Другие современники менее снисходительно судили о Потёмкине в этом отношении. Болотов пишет о князе:
«Он имел у себя несколько родных племянниц, которые, ежели верить носившейся тогда всеобщей молве, были вкупе и его любовницы; всех их пороздал он кой за кого[765]. Княгиня Голицына, г-жа Шепелева, г-жа Браницкая и г-жа Скавронская, его племянницы, были, как утверждают, его любовницами». Граф С.Р. Воронцов писал Кочубею в 1802 году, описывая повреждение нравов при русском дворе: «Мы же видели, как князь Потёмкин из своих родственниц составил для себя гарем в самом дворце, часть которого он занимал»[766]. Граф С.Р. Воронцов в мае 1799 года желал, чтобы его дочь сделалась фрейлиною, причем заметил: «При прежнем царствовании я бы не согласился на это и предпочел бы для моей дочери всякое другое место пребыванию при дворе, где племянницы князя Потёмкина по временам разрешались от бремени, не переставая называться demoiselles d’honneur»[767]. Рассказывают, что Потёмкин не любил своей матери за то, что она говорила ему правду о его поведении с родными племянницами[768]. Ходили слухи о близких отношениях князя к жене Калиостро[769]. Как было указано раньше, в лагере во время турецкой войны князя окружало общество женщин; тут были: П.А. Потёмкина – супруга Павла Сергеевича Потёмкина, графиня Самойлова – супруга племянника князя, княгиня Долгорукая, графиня Головина, княгиня Гагарина, жена польского генерала, славившаяся красотою, г-жа де Вит и другие[770].
О любовных похождениях Потёмкина с дамами, находившимися в лагере во время турецкой войны, ходило множество анекдотов. Державин замечает, объясняя одно из своих стихотворений: «Многие почитавшие кн. Потёмкина женщины носили в медальонах его портрет на грудных цепочках»[771]. И в описании знаменитого праздника 1791 года Державин представляет князя каким-то селадоном, говоря о нем как о «нежном воздыхателе»[772]. В «Записках» Е.Н. Голицына сказано, что в 1791 году, во время пребывания в Петербурге, «дамская беседа занимала его совершенно, и он ни об чем другом не разговаривал, как о нарядах женских»[773]. Уже в 80-х годах говорили, что князь был влюблен в одну из дочерей Льва Александровича Нарышкина[774]. В марте 1791 г. Безбородко писал: «Князь у Льва Александровича всякий вечер провождает. В городе уверены, что он женится на Марье Львовне»[775]. Барон Бюлер рассказывает, что князь заказывал у живописца Лампи портрет одной из окружавших его красавиц; когда приехал к нему курьер с важными новостями о политических делах, князь ни о чем не спрашивал его, ни о чем слышать не хотел и страшно рассердился, что курьер ничего не знал о портрете[776]. Княгиня П.Ю. Гагарина рассказывала о вольном обращении князя с окружавшими его дамами следующий эпизод, случившийся с нею в Яссах в 1790 году. Потёмкин стал ухаживать за нею; затем, ввиду прибытия турецких уполномоченных, шутя обещал ей, так как она была беременна, собрать конгресс в ее спальной; однажды у себя после обеда князь схватил ее за талию, за что она при многочисленном собрании дала ему со всего размаху пощечину. Все ахнули. Взбешенный и растерянный, Потёмкин поспешно ушел в свой кабинет. Гости остались в оцепенении и ужасе. Укоры отовсюду посыпались на запальчивую княгиню; муж хотел увезти ее; но она предпочла храбро выжидать развязки и стала обращать этот казус в смех и шутку. Действительно, не прошло и четверти часа, как Потёмкин с улыбающимся лицом снова вошел в залу и, поцеловав руку княгини, поднес ей изящную бомбоньерку с надписью «Temple de l’Amitie»[777].
Вскоре после кончины Потёмкина в Петербург приехала г-жа Виже Лебрён, бывшая свидетельницей, что здесь «все еще продолжали говорить о князе как о каком-то чародее», и рассказывали, между прочим, следующие черты о страсти князя к женщинам. Однажды в лагере он устроил великолепный праздник в честь княгини Долгорукой и поместил ее за обедом возле себя. За десертом были поданы хрустальные чаши, наполненные брильянтами, которые раздавались дамам целыми ложками. Когда царица пиршества выразила удивление по поводу такой роскоши, Потёмкин тихо ответил ей: «Ведь я праздную ваши именины; чему же вы удивляетесь?» Ему все было нипочем, лишь бы удовлетворить желанию, капризу обожаемой им женщины. Однажды, узнав, что у Долгорукой не оказалось бальных башмаков, которые она обыкновенно выписывала из Парижа, он послал за ними нарочного; тот скакал день и ночь и к сроку привез-таки башмаки. В другой раз Потёмкин, влюбленный в г-жу де Вит, расточая перед нею самые изысканные любезности и желая подарить ей кашемировую шаль безумно высокой цены, дал праздник, на котором было до 200 дам; после обеда была устроена лотерея, но так, что каждой досталось по шали; лучшая же шаль выпала на долю г-жи де Вит. Она была по происхождению гречанка, и ее знали в свое время под именем «lа belle Fапагiote»[778]. Впрочем, в это время генеральша де Вит была уже немолодою женщиною, так как ее сын состоял в 1791 году поверенным в делах Потёмкина в Петербурге[779].
