«Потёмкин, – сказано в «Записках» Винского, – не могши поравняться с древними вельможами, оттеснил их всех от двора в самое короткое время». При этом автор «Записок» указывает на то, как лишились своего прежнего значения Разумовский, Панин, Чернышев, Румянцев и проч. Однако тот же современник замечает: «По сущей справедливости князя Потёмкина нельзя порицать жестокосердным и гонителем своих недоброхотов; напротив, было много примеров, что он был нередко к ним великодушен; по большей части мстил своим злодеям одним презрением»[790]. Однажды, когда Корсаков назвал Потёмкина «общим врагом», императрица написала следующее наставление: «Никто (более князя Потёмкина) вообще друзьям и недругам и бесчисленному множеству людей не делал более неисчисленного же добра, начав сей счет с первейших людей и даже до малых; вреда же или несчастья не нанес ни единой твари, ниже явным своим врагам, – напротив того, во всех случаях первым их предстателем часто весьма оказался»[791].
Современники рассказывают о многих случаях неприятностей, происходивших между Потёмкиным и другими сановниками. Так, например, между князем и Чернышевым случилось сильное столкновение в Могилеве в 1780 году, но несправедливо было бы безусловно обвинять в этом Потёмкина. Недоразумение произошло, как кажется, вследствие чрезмерного самолюбия Чернышева[792]. Гораздо более упорным был антагонизм между Потёмкиным и Воронцовыми. Порело писал о «ненависти» князя к графу Александру Воронцову[793]. Из писем С.Р. Воронцова, Трощинского и проч. видно, что Потёмкин и Александр Романович были очень недовольны друг другом[794]. Граф Семен Романович называл Потёмкина «дерзким деспотом»[795]. Намекая на некоторые случаи неблаговидного образа действий Потёмкина в отношении к С.Р. Воронцову, Ростопчин спустя несколько лет после кончины князя говорил, что последний попирал ногами закон и правила честности, отличался эгоизмом и проч.[796] Алексей Кириллович Разумовский писал в 1778 году о Потёмкине, что он «никому добра не желает, кроме себя»[797]. Завадовский, вообще не любивший Потёмкина, так охарактеризовал князя в 1789 году: «Нерадение его, при жажде властвования, суть его пороки. Но благотворить есть также его превосходное свойство, и сия добродетель в нем со излишеством. Все стоячее он валит, лежачее подымает; врагам отнюдь не мстителен. Много в нем остроты, много замыслов на истинную пользу; но сии надобно исполнить бы другим. Словом, премного доброго, но общая ненависть к нему выбирает только худое; достигая все покорить под свою пяту, не дорожит способами: но и величайший муж Иулий Цезарь был in omniа prаeceps»[798].
Особенно натянутыми, как кажется, были отношения между Потёмкиным и Я.Е. Сиверсом. Неоднократно последний жаловался на произвольные действия князя, на интриги его, на вредное влияние, которое Потёмкин имел вообще на представителей местной администрации, и проч.[799]
Раньше, когда говорилось о деятельности Потёмкина во время турецкой войны, было указано на соперничество между Потёмкиным и Румянцевым, а также на недоразумения между князем и Суворовым. В разных сочинениях немало говорится о неблаговидном образе действий Потёмкина в отношении к Румянцеву, и тем не менее нет положительных данных, на основании которых можно бы было обвинять князя в мелочных интригах против знаменитого полководца. С Суворовым он обращался то ласково, то несколько холодно. Порою Суворов ухаживал за князем, даже льстил ему[800], порою он считал его своим врагом и жаловался на его невнимание. После Измаила, как известно уже читателям, произошло даже что-то в роде размолвки между Потёмкиным и Суворовым. Рассказывали, что Потёмкин за несколько дней до знаменитого праздника в Таврическом дворце позаботился, чтобы Суворов, настоящий герой похода 1790 года, победитель Измаила, не присутствовал на этом празднике – он должен был отправиться в Финляндию[801]. Однако новейший биограф Суворова, г. Петрушевский, считает вероятным, что знаменитый полководец именно в это время крамолил против Потёмкина вместе с Зубовым[802]. В письме к дочери из Финляндии, писанном чуть не накануне кончины Потёмкина, Суворов сильно жаловался на «неприязненность» к нему Потёмкина, замечая при этом, что не хочет сделаться «сателитом» светлейшего[803].
