— Полностью с тобою согласен, — говорит Дима. — Мне, как естественнику, это все абсолютно ясно. Научность в понимании общества состоит не в том, чтобы положить в основу станки, машины, тракторы и тому подобное, а прежде всего в том, чтобы исходить из реальных опытных фактов. А в каком отношении они находятся между собою — это еще надо открыть, а не приписывать априори. Кто знает, может быть, для данного общества именно идеология является определяющей? Идеология — тоже опытный факт. У Маркса было много интересных идей и догадок. Но они потонули в море идеологической дребедени. А последующие поколения марксистов раздули именно идеологический аспект. А у нас это сделали государственной идеологией.
— Но идеология тоже нужна, — говорю я.
— Она не то чтобы нужна, — говорит Антон. — Она тоже есть реальность, с которой надо считаться и которую надо изучать как опытный факт.
Тут я уже не мог более стерпеть. Я обвинил моих собеседников в незнании азов: материя, сознание, идеальное и т. п.
— Черт знает что, — сказал Дима. — Вроде нормальный человек. Неглупый. А стоит чуть-чуть зацепить — такую вонь поднимает, что даже Канарейкин кажется титаном мысли. Мы же не отнимаем у тебя твоих должностей и зарплаты. Пиши себе свои книжки. Будь кем хочешь. Тут же не об этом речь. Между собою-то мы можем говорить откровенно. Вот проблема: является или нет данное состояние общества нормальным, будет ли оно воспроизводиться впредь, являются ли здесь массовые репрессии нормой, является ли отсутствие свободы слова нормой, является ли прикрепление людей нормой и т. д. Твой марксизм на это честного ответа дать не может. Тут наука нужна, настоящая наука. Зачем? Да хотя бы для того, чтобы как-то планировать свою жизнь. Хотя бы для малой части общества. Кому не нужно — пусть не изучает. Но в нашем обществе есть некоторая часть, которая испытывает в этом острую потребность. Мы же с тобой не один год говорим об этом. Только об этом. Профессиональный интерес? Чушь! Даже у тебя это — человеческий интерес. А твой Сашка? А Ленка? А я? На кой... спрашивается, мне это нужно? Я ведь ночей не сплю, думаю. Не зря люди интересуются этим. Мир встревожен успехами коммунизма и хочет знать суть дела. Между прочим, не книги Солженицына возбудили интерес к нам, а наоборот, именно естественный интерес мира к растущей угрозе коммунизма обеспечил успех книг Солженицына и интерес к ним.
По телевизору стали показывать митинг на каком-то заводе по поводу вручения заводу ордена. На митинг прибыли почти все высшие руководители во главе с Самим.
— Зачем это они скопом приехали? — удивился я.
— Как зачем? — удивился Дима моему удивлению. — Там же во время съезда заварушка была. Что-то похожее на забастовку. Вот их и задабривают.
Показали президиум митинга — совершенно одинаковые дубовые обрюзгшие физиономии и ордена, ордена, ордена.
— Господи! — не выдержала Тамурка. — Ну и морды! Откуда они такие берутся?!
— Сами производим, — сказал Дима. — Типично советские морды. Вот вам оно, лицо коммунизма. Любуйтесь!
ТЕЩА
Моя Теща — обычный советский пенсионер, надежнейший оплот советской власти. И о ней не стоило бы говорить, если бы она не входила в число существенных условий творческой деятельности советского ученого.
Итак, моя Теща — бывшая заслуженная учительница литературы и русского языка, женщина в высшей степени интеллигентная. Пару лет тому назад ушла (а Ленка говорит, что ее выперли) на заслуженный покой, пополнив и без того переполненные ряды советских террористов-пенсионеров. О, советский пенсионер — неслыханное в прошлой истории человечества явление, еще не описанное в художественной литературе и не изученное в науке. Некоторая категория советских людей (и очень значительная) живет необычайно долго, но еще задолго до выхода на пенсию утрачивает способность не то чтобы нормально, но хотя бы мало-мальски терпимо работать. У рабочих, говорят, на пенсию идут охотно, поскольку работать не так-то легко. Но рабочих не так уж много. А в служивых кругах, составляющих гигантскую часть населения, на пенсию обычно выгоняют с большим трудом. И вот изгнанный на пенсию совслужащий (в том числе ученые, учителя, врачи, профессора, полковники и т. п.), полный сил и служебного рвения, стремится заняться общественно полезным трудом. Конечно, по возможности за приличную зарплату. Такой пенсионер входит во всякого рода комиссии, комитеты, советы. И играет при этом роль далеко не последнюю. Так, в свое время кампания по борьбе с «тунеядцами» велась в основном руками пенсионеров. А если вам нужно поехать в заграничную командировку, то тут вам пенсионеров не миновать. Вас непременно вызовут на комиссию в райком партии. А там — пенсионер. И начнет тебя (тут обращаются к вам только на «ты») гонять. А где находится Австралия? А какой строй в Бельгии? А что сказал товарищ такой-то на...? И попробуй не ответить! Или попробуй хотя бы непочтительно отнестись к такой маразматической крысе!.. Но вернемся к Теще.
