъяснений о таинствах литургии и об обряде облачения архиепископского»[759]. Его особенно интересовали догматические вопросы раскола, вопрос о различии между Православною и Католическою церквами[760]. Находясь в сношениях со старообрядцами, он исходатайствовал у государыни и в правительствующем синоде позволение открыть для них церкви и молельни, оставив им старые книги и обряды[761]. Потёмкин приносил в дар церквам богатые пожертвования[762], строил на свой счет церкви[763] и даже занимался составлением «Канона Святителю».
В других отношениях князь часто далеко не походил на монаха – был человеком плоти и отличался чувственностью. Допуская, что Потёмкин был подвержен страсти к женщинам, Самойлов спрашивает: «Да кто же из великих людей не подвержен был сей страсти?» Затем продолжает: «Но склонности князя Потёмкина к прекрасному полу были самые благородные, не соблазнительные, не производящие разврата: если он иногда имел сокровенные связи, то не обнаруживал оных явно; не тщеславился, подобно многим знаменитым людям, своими метрессами и не заставлял чрез них искать у себя защиты и покровительства»