Самойлов писал, что Потёмкин «был неизменяемо благороден и добр, непамятозлобен, немстителен, любил делать добро общее и частное… снисходителен к низшим, оставлял в забвении личные оскорбления, любил ближних» и проч.[804]
В записках Рибопьера сказано о Потёмкине: «Полу образованный и полудикий гений, Потёмкин наполнил мир своею славою… Он постоянно останавливался во дворце, входил без доклада к Государыне… Он командовал всем, и никто не смел ему прекословить. Он выбирал любимцев, поддерживал или ронял, всегда с согласия Государыни, за одним впрочем исключением. Подобно Екатерине, он был эпикурейцем. Чувственные удовольствия занимали важное место в его жизни; он страстно любил женщин и страстям своим не знал преграды. Он вызвал ко двору пятерых дочерей сестры своей Марфы Александровны Энгельгардт и по смерти ее объявил себя их отцом и покровителем. С ними обращались почти как с великими княжнами… Потёмкин был очень приятен в обращении, крайне снисходителен и добр к подчиненным. Он любил моего отца, который был его адъютантом, и, вызвав меня однажды к себе, принял с отменною добротою. Я его один этот раз видел близко. Мне было тогда восемь лет, и я очень испугался, когда он вдруг поднял меня могучими своими руками. Он был огромного роста. Как теперь его вижу одетого в широкий шлафрок, с голою грудью, поросшею волосами»[805]. Добродушная улыбка, с которою он принимал у себя людей, производила глубокое впечатление[806]. «Потёмкин, – писал Е. Н. Голицын, – был превосходного разума, немстителен и незол[807]. Он разделял мнение Екатерины о необходимости смягчения наказаний, ненавидел Шешковского, начальника тайной канцелярии, о котором рассказывали, что он прибегал к телесному наказанию для вынуждения признания у подсудимых. Однажды Потёмкин, возвратившись в столицу, заметив между посетителями Шешковского, спросил его: «Каково кнутобойничаешь, Степан Иванович?»[808] В польских имениях своих Потёмкин приказал «виселицы сломать, не оставляя и знаку оных, жителям же объявить, чтобы они исполняли приказания господские из должного повиновения, а не из страха казни»[809]. Потёмкин, как известно, смягчил наказания солдат. О степени его популярности в низших классах можно судить по некоторым народным и солдатским песням, сочиненным в честь князя[810].
Встречаются и менее благоприятные отзывы об обращении Потёмкина с подчиненными. Порою он казался гневным, деспотическим[811]. Однажды, в 1790 году, когда генерал Кречетников сообщил по ошибке князю ложное известие об одержанной победе над шведами, Потёмкин за обедом стал бранить его; князь Д., сидевший подле Потёмкина, начал защищать генерала. Потёмкин так рассердился и вышел из себя, что схватил Д. за Георгиевский крест, стал его дергать, говоря: «Как ты смеешь защищать его, ты, которому я из милости дал сей орден, когда ты во время штурма очаковского струсил?» Вставши из-за стола, Потёмкин подошел к австрийским генералам, находившимся тут, и сказал: «Извините, господа, я увлекся; но я знаю свой народ, и я поступил так, как нужно»[812]. Офицерам Потёмкин обыкновенно говорил «ты», но такая привычка была тогда общею[813].
Рассказывали о разных чертах необычайной надменности Потёмкина в обращении с вельможами, иногда с иностранными дипломатами. Его передняя была обыкновенно наполнена лицами в парадных мундирах и лентах, между тем как сам он, принимая таких посетителей, бывал в халате, без галстуха, в туфлях и часто даже без панталон, под неизменным предлогом нездоровья. Эта притворная болезнь извиняла его, когда он, принимая гостя, не вставал, не трогался с места, как требовало приличие. Граф Сегюр, посещая князя и чувствуя неловкость своего положения при столь бесцеремонном обращении с ним как с представителем Франции, ограждал свое достоинство чрезвычайною фамильярностью, с которою дружески обнимал князя, садился к нему на диван и проч.[814] Cохранилось предание о следующем курьезном случае. В феврале 1791 года, когда Потёмкин на пути в Петербург был в Москве, его посетил экс-гетман, граф Кирилл Григорьевич Разумовский, которого князь по своему обыкновению принял, будучи неодетым, неумытым, в шлафроке. В разговоре, между прочим, князь попросил гостя дать в честь его бал. Кирилл Григорьевич согласился, на другой день созвал всю Москву и принял Потёмкина, к крайней досаде последнего, в ночном колпаке и шлафроке