Сохранились кое-какие корреспонденции Потёмкина с разными женщинами. Вот некоторые выдержки из переписки Потёмкина с племянницею Варварою Энгельгардт (в 1778 г.), вышедшей после за князя Голицына. Она терзала дядю ревностью, капризами, непостоянством; он же всячески старался угождать избалованной племяннице. Так, например, она писала между прочим: «Я теперь вижу, что вы меня ничего не любите; когда б вы знали, чего мне стоила эта ночь, душка злая моя, ангел мой, не взыщи, пожалуйста, мое сокровище бесценное; приди, жизнь моя, ко мне теперь, ей-богу грустно, моя душа, напиши хоть строчку, утешь свою Вариньку». Или: «Папа, жизнь моя, очень благодарю за подарок, и письмо, которое всегда буду беречь. Ах, мой друг, папа, как я этому письму рада! Жизнь моя, приеду ручки твои целовать». «Мой любезный ангел, в мыслях тебя целую мильоны раз». «Если вы помните Бога, если вы когда-нибудь меня любили, то, прошу вас, забудьте меня навеки, а я уж решилась, чтоб оставить вас. Желаю, чтобы вы были любимы тою, которую иметь будете; но верно знаю, что никто вас столь любить не может, сколько я дурачилась понапрасно; радуюсь, что в одну минуту узнала, что я только была обманута, а не любима вами». В другом письме: «Посылаю к вам все ваши письма, а вас прошу, если помните Бога, то пришлите мои… Будьте уверены, что я не забуду во весь век, что я вами несчастлива».
Письма Потёмкина наполнены фразами следующего рода: «Варинька, душа моя… я сам сегодня буду тебя целовать. Прости, моя жизнь, моя милая». «Варинька, я тебя люблю до бесконечности, мой дух не имеет, опричь тебя, другой пищи… ты обещала меня любить вечно; я люблю тебя, душа моя, как еще никого не любил… Прости, мое божество милое, я целую всю тебя». «He забыл я тебя, Варинька, и не забуду никогда… я целую всю тебя… как ни слаб, но приду к тебе. Жизнь моя, ничто мне так не мило, как ты, целую тебя крепко… голубушка, друг бесценный… Прости, мои губки сладкие, приходи обедать». «Ты заспалась, дурочка, и ничего не помнишь. Я, идучи от тебя, тебя укладывал и расцеловал и одел шлафроком и перекрестил». «Скажи, моя душа, красавица моя, божество мое, что ты меня любишь; от этого я буду здоров, весел, счастлив и покоен; я весь полон тобою». «Душа моя, любовница нежная. Победа твоя надо мною и сильна и вечна… приду ужо тебя целовать». «Ты живешь в моем сердце и будешь там вечно». «Варюшечка, душа моя, не смей немочь;[780] я за это высеку. Сударушка моя, я видел тебя во сне очень хорошо. Ужо оденусь и приду тебя целовать». «Куколка моя, целую тебя 22 мильона раз». «Хочется целовать тебя. Голубушка, пишу к тебе для того, что мне приятно заниматься тобою; ручки мои бесценные. Для чего я не могу их иметь всегда при себе». «Целую тебя всю с ног до головы. Мой ангел, для чего шуба счастливее меня?» «Мой ангел, щечки мои румяные; целую тебя, мою любезную… все ты на уме» и проч. и проч.
Ко времени размолвки Потёмкина с Варварою Васильевною Энгельгардт относятся письма двух других дам, писанные по-французски; и тут встречается выражение нежных чувств, идет речь о любви. Встречаются следующие фразы: «Как ты провел ночь, мой милый; желаю, чтоб для тебя она была покойнее, нежели для меня; я не могла глаз сомкнуть… мысль о тебе единственная, которая меня одушевляет. Прощай, мой ангел, мне недосуг сказать тебе более… прощай; расстаюсь с тобою; муж мой приедет сейчас ко мне». В письме другой подруги Потёмкина говорится: «Матинька, как мне досадно, я тебя так издали только видела… Скажи мне, по крайней мере, любишь ли ты меня… Когда я тебя увижу, моя жизнь?.. Заезжай ко мне; мне бы хотелось всякую минуту быть с тобою; все бы тебя целовала, да тебе бы надоела…» «Я люблю тебя до безумия; дай мне расцеловать тебя мильон раз до твоего отъезда… целую тебя тридцать мильонов раз с ежеминутно возрастающею нежностью; пальчики и беленькие ножки целую в мыслях», и проч.
Еще какая-то, также неизвестная, дама писала к Потёмкину между прочим: «Не всякий так умен, так хорош, так приятен, как ты… во всем ты отличаешься от прочих… чтоб мне смысл иметь, когда ты со мною, надобно, чтоб я глаза закрыла… взор мой тобою пленен… Куда как бы нам с тобою весело было вместе сидеть и разговаривать, если б друг друга меньше любили; умнее бы были… ведь не поверишь, радость, как нужно для разговора, чтоб менее действовала любовь», и проч.