й торговле и политике и процветать на протяжении XII века. Флоренция ненадолго теряла свою независимость во время завоеваний императора Фридриха Барбароссы, но к 1200 году коммуна вновь вернула себе власть над городом.
Вопросы управления интернациональным государством постоянно приводили к междоусобной фракционной борьбе между городами и внутри них. В конце XIII века род Данте Алигьери усилил свои позиции во Флоренции, а сам Данте первым в своей семье был избран на важную гражданскую должность. В то же время, к его несчастью, самые влиятельные семьи в городе раскололись на две враждующие фракции, разделенные в основном по линии поддержки папства и империи. Одна фракция поддерживала императора, другая — папство (хотя, может быть, этот раскол был только предлогом, и семьи просто боролись за власть над городом). Как бы то ни было, борьба ожесточалась, и флорентийцы, не примкнувшие ни к какой фракции, — а также, вероятно, и Данте, — пытались изгнать худших из негодяев. Фракция, к которой изначально примкнул Данте, пришла к власти и начала строить собор. Но к 1302 году другая фракция вернулась и отвоевала город, убивая и изгоняя своих противников, в числе которых был Данте.
В годы изгнания, в первой половине XIV века, Данте начал писать «Божественную комедию». Эта грандиозная поэма, разделенная на три части, написана на тосканском языке (народной версии итальянского) и повествует о видениях поэта, посетившего Ад, Чистилище и Рай. Первая песнь первой книги начинается с того, что поэт бродит в одиночестве в сумрачном лесу. Данте в изгнании. Но он поднимает глаза и видит восход солнца, а затем взбирается на холм в поисках света. Этот труд — кульминация многовекового развития, этот текст описывает феномен Светлых веков. Этот поиск света, увенчавшийся в конце концов успехом, — квинтэссенция средневекового нарратива. В гениальной поэме прослеживается долгая история взаимного влияния разных регионов, перемещение идей Аристотеля в Западную Европу и их влияние на христианскую теологию, а также средневековое понимание астрономии, математики и медицины.
Однако «Божественная комедия» — это не инертное размышление о теологии. Данте глубоко чувствует историю и опирается на классическое прошлое. Римский поэт Вергилий ведет Данте через Ад и Чистилище, в тексте есть и другие классические персонажи, как мифологические, так и исторические. В числе «добродетельных язычников», избежавших Ада, Саладин, Ибн Сина и Ибн Рушд восседают рядом со своими античными предшественниками. Мировоззрение не позволило Данте определить нехристианам место на Небесах, но он все-таки нашел им место вдали от вечных мук.
«Ад» Данте, возможно, более всего волнует воображение читателя. Образы, которые мы встречаем в этой части, однако, не ограничиваются морализмом; Данте также выдает едкую политическую сатиру. Он десятками отправляет своих политических соперников и религиозных деятелей в ад и в конечном счете обретает знания об отношениях Бога и мира, о правосудии и политике. Самая горячая часть Ада предназначена для предателей. Двигаясь по девятому кругу, Данте встречает самых скверных представителей итальянских политических фракций — архиепископа, который предал своего сообщника, замуровал его вместе с сыновьями и обрек на медленную голодную смерть, монаха, который убил собственных гостей на пиру, а затем самого Сатану с тремя пастями, вечно грызущими Иуду, Брута и Кассия. Но в самый мрачный момент Данте прорывается вверх, буквально взбираясь по телу Сатаны, проходит через центр земли и оказывается на другой стороне, где его встречают мерцающие звезды над головой. Когда «Ад» с его хаосом и раздробленностью, грешниками и пытками остается позади, Данте видит свет и единство — как в этом мире, так и в следующем.
«Божественная комедия» в целом тяготеет к luce etterna — «вечному свету». Ад — это отсутствие света, и, проходя через него, Данте открывает для себя божественную любовь как источник света под покровом мерцающих звезд. Ад начинается с того, что Данте оказывается в полной темноте, и заканчивается тем, что он с Вергилием буквально выбирается из Ада, чтобы «вновь узреть светила».
Данте заканчивает каждую из трех книг словом «светила» (ит. stelle — звезды), символом божественной надежды. Раздел «Чистилище» завершается тем, что лирический герой очищен, возрожден и готов отправиться на Небеса: «Воссоздан так, как жизненная сила / Живит растенья зеленью живой, / Чист и достоин посетить светила». А затем в конце «Рая» Данте возвращается на землю, узрев вечный свет: «Но страсть и волю мне уже стремила, / Как если колесу дан ровный ход, / Любовь, что движет солнце и светила». Этот образ связывает всё — как жизнь, так и загробный мир. В конце концов, есть надежда; надежда есть всегда.
