Более того, Петрарка и его последователи – «гуманисты» – считали свою миссию важнейшей не потому, что они жили в золотой век искусства и красоты, а потому, что «все вокруг ужасало». Италию охватили войны и болезни, фракционная борьба и внутренние раздоры, растущая тирания, неприкрытая коррупция. В 1506 году флорентийский генерал-капитан убедил Макиавелли вернуться к проекту написания истории Флорентийской республики. «Без добротной истории тех времен, – писал капитан-генерал, – будущие поколения никогда не поверят, насколько было плохо, и никогда не простят нам того, что мы так быстро потеряли так много».
Но точно так же, как мы не можем отделить гуманизм эпохи Возрождения от средневековой интеллектуальной жизни, мы не можем рассматривать ужасы эпохи Возрождения в отрыве от средневековых практик. Знаменитые произведения искусства эпохи Ренессанса требовали огромных вложений от мира, в котором неравенство становилось все более заметным. Современные ученые, например, считают, что моделью Моны Лизы да Винчи была жена работорговца. Мы можем смотреть на «Джоконду», восхищаться ее улыбкой и гениальностью Леонардо, но при этом мы не вправе игнорировать тот факт, что богатство ее класса, по крайней мере отчасти, было связано с массовой торговлей людьми. В каждом средневековом сообществе существовали несвободные люди. Несвобода могла означать разные вещи и характеризовалась широким спектром прав и обязанностей – или их отсутствием. Рабство было более распространено в урбанизированном Средиземноморье, чем где-либо еще, но сам принцип покупки и продажи людей был известен еще в древности и сохранится в Новое время. В эпоху позднего Средневековья через порты Черного моря новые волны порабощенных народов хлынули в Средиземноморье и Европу и влились в торговую культуру, общую для христиан и мусульман, итальянцев и египтян. Помимо прочего, в Средневековье сформировались фундаментальные идеи о расовых различиях, на которые опиралась трансатлантическая работорговля. Обратившись к работам таких ученых, как Джеральдин Хенг, Дороти Ким, Сьерра Ломуто, Корд Уитакер, мы увидим, что корни современной идеи превосходства белой расы проистекают не из фантазий о «расово чистой Европе» (никогда в истории она не была такой), а скорее из опыта столкновений христиан с евреями, мусульманами и монголами.
Современные темные века
В этой книге мы старались показать средневековый мир, наполненный светом. Солнечный свет проходит через витражное стекло. Огонь пожирает книги, которые считаются еретическими, но являются священными для иудеев. Усыпанные драгоценными камнями золотые реликварии сверкают, когда их поднимают перед войсками, отправляющимися на войну. Пожары пожирают города. Пряности, изысканные тексты, древние знания, музыка и изобразительное искусство – все это распространяется по обширному средневековому миру, вдохновляя и просветляя. Порабощенные люди вынуждены покидать свои дома и служить товаром – ими торгуют, возможно, неподалеку от центров, где ученые – христиане, мусульмане и иудеи – вместе трудятся над переводами работ Аристотеля. Африканцы живут в Британии, евреи соседствуют с христианами, султаны и монахи ведут богословские дебаты; периодически все эти люди нападают друг на друга. Наши Светлые века – эпоха не идеальная, в ней со светом соседствует горе и грязь. Рассматривая Средневековье именно так, мы считаем, что максимально близки к истине.
История «темных веков» – изолированной, дикой, примитивной средневековой Европы – продолжает проникать в массовую культуру. Этот миф за долгие века принес немало вреда. Петрарка и его современники, возможно, заложили фундамент представления о средневековом мире как о темной и отсталой эпохе, а Просвещение XVII и XVIII веков возвело то здание, в котором мы живем до сих пор. Именно тогда граждане монархических европейских держав попытались понять, кто они есть, обратившись к своим корням. Они исходили из идеи, что их мир «лучше» прежнего, Европа выбралась из тьмы на свет. Противопоставление темного и светлого отражает и оценочное суждение ученых, отдававших предпочтение белой коже. В конце концов, европейские страны – это были страны, которыми правили богатые белые люди в интересах других богатых белых людей. Занимаясь историей, они игнорировали тех представителей человечества, которые действовали, думали и выглядели по-другому. Так было даже в регионах с самым смешанным населением – в центре Европы и Средиземноморье, о которых мы попытались рассказать в этой книге. Но на самом деле историю творили люди, говорившие на десятках языков, включая арабский, тюркский и иврит. Люди разного происхождения и статуса и разного пола – среди них было множество влиятельных и блестящих женщин.
