[126]. В августе она подписывала рескрипты о крымских делах, очевидно, приготовленные Потёмкиным; подобные же бумаги относятся к октябрю… [127] Все это не лишено значения, потому что даже в среде современников смотрели на отлучку Потёмкина как на какую-то ссылку, продолжавшуюся несколько месяцев. В «Записках» Державина сказано, что Потёмкин до ноября 1776 года прожил в Новгороде[128]. Впрочем, рассказ самого Державина о том, как он в декабре 1776 года домогался чрез Потёмкина повышения в чине и разных наград, свидетельствует о важной роли Потёмкина в это время при дворе. К тому же во второй половине 1776 года мать Потёмкина сделалась статс-дамою, а племянница его – гоф-фрейлиною[129].
Об отношении Потёмкина к Завадовскому в это время мы не знаем почти ничего положительного. Только в письме Завадовского к С.Р. Воронцову, писанном в это время, сказано: «Кроме двух Орловых, я не вижу, кого бы интересовал жребий отчизны». Это замечание, как видно, заключает в себе упрек Потёмкину, которого Завадовский не считал хорошим патриотом. В другом письме, как кажется, тоже говорится о Потёмкине, об отношениях его с императрицей, о кознях его, направленных против Завадовского: «Приезжий с Г. получше[130]. Против меня тот же. Да я рад, лишь бы он ее не прогневлял: меня ж он раздражить никогда не может. Напрасно вы стараетесь находить средства сделаться его другом. Он не родился с качеством для сего нужным. Таланты его высоки, но душа…[131] Всех совершенств не дает природа одному человеку. Таким сделать его, каковым быть ему надобно и любящим его особу и отечество желательно, никак нельзя и вотще все будут помышления. Со мною он не будет николи искренен, потому больше, что он сам знает, что его довольно знаю»[132].
Кроме этих отрывочных заметок в письмах Завадовского, мы не располагаем никакими достоверными данными об интригах Потёмкина в это время[133]. Сообщая своему другу С.Р. Воронцову о своем горе, о том, что он лишился расположения императрицы, Завадовский летом 1777 года ни одним словом не обвиняет в своем несчастии Потёмкина. Замечания Гельбига в составленной им биографии Потёмкина об участии последнего в возвышении Зорича не заслуживают особенного внимания, потому что не подтверждаются никакими положительными данными в рассказах современников в тесном смысле.
Разные документы, записки, рескрипты, относящиеся к этому времени, свидетельствуют о расположении Екатерины к Потёмкину. Препровождая императрице в конце 1776 года челобитную находившихся в Хиве в плену русских, Потёмкин добавил в краткой записке об этом предмете: «Моя щедрая мать, будь здорова по мере моего желания». На этой же бумаге Екатерина написала: «При сем посылаю мое мнение; я здорова и тебя, батя, прошу быть здоровым и веселым. Прощай до завтра»[134]. К 1777 году относятся многие доклады Потёмкина с разными резолюциями Екатерины[135]. Рукою Потёмкина написан указ с собственноручными поправками Екатерины о должности флигель-адъютантов[136]. Спрашивая мнения Потёмкина о награждении Прозоровского, Екатерина оканчивает свою записку словами: «Пребываю навеки дружелюбна»[137]. 30 сентября 1777 года она, празднуя день рождения и именин Потёмкина, подарила ему 150 000 руб. «на оплату долга»[138]. В одной из записок императрицы говорится о турецких и татарских делах, о необходимости со временем подумать о завоевании Очакова и Бендер, а в конце этой записки находится заметка: «О летах баста; более ни словечешка не молвлю»[139]. Из писем императрицы к барону Гримму, относящихся к этому времени, видно, что Потёмкин по вечерам бывал у Екатерины и служил ее собеседником. В начале 1778 года она заказала великолепный севрский фарфоровый сервиз, причем заметила в письме к Гримму: «Сервиз назначен для моего дорогого и любимого князя Потёмкина, и чтобы он вышел получше, я показывала вид, будто он заказан для меня»[140]. Немного позже Екатерина, сообщая Гримму о составлении списка всем достопримечательным действиям ее царствования, прибавляет, что Потёмкин, по природе своей не любящий льстить, в восхищении от этой записки[141].
Недаром даже люди сильные, высокопоставленные, как, например, гетман Кирилл Григорьевич Разумовский, ухаживали за Потёмкиным. Дочь Кирилла Григорьевича была недовольна отцом за это[142]. В 1778 году Потёмкин устроил у себя для двора празднество, стоившее, по словам английского посланника, 50 000 руб.[143].
