Таким образом, главная идея Маймонида заключалась в том, чтобы не воспринимать Бога как сверхчеловека. Маймонид призывал к знаниям, ведь это лучший путь к познанию и любви к Богу. Логика предлагала выход. Логика давала ключ к разгадке проблемы зла, проблемы противоречий библейских повествований и священного закона. Подобно Августину и Ибн Сине, Моисей не видел противоречия между античными учениями и методами и его монотеизмом.
Аристотель стал постоянным предметом обсуждений — и у тех, кто спорил о нюансах метафизического анализа, и у представителей всех трех авраамистических религий, которые считали такие рассуждения еретическими, — в Багдаде, Сирии, Египте, по всей Северной Африке и Иберии, поэтому неудивительно, что северная часть Средиземноморья тоже вовлеклась в эти споры. В XIII веке такие ученые, как Фома Аквинский, привнесли идеи Аристотеля («процеженные» через арабских, иудейских и исламских комментаторов, включая, конечно, Маймонида) в латинскую христианскую интеллектуальную жизнь. После того как Парижский университет запретил преподавание Аристотеля и его комментаторов в 1229 году, новый университет в Тулузе, расположенный чуть южнее, попытался привлечь разочарованных студентов, утверждая, что в их университете «те, кто хочет познать лоно природы до самых глубин, могут познакомиться с книгами Аристотеля».
Средневековые люди, от Ирака до Иберии и Ирландии, от Клюни до Каира и Константинополя, никогда не утрачивали знаний о древних греках и римлянах. Все средневековые мыслители осознавали, что опираются на труды своих предшественников. Новое применение трудов Аристотеля для поиска ответов на вопросы монотеистов о природе божественного показывает, сколь изобретательно можно применять классическую философию. Религиозные институты средневекового мира сохраняли, переводили, адаптировали и применяли сохранившиеся уроки древности.
История Маймонида — это история об одном из величайших философов всех времен, о перемещении народов и идей через границы, о слиянии логики и веры, а также о том, как средневековые мыслители видели и осознавали себя на фоне прошлого. В начале XII века учитель Бернар Шартрский сообщал, что он и его ученики — не более чем «карлики, стоящие на плечах гигантов», то есть признавал, что люди его времени могли видеть дальше своих предшественников только потому, что их вознесли древние. Средневековые мыслители возвысились благодаря другим, но действительно получили возможность видеть дальше и больше, чем предшественники. Но мгновения блистательного творчества не были уделом исключительно великих.
Глава 12. Сияющая белая лань
Белая лань бесшумно шла по лесу со своим олененком. Великолепное тело, покрытое блестящей шерстью, высокие рога над головой. На фоне изумрудной зелени леса белизна этого животного просто ослепляла.
И вдруг красный.
Стрела попала лани в лоб, но, прежде чем повалить ее, отскочила назад, к лучнику. Пораженный собственным выстрелом в бедро, он вскрикнул от боли и упал с лошади рядом со смертельно раненным животным.
После этого лань заговорила.
Она прокляла лучника, сказав, что тот никогда не излечит свою рану, пока не найдет «женщину, которая будет страдать из-за его любви и испытает больше боли и страданий, чем когда-либо знала любая другая женщина».
Лучник Гигемар был потрясен, хотя и не тем, что белая лань с рогами оленя заговорила. Нет, он был потрясен, услышав, что может когда-нибудь встретить женщину, которая будет так сильно его любить.
Решив не умирать, пока не отыщет ее, Гигемар отправился в путь. Он обнаружил волшебную лодку, в которой была застеленная постель (наверное, вы поступили бы так же). Пока он спал, лодка сама подняла паруса и привезла его в уединенную башню, стены которой были покрыты фресками. Здесь были классические сюжеты с отсылками к античному поэту Овидию. В этой расписной башне жила молодая женщина, которую запер ее жестокий старый муж.
Обнаружив раненого Гигемара, эта женщина сжалилась над ним и вылечила его. Конечно, они влюбились друг в друга почти сразу, и он наконец «получил облегчение» от «раны в бедре», когда они признались друг другу в этой любви и занялись «тем последним, чем другие привыкли наслаждаться». (Сексом, если вы вдруг не поняли.)
Гигемар прятался в башне от мужа своей возлюбленной полтора года. Но когда супруг наконец узнал про измену, Гигемару пришлось вернуться на волшебную лодку и отправиться в море. На прощание возлюбленная завязала узел на подоле его рубахи, а он застегнул пояс вокруг ее чресел. Они дали клятву хранить друг другу верность и любить только тех, кто сможет развязать узел или расстегнуть пояс.
