Я решил часть пути пройти пешком. Мой путь лежал через площадь Космонавтов. Еще издали я увидел, что там не все благополучно. У Вождя вывалился глаз, и его лицо теперь производило впечатление не лукавства и доброты, а злобного недовольства. Раньше оно говорило: «Верной дорогой идете, товарищи!» А теперь оно говорило другое: «Куда же вы поперли... вашу мать!» Впрочем, это только мое послебольничное впечатление. Проходившие мимо меня мальчики и девочки тоже обратили внимание на выпавший глаз Вождя и перемену выражения его лица, но они в один голос заявили, что так гораздо лучше.
Подойдя ближе, я был потрясен до глубины души. Часть букв Лозунга куда-то исчезла совсем. Часть развалилась. Остальные были обделаны голубями до такой степени, что прочитать их не смогли бы даже математические лингвисты. И в душу мне закрались дурные предчувствия. Желание идти пешком пропало. Я схватил такси. Шофер всю дорогу поносил идиотов, которые загромоздили дорогу этой чепухой (он имел в виду наш Лозунг). Перед поворотом на мост нас остановил регулировщик. Шофер отнес ему рубль. Оставшуюся часть пути мы поносили наши порядки на пару и с удвоенной силой. Первый раз за свою таксистскую практику я дал «на чай» с удовольствием.
ИТОГИ КОНГРЕССА
Когда я пришел из больницы, на письменном столе лежал последний номер «Проблем философии». В нем была опубликована статья Канарейкина (т. е. написанный для него мною доклад на конгрессе), статья Тваржинской с критикой основных направлений антикоммунизма, статья Васькина с критикой важнейших направлений современного ревизионизма и обзор конгресса, подписанный Сериковым, а написанный мною. Сериков внес в обзор от себя лишь одно исправление: выкинул кусок, посвященный моему докладу, и расширил кусок, посвященный докладам Тваржинской и Васькина. А ведь мой доклад был единственным из советских докладов, вызвавшим оживленную дискуссию. А этот Сериков — подонок. Я ему это не прощу. Торопишься, мальчик!
Но настроение было испорчено. Я купил бутылку коньяку и закусок и пошел на свою «рабочую» квартиру. Позвонил Светке. Она сказала, что занята. Тоже туда же, стерва! Выпил бутылку один. Здорово опьянел. Зато крепко уснул. Так одетый и проспал до утра. И чуть было не опоздал на субботник.
О РОМАНТИКЕ
На сей раз Ленка притащила стихотворение о романтике. Я сказал, что ее приятелю давно пора переключиться на это, и приготовился слушать.
На собрании четвертый час сижу.
На президиум бессмысленно гляжу.
И тошнит меня от вони и речей
Подхалимов и дежурных трепачей.
А в мозгу моем романтики туман.
В нем бушует... Нет, отнюдь не океан.
И не крики нападающих звучат.
И не сабли обнаженные стучат.
Не о том, о чем мечтали парни встарь,
Я мечтаю, что я — первый секретарь.
Не на мостик, на трибуну я стремлюсь.
И не шторма, а не то сказать боюсь.
Не в пещеру лезу, где закопан клад,
А в портфель, где заготовлен мой доклад.
А романтика... И я не так уж прост.
Погодите, вот займу высокий пост,
Прикажу, и будет море-океан,
Будет маршал, а не то что капитан.
Я сержусь, но до конца выдержать эту роль не могу и смеюсь вместе с Ленкой.
— И у вас то же самое!
— А как же! Мы-то уже привыкли. Ты бы посмотрел, что с первоклашками вытворяют. Представляешь, материалы съезда долбят. А у вас разве не так же было в свое время?
— Примерно так же. Но в мое время была написана «Бригантина». Кстати, я был знаком с автором. Некоторое время мы вместе учились.
— Вот здорово! Расскажи, какой он был.
— Примерный комсомолец. Сталинец. Патриот. В общем, как все мы.
— Не может быть. Впрочем, он просто не успел. Если бы выжил, переменился бы.
— Как знать!
КОММУНИСТИЧЕСКИЙ СУББОТНИК
Дворники лениво убирали оставшуюся с зимы помойку. Пара активистов пенсионеров демонстративно сгребала прошлогодние листья, понося молодежь и евреев. На улице по-спортивному одетые граждане спешили в свои учреждения, где им предстояло проявить трудовой энтузиазм и подлинно коммунистическое отношение к труду. Особенно постарались женщины. Они, пользуясь случаем, загнали свои мощные телеса в узенькие брючки и шевелили ими во всех направлениях. Зрелище волнующее.
В институте технические сотрудники таскали шкафы, вытирали пыль, сдирали с окон зимние наклейки. Научные сотрудники разбрелись по секторам и отделам. Занялись кто чем. Одни профсоюзные собрания провели, другие — партийные, третьи — производственные. Четвертые провели заседание сектора, пятые — авторского коллектива, шестые — семинара. Но разница лишь в названии. Везде трепались о чем придется, рассказывали анекдоты и сплетни, просто хохмили. Потом пили чай и смотрели на часы: скоро ли кончится эта муть.
— До чего испохабили прекрасную идею, — сказал я.
