– Как мы поступим, когда доберемся? – спросила я наставника. – Теперь не получится собирать слухи в местной корчме. Я не могу танцевать без музыки.
– Да, надо придумать что-то другое, – согласился наставник. – Ведь вдобавок Колхат с червенцами теперь знают, что ты танцовщица, а я гусляр.
– Я все равно могу напроситься разносчицей, ты знаешь.
– Вокруг корчмы лучше поменьше крутиться. – Фед нырнул за рукав и переполз по наручам до локтя. – Искать жилье придется у местных или на постоялом дворе.
– Брат и сестра, сбежавшие с голодных пустошей в поисках лучшей жизни, – продолжила я. – Почти правда.
– Не забывай, что сказал Драург на корабле: эта тайна связана с червенцами. Нам придется быть вдвойне осторожными. Колдовать пока нельзя, ты поняла?
Нет, не поняла.
В суме Минта прятались руны моего Пути, и мне чудилась рука помощи, протянутая сквозь века. Таблицы манили, и я не могла погасить разрастающееся желание касаться их.
Руны взывали ко мне.
Пока мы плыли по тенистой, местами заболоченной Вороненке, я украдкой переводила расканийскую вязь и копила решимость упражняться. И лишь когда до Линдозера оставалось совсем немного, а над миром взошел кровавый закат, я поняла, что дальше тянуть некуда.
Инирика говорила, что чародейки откликаются на зов, доверяют миру и знают верный черед. Как знают деревья: пришел молодой Отец-Сол обогреть Матушку-Землю, значит, пора распускать листья. Ритм всего сущего, которому подчиняются все миры. Все одно, все связано. Не зря Крылатая соткала столько невидимых нитей, не зря соединила судьбы. Знать, и моя никуда не денется, если ухвачусь за нее покрепче.
Ведь в Линдозере и вправду хранится тайна. Не для нее ли ожил оберег? Лишь тонкий голосок звучал, не давая покоя. То Колхат обронил в тот вечер в корчме: «Ты должна стать самой сильной». Знал, подлец, что колдунья без чар, как волчица без зубов.
– Станешь тут. – Я в задумчивости перемешивала черпаком варево, пока каша не сготовилась целиком. Минт все порывался добавить какую-то травку «для наваристости», но раздавшееся решительное «нет» Феда пресекло его попытки.
Каша получилась тягучая и пресная, поэтому, когда все принялись за еду, без нареканий не обошлось.
– В следующий раз точно подсыплю, – вздохнул Минт.
– Не вздумай, – произнес Фед, в голосе которого, однако, поубавилось решительности. Наставнику достался слипшийся комочек, который он, явно из уважения к моей стряпне, пытался осилить.
– Фед, проведи меня через обряд, – попросила я.
Наставник поднял глаза. В них читалось раздражение, смешанное с усталостью.
– Ты не успокоишься теперь, так?
– Так.
– А не боишься?
Боюсь. Вдруг не сумею удержать колдовство? Но долго упрашивать не пришлось. Я стащила сапоги, и, когда мои стопы коснулись шелковистой травы, Минт спросил:
– А как срастить жилы с землей?
– Колдуны проникают в суть вещей, становятся одним целым с тем, чего касается их внутренний взор, – сказал Фед.
Я потянулась к траве под ногами, к пению птиц в лесу и к ветру, треплющему волосы.
– Ничего не вижу, – сказала я.
– Это пока. Сплети себя со своими чувствами, – медленно и хрипло, слегка нараспев, произнес наставник. – Здесь и сейчас. Через нити нырни так глубоко, как только можешь.
Я внутри. Я у себя.
– И вдохни.
Я почувствовала знакомое тепло и в то же время услышала, как шуршит по бревну лапками Фед. Прервет или нет? «Нет, не думай, – сказала я себе. – Он – снаружи. Я – внутри. Я у себя внутри… вместе со своим огнем. Он – мой, а я – его».