Разлученные, они тосковали друг по другу, и однажды лодка вновь волшебным образом появилась у башни. Женщина осмелилась бежать, но, едва сойдя на берег, попала в руки другому рыцарю, который потребовал ее любви. Она показала ему пояс, и он не смог его расстегнуть. Рыцарь решил заключить ее в тюрьму и долго держал взаперти. Однажды он созвал турнир, на который случайно (но очень кстати) явился Гигемар. Пленница мгновенно узнала Гигемара и развязала узел на его рубахе. Сам Гигемар соображал чуть медленнее и не сразу понял, кто перед ним, но потом увидел пояс и расстегнул его, и все встало на свои места. Возлюбленные вновь обрели друг друга и попросили рыцаря освободить пленницу, но он, конечно, отказал. Тогда Гигемар осадил замок и убил всех, кто был внутри. А затем влюбленные ускакали в закат.
В этой истории конца XII века изображен мир, в котором есть волшебные лодки, доблестные рыцари, коварные враги и девы в беде — и все это возникает благодаря ослепительной белизне лесного животного-гермафродита. Эта одновременно и странная, и знакомая нам история. В конечном счете, это история об эросе — романтической любви, связанной со страстью и сексом. Действительно, средневековые люди занимались сексом, любили его, много думали о нем и, возможно, даже больше писали, не переставая при этом считать себя истинными христианами. Но все же эрос, который сблизил эту пару, и римский поэт Овидий, который вдохновлял влюбленных образами на стенах, столкнулись с обществом, которое пыталось их разлучить. В этой истории переплелись случайная встреча, брак без любви, разница в возрасте, ревнивые поклонники и опасности войны.
На первый взгляд кажется, что рыцарь спасает девушку. В конце концов, история названа в его честь. Но видимость порой обманчива. Возможно, это история не о «нем» и даже не о «них», а о «ней». Вместо простого бегства от реальности поэт показывает, какой властью на самом деле обладали женщины той эпохи. Гигемар и читатель в ужасе от того, что мужчина так обращается со своей женой — это кажется необычным и оскорбительным. Если присмотреться повнимательнее, вы увидите, что женщина, сначала запертая в башне, а затем в замке, сохраняет свободу воли, способность действовать и влиять на события. Она исцеляет Гигемара. Она решает любить его. Она сбегает от своего мужа. Она сопротивляется домогательствам похитителя. Она узнает своего возлюбленного и в конечном счете остается с ним до конца. Но при этом у нее нет даже имени!
В истории Гигемара есть все составляющие того, что когда-то назвали «Возрождением XII века». Нет никаких сомнений в том, что XII век — знаковое столетие в истории Европы. Это был период урбанизации, быстрого экономического развития и роста населения, централизации монархов, бума художественного и литературного творчества. Это эпоха романов и эпоса, зарождения университетов, ярмарок, которые станут регулярными рынками, а затем — процветающими городами. Но называть этот период возрождением все-таки неуместно.
Выражение «Возрождение XII века» чаще всего связывается с одноименной книгой Чарльза Хомера Хаскинса, которая вышла в 1927 году и все еще продолжает влиять на умы исследователей средневекового мира. Мы все еще воспринимаем прошлое как движение времени, в котором есть пики и спады, как своего рода американские горки, которые неизбежно ведут нас к новому возрождению, новому «ренессансу». Каролингское «возрождение» выводит нас из последствий «падения» Рима, в то время как «ренессанс» XII века освобождает от нападений викингов. Справедливости ради отметим, что Хаскинс, как и многие другие ученые в конце XIX и начале XX веков, выступал против идеи европейского Средневековья как периода застоя и упадка. Согласно этому устаревшему подходу, цивилизация восстановилась в Италии только в XIV и XV веках — в период большого «Ренессанса».
Хаскинс утверждал, что Европа XII века стала свидетелем расцвета литературной жизни, бурного развития школ и централизации государств. Действительно, это было время крестовых походов, императоров и пап, философии и ученых трактатов. XII век ознаменовался зарождением схоластической философии и новым витком изучения Аристотеля. В этот период мир узнал мистическую теологию и неистовую религиозность Бернарда Клервоского. Английские короли, например Генрих II (1154–1189) и Ричард Львиное Сердце (1189–1199), расширили свою практическую власть и притязания на могущество, опираясь на мифы о легендарных предшественниках — таких как Артур.
Но тут есть две проблемы. Во-первых, Хаскинс (и вслед за ним мы, уже в XXI веке) оказался в ловушке определенной политической модели. «Возрождение» характерно для стабильных централизованных государств: в IX веке они существовали потому, что была империя, в XII — поскольку имелись централизованные королевства, которым предстояло стать национальными государствами современного типа, а в XIV — потому что итальянские города процветали под мудрым правлением. Но прошлое — это нечто большее, чем просто выдающиеся белые люди, совершающие выдающиеся поступки. Историк Джоан Келли, размышляя о XIV и XV веках, поставила такой вопрос: «А коснулось ли возрождение женщин?» — и в итоге ответила на этот вопрос отрицательно. Важно то, какие критерии вы используете, чтобы судить о предполагаемом «возрождении». Если обратить внимание на женщин, то их жизнь ближе к 1500 году заметно ухудшилась.