но. Очевидно. До ужаса очевидно. Только почему же это не учитывается в вашей науке? А ведь вывод напрашивается сам собой: только повышая свой социальный уровень, ты повышаешь степень уголовной защищенности себя и своих близких. И никак иначе. А это — неправовое общество. И реально живущие люди эту азбучную истину знают с пеленок (в отличие от теоретиков, которые много лет учатся для того, чтобы ничего этого не заметить). Возьмите очереди. Раз постоять — пустяк. Сто раз — пустяк. А если изо дня в день, из года в год? Везде и всюду? Есть от чего прийти в отчаяние. А выход? Выбираться в такую ситуацию, когда нет очередей. Закрытый распределитель, специальные магазины, доставка на дом. Знакомства. Связи. А для этого надо положение занять. А для этого... Вы вроде бы на юг собираетесь? Позвольте узнать, где путевочку достали? То-то! И билеты по брони этой почтенной организации? Ну конечно. А я вот никак не могу, хотя хочу. И деньги вроде бы есть — подработал. Ан нет!.. Да что об этом говорить. Вы же не маленький. Должны же хоть что-то понимать. Идет всеобщая ожесточенная борьба за привилегии. И побеждает в ней более гнусная тварь. И воспитывается эта тварь с расчетом на эту борьбу. Общий итог — в массовых масштабах воспроизводится определенный тип социального индивида, определенный человеческий материал, служащий основой всего нашего образа жизни. Все остальное (и экономика, и политика, и мораль, и искусство, и все прочее) производно от этого. Если уж вам нравится словечко «базис», так вот это и есть базис всей нашей жизни. Даже грандиозные репрессии эпохи Сталина (кстати, они и сейчас не прекратились) выросли отсюда. Если вы — ученый, вот это и обобщайте. И теорию придумайте. Только по правилам науки, а не идеологии.Я начал что-то лепетать об исторических трудностях,о преходящем характере недостатков, о метро, о детских садах, о жертвах во имя грядущего.
— Стоп, — сказал Безымянный. — Вы затронули самый глубокий вопрос, не подозревая того, — вопрос нравственности, т. е. основы основ цивилизации. Если вы даже на самом деле построите Светлое Здание Коммунистического общества наподобие земного рая, я его не приемлю, поскольку оно строится на крови жертв, на лжи и насилии. Я в такое здание не войду из элементарной порядочности. Предпочту остаться с жертвами. Жертве прощаются все грехи. Быть жертвой — значит начать становиться человеком.
— Это религия, а не мораль, — говорю я.
— Это не религия, — говорит Безымянный, — а религиозное, т. е. нравственное сознание. Это нечто иное. А если уж вам так хочется наклеить этикетку, валяйте. Мне все равно. Пусть религия. Я знаю твердо одно: все звериное — от природы, от естественности; все человеческое — от Бога, т. е. придумано и изобретено.
ТОСТ
— Дядя Антон, — спросил Сашка, — а за что вас посадили? Ни за что, как всех?
— За дело, как всех или почти всех. За стихотворение по поводу сталинского тоста.
— Вы помните его?
— Конечно. Такое не забывается.
Вот поднялся Вождь
в свой ничтожный рост.
И в усмешке
скривил рот.
И сказал он так:
этот первый тост —
За великий русский
народ!
Нет суровей, сказал он,
его судьбы.
Всех страданий
его
не счесть.
Без него мы стали бы
все рабы,
А не то, что
ныне
мы есть.
Больше всех он крови
за нас пролил. Больше всех источал он
пот.
Хуже всех он ел.
Еще хуже пил.
Жил как самый
паршивый
скот.
Сколько гнусных
и черных дел
С ним вершили
на всякий
лад.
Он такое, признаюсь,
от нас стерпел,
Что курортом
покажется
ад.
Много ль мы ему
принесли добра?!
До сих пор
я в толк
не возьму,
Почему всегда
он на веру брал,
Что мы нагло
врали
ему?
И какой болван
на Земле другой На спине б своей
нас
ютил?!
Назовите мне,
кто своей рукой
Палачей б
своих
защитил.
Вождь поднял бокал.
Отхлебнул вина.
Просветлели
глаза Отца.
Он усы утер.
Никакая вина
Не мрачила
его
лица.
Ликованием вмиг
переполнился зал...
А истерзанный
русский
народ
Умиления слезы
с восторгом лизал,
Все грехи Ему
отпустив
вперед.
— Ого, — сказала Ленка. — По Солженицыну, вас должны были убить.
— Мне зачли военные заслуги. Да и время начало поворачиваться в сторону хрущевизма.
— Не зря, значит, вас посадили.
— Не зря. Тогда зря редко сажали. Всегда находилось дело.
— Вы, конечно, читали Солженицына?
— Читал.
— И что вы о нем скажете?
—Я перед ним преклоняюсь.
— Значит, то, что он пишет, правда?
— Правда, но не вся. А частичная правда искажает картину в целом. Я ценю его не за правду, а за бунт против лжи и насилия.
— Если он прав, почему же его не печатают у нас?
— Не задавай глупых вопросов, — сказал Сашка.
