Дело шло к перерыву. Юриосичи заколотили уже четыре безответных, и Коваль протрубил:
– Фигура шестнадцатая!
Коринец концом бутсы снял с воздуха посланный ему мяч, коротко адресовал его Визбору, тот дождался Домбровского с Ковалем, и вот, растянувшись небольшой цепочкой в четыре звена, они, не спеша, перепасовываясь, побежали к штрафной площадке Евграфычей, где, оставив мяч в ногах классика, дружно разбежались, заранее аплодируя в ритме «Спар-так – чем-пи-он!».
Главный Евграфыч, развевая бородой, ринулся вперед и, не встречая преград, разбежался так, что влетел в ворота Юриосичей раньше мяча, который следом даже не вкатился – вошел пешком. Бдительный голкипер согласно «фигуре шестнадцать» закрыл лицо ладонями, изображая отчаяние.
Тотчас же и прозвучал свисток к перерыву. Квартет великих Юриосичей, положив руки на плечи друг другу, исполнил первые двадцать тактов «Сиртаки» М. Теодоракиса. Стадион взвыл и унес их на руках в раздевалку.
(Второй тайм был отменен. Во-первых, за явным преимуществом хозяев. Во-вторых – совершенно в стиле Коваля! – прокравшийся в раздевалку Евграфычей лоцман Кацман похитил дефис, соединяющий обе части фамилии капитана, и Салтыкова с Щедриным мгновенно разнесло в разные стороны. Таким образом Евграфычей стало двенадцать, а это было вопиющее нарушение правил, равносильное пребыванию на поле одновременно двух мячей.)
Румяные от радости, выбежали из раздевалки Коваль с Визбором, оставив Коринца с Домбровским на дружеское растерзание восторженному населению.
– А поворотись-ка, сынку! – сказал Визбор, остановившись перед Михайловым и смеющимися глазами оглядывая его ладную фигуру. – Добре, добре. Ну здорово, старик (они обнялись), хорошо выглядишь.
– Ты тоже ничего.
– А здесь все хорошо выглядят. Нет причин выглядеть нехорошо.
– И даже, к примеру, Иосиф Виссарионович?
– Он – да, он выглядит, – засмеялся Визбор. – Вот увидишь. Поехали.
Они прыгнули в «Одуванчик», и бамбуковый снаряд стремительно полетел вдоль кудрявых берегов.
– Ну-ка, ну-ка, – прищурился Визбор. – Прочти-ка нам, провидец, что ты там себе навоображал о здешней жизни. Какие-такие концерты мы тут себе устраиваем?
– Уж они себе навоображают, – сварливо подхватил Коваль. – Иногда становится просто стыдно, до чего утилитарно ихнее воображение. И не просто утилитарно, а я бы сказал, в высшей степени неконгруэнтно! Неконгруэнтно, и хоть ты что!
– Ладно, Коваль, не доводи до абсурда, – улыбнулся Визбор. – При чем тут конгруэнтно – неконгруэнтно. Прям как маленький. Услышит чудное слово, запихнет его себе за щеку и обкатывает, как леденец, и все равно ему, корвалол это или Корвалан, лишь бы во рту каталось.
– Да знаешь ли ты, что такое добродетель?! – внезапно рявкнул Коваль и сам же заржал. – Давай, Михалыч, читай, разворачивай свою панораму, где для всех нашлось у тебя место, кроме меня. Но я не взыскую.
– Да уж, Юр, не взыщи уж, – смутился Михайлов. – Да я вставлю, вставлю. Я туда и так помаленьку вставляю.
– Что ж, – важно сказал Коваль. – Жизнь есть жизнь. Она всегда вносит свои корректуры.
– Коррективы, ты хочешь сказать, – машинально поправил его Михайлов, будучи неисправимым школьным учителем, и начал чтение:
Ведь это невозможно
Представить и в мечтах,
Какой концерт, ребята,
Идет на небесах!
Какие там гитары
Сегодня собрались!
А кто сидит в партере,
По-братски обнявшись!
Лексан Сергеич Пушкин
С Самойловым сидят,
И тот ему толкует,
Кто Галич,
Кто Булат.
(Недавно А. Володин,
Точнее – Шура Лифшиц,
Явился среди них
И создал обстановку,
Слегка подсуетившись,
Беседы на троих.)
Иосиф Алексаныч,
Без устали куря,
Кричит: «Эй, Женька! Клячкин!
Пой – только не меня!
В моих стихах свой мелос,
Тебе его не спеть!
Недаром Сашка Кушнер
Не может вас терпеть!»
Сергей же Алексаныч,
Наклюкавшись опять,
Все рвется за кулисы
Володю повидать.
Влача с собой за руку
Красавицу Дункан,
Буян на всю округу
Грохочет, как вулкан:
– Проведите!
Проведите меня к нему!
Я хочу видеть
Этого
Человека!
А Юрий Осич Визбор
Спел «Милую мою»
И вышел просвежиться
У неба на краю
(Мартынова с Дантесом
слегка пихнув плечом,
которым вход на праздник
вовеки запрещен.)
Глядит на нас оттуда
Наш славный капитан
И говорит негромко:
– Ребят!
Ну?
Где вы там?
– Мы скоро, Юрий Осич!
Потерпишь, не беда.
Там – петь мы будем вечно,
А здесь – еще когда…
– Да-а… – протянул Коваль. – Конечно, сама по себе попытка похвальна…
– Да вставлю я тебя, вставлю!
– Да что «вставлю, вставлю»! Скажи ему, Визбор.