Из донесений Герриса видно, что князь во все это время играл при дворе первенствующую роль. Однако в одном из этих донесений мы встречаем некоторые данные о неприятностях, происходивших при дворе, о столкновениях между Потёмкиным и другими чиновниками, о недоразумениях, неоднократно случавшихся между князем и императрицею. Нелегко решить вопрос, насколько рассказы английского дипломата заслуживают доверия. В некоторых случаях они основаны на слухах и догадках, имеют анекдотический характер и едва ли во всех частностях соответствуют фактам.
В какой мере около этого же времени ненавидели Потёмкина в публике, видно из той части «Записок» Болотова, которая относится к 1778 году. Он называет князя «мужем, дышащим любочестием и любовластием беспредельным и простирающим замыслы и намерения свои почти за самые облака», рассказывает о склонности Потёмкина к интригам, его безмерном сребролюбии…[144]
Отдавая полную справедливость необычайным умственным способностям Потёмкина, Геррис считал его интриганом, всячески старавшимся господствовать над императрицею. В происках Потёмкина, направленных против Панина, нельзя сомневаться. Геррис, находившийся в довольно близких сношениях с Потёмкиным, участвовал в этих интригах. Однако из донесений же английского дипломата видно, что влияние князя на дела было ограничено, что императрица во многих отношениях действовала независимо от Потёмкина. Так, например, Геррис замечает, что князь немного заботился о вопросах западноевропейской политики, но особенно охотно занимался восточным вопросом. При дворе он и в 1779 году играл первенствующую роль[145].
Особенною роскошью отличался праздник, устроенный и Потёмкиным в честь императрицы летом 1779 года, на своей даче Островки, находившейся на берегу реки Невы недалеко от Александро-Невской лавры. Тут были маскарад и бал с фейерверком на озере, разные изобретения прихотливого воображения, например плавучая картина, представлявшая храм с именами членов императорского дома. Всю ночь продолжалась иллюминация; над озером видны были разного рода здания, блиставшие разноцветными огнями. Место, где приготовлен был ужин, представляло пещеру Кавказских гор, убранную миртовыми и лавровыми деревьями, между которыми вились розы и другие цветы; ее прохлаждал ручей, стремительно падавший с вершины горы и разбивавшийся об утесы. Во время ужина, устроенного по обычаю древних, хор певцов под звуки органа пел в честь славной посетительницы строфы, составленные на эллино-греческом языке[146].
Некоторые записки Екатерины к Потёмкину, относящиеся к этому времени, свидетельствуют о расположении императрицы к князю.
Записки и донесения Герриса и другие источники истории внешней политики России за это время дают понятие о важности той роли, которую играл Потёмкин в области внешней политики. Иностранные дипломаты постоянно беседовали с ним о делах; Геррис называл его своим другом: через него шли переговоры между представителями иностранных держав и императрицею. Это доказывает, что Потёмкин во все это время пользовался истинным расположением Екатерины. Но изредка между ними происходили кое-какие недоразумения.
Император австрийский Иосиф II писал из Могилева своей матери: «Кредит Потёмкина в высшей степени силен. Ее величество за столом назвала его своим истинным другом; в беседе со мною она хвалила его способности»…[147] По случаю пребывания принца прусского в Петербурге осенью 1780 года императрица писала Потёмкину: «Защитница и друг твой советует надеть прусский орден»[148]. Недаром, значит, король Фридрих II всячески старался задобрить Потёмкина, обещая ему герцогство Курляндское и т. п.[149].
После возвращения императора Иосифа в Вену английский дипломат Кейт спросил его: «Должен ли Потёмкин после опалы графа Панина считаться главным, пользующимся полным доверием советником императрицы?» – «Да, – отвечал император, – но он советник несостоятельный. У него мало сведений; к тому же он ленив, и даже сама императрица обращается с ним как со своим учеником в делах политики; она и говорит о нем как о своем ученике и как о человеке, который скорее нуждается в руководстве, нежели способен быть руководителем. Ей доставляет большое удовольствие говорить: «Он мой ученик», «Он знанием дел обязан исключительно мне». Вы можете представить себе, что те лица, которым она это говорит, недостаточно откровенны, чтобы прямо возразить ей: так как, государыня, он ваш ученик, то он вам не делает чести». – «Можно ли думать, – спросил далее Кейт, – что влияние князя Потёмкина и доверие, которым он пользуется, ослабевают мало-помалу?» – «Нисколько, – возразил император, – но в области политики их отношения никогда не были такими, какими они считались в публике. Императрица не желает расстаться с Потёмкиным и на то имеет тысячу причин. Она не легко могла бы отделаться от него, если бы даже желала этого. Нужно побывать в России, чтобы составить себе точное понятие о положении, в котором находится императрица»