— Вопрос не глупый. Тут глупы те, кто не напечатали Солженицына здесь. Если бы его здесь напечатали, не было бы такого грандиозного мирового эффекта и неослабевающего интереса к его работам. В преступлениях, которые нельзя скрыть, лучше сознаваться открыто.
— Тем более в чужих преступлениях.
— А если они не кончились...
И в таком духе у меня дома постоянно ведутся антисоветские разговорчики. И я не в силах их остановить. И, что самое ужасное, не хочу их останавливать, и сам участвую в них.
ТУАЛЕТНАЯ БУМАГА
Прибежала Тамурка, выпучив глаза и истекая потом.
— Живо! В канцелярском дают туалетную бумагу! Я заняла очередь.
Мы (Теща, Ленка и я) оставили только что начатый обед и ринулись вслед за Тамуркой. Через пару часов мы возвращались домой, счастливые, увешанные связками туалетной бумаги. Я побаивался, что над нами будут подтрунивать прохожие. Но они отнеслись к нам с полным пониманием. Многие спрашивали, где мы достали бумагу, и сами бежали туда же. Лишь один полупьяный обормот прицепился к нам с воплями, что советская интеллигенция обо...сь. Но так как он повторил это несколько раз, первоначальное впечатление стерлось, и некоторые прохожие стали его одергивать. Наконец два здоровых парня (по виду — студенты или аспиранты) взяли крикуна под руки, велели ему закрыть пасть и утолкали куда-то в обратную сторону. Как бы то ни было, нам те-перь на полгода обеспечена чистая задница. Должен признать, что по этой линии (по линии запасания дефицитных вещей) Тамурка молодец. Когда вся Москва носится в поисках питьевой соды или стирального порошка, у нас наверняка это добро есть в достатке. Она ухитрилась даже луку запасти на пару месяцев.
Удача с туалетной бумагой внесла в нашу разваливающуюся, но пока еще здоровую советскую семью некоторое праздничное единение и миролюбие. И мы с увлечением начали перемывать косточки всем нашим знакомым. Тамурка сказала, что от Корытовой всегда плохо пахнет. Наверно, белье не меняет месяцами. А сам Корытов носит дорогой (правда, безвкусный) костюм и дешевые рубашки и ботинки. Типичный ванька. Вот Наташка молодец. Правда, она держит Антона под каблуком. Но ему это на пользу. Теща сказала, что Наташка слишком чопорна и себе на уме. Она слишком высоко себя ставит, а нас презирает. Я спросил, откуда это видно. Теща сказала, что это видно из ее обращения ко всем на «вы» из подчеркнутой вежливости. У нас так не принято. Ленка сказала, что она не позволит обижать Наташку. А вот жена Новикова — настоящая стерва. Глупая. Жадная. И мнит себя гением, хотя говорит элементарно безграмотно. Тоже мне кандидат!
Раньше я не любил такие беседы. Потом привык к ним. А теперь я понял, что ничего плохого в них нет. Это — реализация естественной потребности ориентироваться в своем социальном окружении. Правда, при этом мы имеем дело не с реальными людьми, а с вымышленными нами персонажами (как говорит Никифоров, с моделями людей). Однако и в этом есть свой резон, ибо поступки людей имеют смысл не только как поступки для них, но и как поступки для нас, т. е. имеют двойную интерпретацию. Например, состоится заседание редколлегии журнала, на которой обсуждается статья некоего А. Я обещал в свое время его поддержать. Но тут я слегка заболел. И на редколлегию не пошел. Для меня это означало: зачем мне рисковать осложнениями после гриппа из-за какой-то вшивой статьи А. Для него и для многих других это означало, что я струсил, не захотел ссориться с «зубрами» из-за смелой статьи А. Это в наших-то кругах смелая статья! И я прав. И они правы, ибо для них важны последствия моего поступка для них, и они дают ему, естественно, отрицательную интерпретацию.
Это все норма. Но вот что меня действительно до сих пор выводит из себя, так это почти полное отсутствие доброжелательства в интерпретации поведения наших отсутствующих знакомых и даже друзей. Преобладает какая-то крысиная злоба. В чем дело? Не может быть, чтобы это вытекало из биологической природы русского человека. Русский человек раньше славился добротой. Но теперь ее и в помине не осталось. Доминирующее состояние русского человека по отношению к прочим людям теперь — злоба, нетерпимость, зависть, злорадство, ненависть. Я имею в виду не исключительные ситуации, когда люди оказываются на время вырванными из ткани Их социального бытия, а повседневные ситуации обычной жизни (транспорт, очереди, конторы). А ведь в нашей книге будет специальная глава, посвященная характеристике советского человека. Что мы в ней напишем? Обычную демагогию о высочайших моральных и прочих качествах советского человека, о его превосходстве над характерами буржуазного общества. Если мы попытаемся хотя бы самым незаметным образом намекнуть на явления, вытекающие даже не из специфики социализма, а из общего факта скопления большого числа людей и дефицита, нам оторвут голову. Ибо теоретически у нас самый лучший в мире общественный транспорт, продуктов хватает, цены стабильны. Бывают, конечно, отдельные редкие исключения... В общем, как в старом анекдоте: наш советский карлик самый большой карлик в мире, а советский паралич — самый прогрессивный.