Выйдя на пенсию, Теща в полном соответствии с нашей пропагандой решила, что теперь ей все и всё обязаны, потому как она заслужила. И разумеется, ей должны уступать место в общественном транспорте. И хотя ей никуда ехать не надо было, она немедленно решила реализовать свое право. Прихватив с собою Ленку (она потом нам и рассказала об этом), Теща влезла в сравнительно свободный вагон метро и наметила жертву — сравнительно молодого мужчину с бородой. С бородой — значит, интеллигент, из этих самых. Мерзавец, конечно. И наверняка хам. Учить таких надо! Распустились! Какая-то девочка предложила Теще место, но это ее не устраивало. Она должна взять место с боем! Теща протолкнулась к намеченной жертве и уставилась на нее взглядом королевской кобры. Некоторое время мужчина не замечал (делал вид, конечно!) нависшей над ним угрозы. Потом он заметил, что перед ним стоит еще не старая и довольно миловидная женщина, и приготовился встать и галантно уступить ей место. Но не успел.
— Хам, — сказала Теща. — Ишь, развалился! И делает вид, негодяй, что не замечает стоящих перед ним всеми уважаемых, заслуженных, старших по возрасту женщин! Ну и молодежь пошла! Распустились! На всем готовеньком!..
Услышав такое, мужчина растерялся и забыл о своем первоначальном намерении. С поразительной быстротой полемика охватила весь вагон. Поскольку большинство пассажиров стояло, а среди них преобладали лица среднего и пожилого возраста, то они и захватили инициативу. Кто-то потребовал установить личность сидящего и доставить его куда следует. Кто-то предложил сообщить по месту работы, в профсоюзную, комсомольскую и партийную организации. Кто-то категорически заявил, что нужен фельетон в газету. Заговорили об оппозиционерах, критиканах, клеветниках, идеологических диверсантах. Стали поносить бороды, мини-юбки, макси-юбки, миди-юбки, узкие джинсы, широкие брюки, абстракционистов, арабов (после того, как они в чем-то нас не послушались, их разрешили ругать)... На конечной остановке мужчина с трудом встал и, опираясь на костыль, поволок негнущиеся конечности к выходу. Пассажиры разбрелись по своим делам. Теща поехала обратно. Дома она включила на полную мощность цветной телевизор и с нарастающим интересом стала следить за тем, как центральный нападающий хоккейной команды «Зори коммунизма» Роберт Рылов выламывал ребра полузащитнику команды «Ыджавахарлалпахтакайраткор». Время от времени Теща издавала воинственные вопли: «Шайбу, лопух!», «Мазила, твою мать!», «Боб, дай ему по яйцам!». Когда Рылов наконец-то впихнул шайбу в ворота противника вместе с вратарем, Теща подскочила чуть не до потолка и истошно завыла фальшивым сопрано:
В хоккей играют настоящие мужчины!
Трус не играет в хоккей!
Ленка покатывалась от хохота.
— Бабуля, — вопила она сквозь слезы, — ты прелесть! Из тебя выйдет мировая чувиха!
Этого я вынести уже никак не мог. И, схватившись за голову, битком набитую категориями диалектического и исторического материализма, ринулся на кухню, к Та- мурке.
— Умоляю, уйми ты эту... как ее... твою мамочку! Я же творческим трудом занят!!
— Ну и твори себе на здоровье, — сказала спокойно Тамурка. — Она тебе не мешает. Чем она тебе помешала?! Телевизор? Так ты сначала уйми свою дочь. Она с утра на весь квартал прокручивает идиотские негритянские мелодии. Из милиции уже приходили. Выкрутилась только благодаря тому, что пообещала донести начальству: мол, они не одобряют нашу гениальную внешнюю политику по отношению к неграм. Не нравится — катись на все четыре стороны. Держать не будем. Катись к своей Штучке!
Штучка — это, надо полагать, Светка. Как она про нее пронюхала? Впрочем, ничего она не нюхала. Ей на это начхать. Просто она знает, что у меня есть такая секретарша. И если бы даже у меня со Светкой ничего не было, Тамурка все равно обвиняла бы меня в сожительстве с нею. Это — обычная форма семейных взаимоотношений. Полемический прием, как сказал бы Димка. Спорить с Тамуркой бессмысленно, я в этом убедился в первую же ночь нашей совместной жизни. Уже в первую ночь она сказала мне, что я могу катиться на все четыре стороны. Я бегу в коридор, напяливаю свое заношенное пальто (надо купить новое, а то в этом неприлично ходить! И куда уплывают деньги?!) и направляюсь в Забегаловку — в кафе «Юность» неподалеку от нашего дома. Вслед мне из Ленкиной комнаты несутся вопли народов Африки, освободившихся от колониализма и вставших на путь строительства социализма. Вот уж кто действительно распустился! Выйдут нам эти черномазые боком, помяните мое слово!
СОБЫТИЯ
В Забегаловке у меня есть несколько знакомых, которые бывают здесь так же регулярно, как и я. Кто они — я не знаю. А они не знают, кто я. Мы молчаливо сговорились не говорить на эту тему вообще. Одного из них зовут Виктор Иванович. Ему слегка за тридцать, но он производит впечатление очень солидного и важною человека. Мой Сашка такой солидности не наберется до старости. Другого зовут Эдик. Ему, как и мне, далеко за пятьдесят. Он лыс. Половины видимых зубов нет. Но он выглядит как мальчишка, ценящий веселые хохмы и время от времени учиняющий их. Знает все анекдоты, гуляющие по Москве. Думаю, что и сам он выдумывает их. Немного реже бывает здесь некто Ребров. Просто Ребров. Он обычно пьян. Почти ничего пе говорит. Но по глазам видно, что он, как умная собака, все понимает. Потом — Лев Борисович, человек очень информированный и занятой. Он вечно торопится. Но я подозреваю, что он даже не кандидат. И еще несколько человек без имени. Я среди них. Это даже забавно. Что они думают обо мне? Наверно, что-нибудь не очень лестное. Или скорее всего, что я — стукач.