— Почему же испохабили, — возразил Антон. — Как раз наоборот, воплотили в жизнь. Чего ты хочешь? Подлинное коммунистическое отношение к труду! Тут, брат, все налицо: работаем безвозмездно; квалифицированные работники, выполняем обязанности уборщиц; и потому халтурим и занимаемся очковтирательством.
Потом всех загнали в общий зал — устроили профсоюзное собрание с вручением значков «Ударник коммунистического труда». От имени награжденных речь произнесла Тваржинская.
О боже! Можно от тоски сдохнуть!
На другой день во всех газетах напечатали отчеты об итогах субботника. И во всех одно и то же:
Коммунистический субботник прошел организованно, с большим трудовым и политическим подъемом, был ознаменован ударной, высокопроизводительной работой во всех отраслях народного хозяйства города, в сфере науки и культуры. Он вылился в массовый праздник коммунистического труда, стал яркой демонстрацией торжества ленинских идей о живом, творческом участии широких масс трудящихся в строительстве нового общества. Продолжая и развивая славные традиции Великого почина, трудящиеся активно вышли на коммунистический субботник, самоотверженно трудились, проявив тем самым свою высокую сознательность, патриотизм, беззаветную преданность идеалам коммунизма. «Красная суббота» стала новым ярким проявлением нерушимого единства партии и народа, тесной сплоченности трудящихся вокруг Коммунистической партии, ее ленинского Центрального Комитета. Перед началом субботника повсеместно на предприятиях и в организациях состоялись многолюдные митинги. На них трудящиеся заявили о полной и безграничной поддержке политики КПСС и Советского государства, единодушном одобрении целеустремленной, многогранной деятельности ЦК КПСС, его Политбюро во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС товарищем...
Я читал, плевался и говорил себе: так тебе и надо, мерзавец! В этом немалая доля и твоего труда!
В субботнике приняли участие 6 миллионов 200 тысяч трудящихся. Все работники, занятые в сфере материальною производства и обслуживания, трудились на своих рабочих местах. Их усилия были направлены на то, чтобы достичь наивысшего уровня производительности труда... Свой вклад в общемосковский коммунистический субботник внесли работники научно-исследовательских и проектных организаций, государственных учреждений. Так, в институте...
Я злился, плевался, ругался, опять злился... И таким образом я просмотрел все газеты, чего я раньше никогда не делал. Я знал, что все это — муть, и не читал. А тут я получил непривычную порцию нашей прессы и пришел в ужас. Неужели это все читается?! А ведь читается! И действует!
Я изорвал газеты в клочья, выскочил на улицу и прямой дорогой направился в Забегаловку.
— С меня хватит, — думал я почти вслух. — Проскочу в членкоры, поставлю крест. Годы уходят. А я так ничего серьезного и не сделал. Пока еще есть силы и способности, надо сделать хоть что-нибудь!
Около Забегаловки встретил Эдика. Потом к нам присоединился Безымянный.
УРОКИ ИСТОРИИ
— Это вранье, будто история ничему не учит, — говорит Эдик. — Гитлер, например, преподнес Германии такой урок, что немцы навеки выпадают из числа лидеров мировой истории. И вовсе не потому, что для них в результате поражения сложилась невыгодная ситуация. А потому, что над ними теперь навеки будет довлеть историческая память. И не сотрешь ее теперь никакими средствами. А знаете, почему теперь у нас нет таких массовых репрессий, как при Сталине? Желание сажать есть. Лагерей хватает. Работы, которую могут выполнить заключенные, по горло. А не сажают в таких масштабах. Потому что есть страх исторической памяти. Урок! И хотя у нас о прошлом помалкивают и постепенно реабилитируют Сталина, историческая память действует незримыми и неконтролируемыми каналами. У меня, например, есть знакомый чин из КГБ. Он борется с теми, кто читает «ГУЛАГ». А его сын знает «ГУЛАГ» назубок. Вот и поди борись тут! Мы недооцениваем ту роль, какую Солженицын сыграл в нашей истории. Он возвел дело исторической памяти почти что в ранг религии. Это теперь исторический факт. Точка отсчета нового времени. Он такой кол вбил в могилу сталинизма, что ходу назад уже не будет. Хрущевизм? Это все-таки лучше, чем сталинизм.
Мы медленно бредем к площади Космонавтов. Наша Забегаловка все еще закрыта. Ребров обещает нам сегодня поставить бутылку коньяку — он получил гонорар за... неопубликованную брошюру.
— Я за эту галиматью уже четвертый раз гонорар получаю, — говорит он. — Теперь я ее отнесу... тут... еще в одно место. Заключу договор. И еще отхвачу кусок. Как удается? А, пустяки. Нет, знакомых у меня никаких. Я блат не признаю. У меня другой метод. Высматриваю подходящее учреждение. Тема у меня — вечно актуальная. Предлагаю. Приношу рецензии от светил — это не проблема. За меня хватаются. Тут же — в план. Зеленая улица. Но печатать это г...о я не хочу. Стыдно. И невыгодно. Вот я и организую письмецо. Да такое, что печатать книжонку после этого страшно, а не печатать нельзя. Начинают искать выхода. А я жду. Терпеливо жду, и больше ничего. В общем, кончается тем, что книжечку я забираю с правом печатать в другом мест