Истории о европейской древности изначально были национальными легендами, но мыслители XVIII и XIX веков привыкли воспринимать сквозь эту призму германские народы IV века – как своих «чистых белых предков» с особым культурным наследием, достойным почтения. В сочетании с научным расизмом, международной работорговлей и колониализмом этот подход стал менять понимание прошлого. Отдельных наций больше не существовало, так же как и просто «Европы», из-за необходимости учитывать и Северную Америку. Новые мыслители использовали термин «Запад», который охватывал общее наследие, объяснявшее, почему белые люди должны править миром. Таким образом, история западной цивилизации обрела «непрерывную» генеалогию – от Греции до Рима, от германских народов до эпохи Возрождения, от Реформации до современного белого мира. Между эпохами, где-то в середине, был период заблуждений и суеверий (протестантские историки Северной Европы подразумевали под этим католицизм).
Все это привело к тому, что к 1900 году европейские лидеры довольно часто пытались подкрепить свой политический нарратив ссылками на Средневековье. Кайзер Вильгельм II, например, отправился со своей женой в Иерусалим в 1898 году в облачении крестоносца. Он даже заставил хозяев снести часть городских стен, чтобы войти в город в том же месте, что и император Фридрих II в XIII веке. Во время Первой мировой войны несколько британских изданий назвали взятие Иерусалима генералом Алленби в 1917 году «завершением» неоконченного Третьего крестового похода короля Ричарда I. Практически любая европейская нация могла рассказать о себе подобные истории и оправдать средневековым прошлым свои колониальные амбиции и политические притязания. Разумеется, в этом участвовали и Соединенные Штаты, используя искусственно сконструированное «англосаксонское» наследие и воображаемое благородное рыцарство конкретного класса и расы. Неслучайно члены Ку-клукс-клана называли себя «рыцарями», а термин «англосакс» со времен Томаса Джефферсона использовался для обозначения расовой категории, которая «облагораживала» белых американцев. Как показал в своих работах Мэтью Х. Вернон, а за ним и другие исследователи, такое положение дел постоянно оспаривали чернокожие американцы, справедливо утверждавшие, что средневековый мир принадлежал и им в том числе. Средневековое наследие в XVIII и XIX веках стало фундаментом для создания «удобного» прошлого, служившего потребностям империализма. Ученые XX века нередко участвовали в этой работе, с готовностью создавая национальные нарративы, которые включали – и часто поддерживали – эти колониальные идеалы.
Все эти идеи сохранились в новое время, в наш собственный темный век. Сторонники превосходства белой расы продолжают обращаться к средневековой европейской истории, чтобы рассказать о белом человеке, утраченном величии и необходимости проливать кровь. Мы наблюдаем, как по всей Европе они косплеят крестоносцев на антииммигрантских митингах, размахивают раскрашенными щитами с надписью Deus Vult[8] на манифестациях в Вирджинии, размещают посты со своей воображаемой родословной, восходящей к рыцарям-тамплиерам в Норвегии, ссылаются на сражения мусульман и христиан, чтобы оправдать резню в Новой Зеландии. Эти люди хотят вернуться в воображаемое Средневековье. Где бы вы ни встретили сторонников превосходства белой расы, вы обязательно найдете попытки обратиться к Средневековью – и почти всегда следствием будут убийства.
Борьба с «темными веками» по-прежнему исключительно важна, но не только потому, что у людей сложилось ложное представление о средневековом мире. Эта борьба критически важна потому, что в основе всех представлений о Средневековье лежит пустота. То есть темнота Темных веков подразумевает вакуум, пустое, почти безграничное пространство, в которое мы можем поместить собственные предубеждения. Темные века трактуют как угодно, как «оправдание» и «объяснение» идей и действий, корни которых якобы восходят к столь давним временам.
Мы написали эту книгу в период великих волнений, в разгар пандемии, радикального изменения климата и широкомасштабных политических потрясений. Работать над книгой пришлось в основном дома из-за карантина, и мы неоднократно наблюдали, как средневековый мир вторгается в современность – как «чума», «крестовый поход» и «апокалипсис» становятся обычными терминами для описания текущих событий. Порой так сложно устоять перед искушением пожаловаться на наступление Темных веков! Так и хочется назвать экономические системы эпохи гипермодерна «феодальными» или сравнить коронавирус с чумой. Мы возвращаемся к комфортной концепции «Темных веков», чтобы дистанцироваться от того, что нам невыносимо видеть в нашем собственном мире. Это попытка провести хотя бы какую-то границу между «тогда» и «сейчас», между ужасом и надеждой.
Но мы не можем с этим мириться. Упрощенное восприятие прошлого вредит не только этому прошлому – но и настоящему. Прикрываясь тем, что сейчас все в точности как тогда, мы оправдываем свое нежелание понять, как и почему происходит то, что вызывает у нас сожаление (или, напротив, восхищение). И наша работа как историков заключается в том, чтобы постоянно напоминать: любое упрощение служит целям какой-то пропаганды. Задача историка – всегда говорить: «всё гораздо сложнее». Это правда: всё всегда гораздо сложнее, чем может показаться.