– Ну, насчет концерта ты угадал, – начал Визбор. – Это мы – да, любим. Попеть, послушать. Но, конечно, общий жанр… класс подготовки… уровень репрезентативности… В общем, земной ты описал концерт, старик, самый обычный земной. Замени ты Лексан Сергеича на Лексан Трифоныча – все. Практически концерт в ЦДЛ. А про Дантеса с Мартыновым – вообще лажа полная. Этот уголок юмора у тебя – для стенгазеты, а не для панорамы. Между прочим, знаешь, как начинается здесь утро у Мартынова? – Визбор понизил голос. – К нему приходит Лермонтов, бросается в ноги и говорит – так сказать, поникнув гордой головой: «Прости, брат, меня, окаянного. Бес попутал толкнуть тебя на братоубийство. Не твое преступление – мое». Тот полчаса его с колен поднять не может.
– Да неужто и Александр Сергеич вот так же перед Жоржем?
– Александр Сергеич, когда речь заходит, только смотрит себе на руку, качает головой да приговаривает: «Надо же! А ведь мог и попасть».
– Жалеет или радуется?
– Одновременно, – сказал Визбор и соскочил на берег. – Ну, старик, будь покамест. Ни за что не догадаешься, чем я сейчас занимаюсь. Хотя, учитывая особенности времени и места…
– Ну ладно, не томи.
– Лиру осваиваю, старик. Распальцовка, постановка кисти, баре ладонью, скользящее туше – ну все, все совсем другое. Зато звук – это только Берковский поймет, какой у лиры звук.
И, махнув рукой, Визбор скрылся в парковой зелени.
«Одуванчик» же полетел дальше и вскоре влетел в широкую лагуну, на зеркале которой величественно покоился знаменитый фрегат «Лавр Георгиевич».
«Темный крепдешин ночи…» – так это начинается у Коваля. Стало быть, в нашем случае – сияющий муар полдня окатывал нежную плоть реки. Звон форштевня напоминал о мудрости парусов, покрытых заслуженными шрамами натруженных заплат. Ничего живого не наблюдалось на баках, фоках и ютах легендарной палубы. Только на причале колготились двое в форме, находясь в очевидной конфронтации: сухопутный наскакивал на флотского. В первом сразу была видна военная жилка, как и во втором – боевая струнка.
– Претенденты, – презрительно шепнул Коваль, приближаясь на расстояние слышимости диалога.
– Чем? Чем вы докажете, что кроме меня есть еще хоть один Лавр Георгиевич? – горячился сухопутный.
Флотский же невозмутимо отзывался:
– Пожалуйста. Японского микадо также именуют: Лавр Георгиевич.
Секунду побыв в столбняке, сухопутный нашелся:
– Вот вы и обремизились, ваше превосходительство! Попали пальцем в небеса-с! Ежели бы это был японский микадо, то он именовался бы Лавр Георгиевич-сан. Сан-с!
– Ну хорошо, хорошо. Войнович Лавр Георгиевич, сербский князь, 16-й век – вас устроит? Пра-пра-прадед известного литератора, надеюсь, слышали, а то, может, и читали.
– Нет! – взревел сухопутный. – Не слышал и не желаю! Не было Войновича! Не было князя!
– Может, еще и литератора такого нет?
– Черта мне ваш литератор! Осквернитель армии! Был бы жив, как вы говорите, его пра-пра, уж он бы его под шпицрутены!
– Ага, стало быть, вы признаете…
– Да чем вы докажете…
– А вот это теперь уже ваша очередь доказывать, генерал, – твердо прервал его флотский. – Что ни говорите, а в имени главное дело фамилия. Вот, например, ходит судно «Академик Мстислав Келдыш» – никто и не сомневается, что за Мстислав. Хотя я бы вешал на рее за такие штучки. Название судна не должно состоять более чем из двух слов, иначе это не корабль, а объявление.
– Следовательно, – вкрадчиво запел генерал, – сочетание «Генерал Корнилов» у вас возражений не вызвало бы?
– Ни малейших, – отчеканил флотский. – Вот! Совсем другое дело. Кто же не знает генерала Корнилова, героя Гражданской войны! А мало ли на свете Лавров Георгиевичей?
– Се манифик! – возликовал генерал. – Я так и поступлю! Как только я возглавлю этот флагман, прикажу не мешкая срубить с бортов «Лавра» и припаять «Генерала Корнилова». Согласен! Действительно: «Лавргеоргиевич» – это же словно гармонь разворачивают. А тут: равняйсь! Смирно! «Генерал Корнилов»! Труба! Фанфары! Шашки к бою!
– Но, господа, согласитесь, – победно улыбаясь, начал флотский, включая уже и Коваля с Михайловым в круг своей аудитории, – какой же уважающий себя флотоводец позволит присвоить флагману имя сухопутного, пусть даже и прославленного, армейца? Сочетаются ли благородные обводы и изумительные шпангоуты этого фрегата со словами, допустим, «Полковник Звонарев»? Нет! Уж лучше пусть «Матрос Кошка» или даже «Билли Бонс», но чтоб непременно кто-нибудь водоплавающий! А раз так, не проще ли вместо «Генерал Корнилов» проставить «Адмирал» и тем решить проблему? Ибо «Адмирал Корнилов» ни в каких доказательствах не нуждается, ибо он перед вами!
И, сверкнув очами, незабвенный севастопольский и наваринский герой – а это, понятное дело, был он, собственной персоной – стал подниматься по трапу на борт, недвусмысленно имея в виду возложить руки на штурвал. Сухопутный же его однофамилец, в изумлении от поворота событий, спотыкаясь саблей о ступеньки, поспешил следом, – но тут возвысил голос Коваль.