Это постоянное обращение к светилам, звездам обретает особый смысл, когда мы возвращаемся в конце Светлых веков в Равенну. Там, в древнем городе, среди сверкающих храмовых мозаик, изгнанник Данте мог долго созерцать сияющие изображения Бога и вечности. Он отправился в Ад, но вместе со своими проводниками прошел через Чистилище и, наконец, вознесся в Рай. Он узрел Небеса, полные птиц, цветов, природных красот и блеска. Возможно, Данте черпал вдохновение там, где мы начали эту книгу — среди мерцающих звезд мавзолея Галлы Плацидии. Мы никогда не узнаем, бывал ли он в этом храме, но мы знаем, что в кантике «Рай» он прервал повествование, чтобы обратиться к читателю напрямую: «Так устреми со мной, читатель, зренье / К высоким дугам до узла того, / Где то и это встретилось движенье; / И полюбуйся там на мастерство / Художника, который, им плененный, / Очей не отрывает от него». Он добавляет: «Итак, читатель, не спеши вставать, / Продумай то, чего я здесь касался, / И восхитишься, не успев устать».
Давайте расстанемся с Данте в Равенне, где он нашел последнее пристанище. Но прежде представим, как он, живой, пытается найти слова, чтобы описать божественные небеса. Давайте представим, как Данте, вдохновленный небесным видением, берет в руки перо и завершает свое путешествие через вечность словами о свете, который прошел сквозь тысячелетие и изливается на него с высоты.
Эпилог. Темные века
В 1550 году в городе Вальядолид, что в королевстве Кастилия, у собора собралась огромная толпа, чтобы послушать публичную дискуссию о том, что значит быть человеком. Если конкретнее, то обсуждался вопрос, чем — а не «кем» — были уроженцы так называемого Нового Света, и, следовательно, какие права на них имели монархи Испании и землевладельцы-колонизаторы. Сторону землевладельцев отстаивал известный гуманист Хуан Хинес де Сепульведа, преданный сторонник нового греческого учения, основанного Аристотелем. Сепульведа считал, что главная цель — вырваться из тьмы средневекового мира и восстановить свет античности. Ему оппонировал доминиканский монах из религиозного ордена, рожденного в горниле инквизиции и крестовых походов, Бартоломе де лас Касас — бывший землевладелец в Новом Свете, ставший убежденным христианином и получивший лучшее церковное образование.
Сепульведа утверждал, что испанская власть в Северной и Южной Америке имеет неограниченную область действия, поскольку, следуя Аристотелю, местные жители — это «варвары», не знавшие цивилизации. Их низкие рациональные способности, согласно Сепульведе, проявляются в демоническом язычестве и служат оправданием завоевания. Варваров нужно просветить и обратить в христианство. Однако де лас Касас считал это неоправданной и незаконной жестокостью. Ссылаясь на идею convivencia, монах утверждал, что коренные жители Северной и Южной Америки, будучи политеистами, ничем не отличаются (в глазах христиан) от мусульман и евреев в Европе, поэтому имеют такое же право на мирную жизнь, как и любые другие народы. В действительности, продолжал он, попытка обратить туземцев в христианство силой навлечет проклятие и на их души, и на души самих испанцев. Обращение в христианство (которое де лас Касас действительно поддерживал) должно происходить только путем мирной проповеди.
Сама дискуссия, проходившая перед советом богословов и представителями короля, формально завершилась без резолюции. Никакого официального решения вынесено не было. В краткосрочной перспективе де лас Касас, казалось, победил. Испанская корона расширила прямой надзор за землевладельцами и взяла на себя ответственность за благосостояние местных жителей. В более долгосрочной перспективе окончательную победу следует присудить Сепульведе. Роль монахов в защите аборигенов постепенно ослабевала, и землевладельцы расширяли свою власть в ущерб коренному населению. Пожалуй, еще важнее то, что на протяжении XVI века аристотелево понимание «варварства» овладело умами европейцев — его использовали католики и протестанты в своих религиозных войнах, оправдывая насилие как против коренных жителей Америки, так и друг против друга.
В сущности, это была дискуссия о Средневековье и Новом времени, о религии и секуляризме. Сепульведа представлял современный ему секуляризм, оправдывая идеями Аристотеля и естественного права колонизацию и угнетение во имя централизации государства и «прогресса». А за мир и терпимость высказался де лас Касас, средневековый священник. Он выступал за потерянный мир, за Светлые века, хотя сам тогда и не знал этого.
Исход дискуссии в Вальядолиде в 1550 году, возможно, лучше, чем что бы то ни было, знаменует триумф Нового времени.
Светлые века завершились в середине XVI века, но на самом деле закат начался гораздо раньше. Безусловно, к историческим периодам в строгом смысле неприменимы понятия «начало» и «конец», мы знаем, что многие изменения накапливаются постепенно и меняют существующую картину мира. И в какой-то момент становится ясно, что все качественно отличается от того, что было раньше. В 1370-х годах по меньшей мере один человек — поэт Петрарка — был уверен, что новая эра пришла на смену эпохе тьмы.
Петрарка писал на тосканском диалекте (языке Данте) потрясающие стихи, в которых прославлял земную красоту и активно пользовался религиозными аллегориями. Но кроме того, он писал прозу на латыни. На языке Цицерона он жаловался на своих критиков и восхвалял себя как создателя Новой эры — новой эпохи культурного и интеллектуального труда. Словом, считал, что стоит у истоков Ренессанса.