– Я вижу свет! Хорошо, – похвалил Минт, словно каждый день только и занимался тем, что пестовал колдунов. Фед опустил голос до низкого, торжественного тона, каким вещают в муннах просветители:
– Пламя горит ровно… Это твоя сила. Тяни ее к земле. Пусть твои корни вплетаются в Мать – Сыру Землю. Пусть ток жизни наполнит тебя до краев.
И я вдохнула, впитывая ее в себя. Позволила огню струиться от моего живота к рукам, повторила в воздухе перед собой вязь расканийских рун и…
– Лесёна, хватит!
Я открыла глаза.
– Фед…
Я не успела ничего сказать, а наставник воскликнул:
– Погляди на траву!
«Какую еще траву?» – подумала я, но посмотрела вниз и все поняла. В тех местах, где пальцы ног касались земли, теперь были обуглившиеся былинки.
– Вот этого я и боялся, – сказал Фед. – Первое правило, Лесёна. Повтори вслух первое правило Пути Разрушения.
– Нельзя разрушить то, чего нет, – проговорила я медленно. – Силе нужна основа.
Минт подошел и присел рядом.
– Не понял. – Он сорвал черную травинку.
Я отвернулась.
– То, с чем колдун Разрушения сплетает себя, становится основой для заклятья. И основа должна быть разрушена. Но если вместо основы ты берешь часть себя?
– Можно испепелить самого себя? – спросил Минт.
– Да.
– Но… Этот обряд в таблицах Пути Разрушения! Мы наверняка что-то перепутали. Давайте еще раз.
– Нет, – сказал Фед. – Это не работает.
Ящерица повернулась к Червоточине другим боком и пристально посмотрела мне в глаза. Я еще не успела забыть те, другие, человеческие, синего цвета, и была уверена, что сейчас в глубине этих черных пуговок прячется тщательно скрываемая боль.
Я зашнуровала сапоги и поднялась.
– Ты знал, что так будет, правда?
– Я хотел, чтобы ты сама поняла, что древние обряды больше нам не подходят.
Мятые следы на траве еще виднелись под багряным светом Червоточины. Я без труда нашла прогалину, на которой собирала валежник, и пошла дальше в лес. Вскоре густой туман и ветви вынудили сменить направление. Так я вновь повернула к берегу и направилась вдоль него, держа на виду костер.
«Стань сильнее! Сама!» – шептали мне листья, тьма и далекий плеск Вороненки.
Кожа под наручами слегка зудела. Неудача, постигшая колдовство, была неприятной, но вполне ожидаемой, ведь эти руны действительно покрылись пылью времен, и мы с Федом запросто могли ошибиться. Я поправила наручи и взвесила в руке оберег. Тот остался безмятежно легок и ни о чем сообщать мне явно не собирался.
– Чудь побери!
– И чего тебя тянет в воровскую ночь от костра убегать?
Минт подошел с ворохом веток в руках.
– Я не хотел тебе мешать, но твои пылкие речи потревожили мой слух, и я решил убедиться, не сошла ли ты с ума от этих древних записулек.
– Минт, у тебя бывает такое, будто ты вот-вот вспомнишь, поймешь что-то важное, самую суть?
Наемник внимательно на меня посмотрел.
– А вдруг… вдруг лучше этого не знать? Зачем мучить себя? – В голосе Минта звучало нечто такое, отчего на душе стало тягостно. Я смотрела на Червоточину, и что-то невысказанное маялось в душе.
– Кого ты там видишь? – вдруг спросил Минт.
Я резко опустила взгляд на парня.
– Что?
– Когда ты смотришь на Червоточину, у тебя такой же взгляд, как у Феда, когда он вспоминает о Еларе.
– Это не Елар…
Мне сделалось стыдно. Я колебалась. Рассказать Минту? Я так долго несла эту тайну внутри, и какой в том смысл? Быть может, ничего больше не вспомнится. Я не стану сильнее. Не верну память. Быть может, пора отпустить прошлое.
– Я не знаю, кто он. Даже имени не помню… Знаю только, что когда он гневался, то закусывал губу. – Еще один взгляд на Червоточину, еще один малиновый росчерк на нити жизни. – У него была привычка резко вздергивать подбородок, когда ему что-то не нравилось. Когда он злился, его глаза начинали сверкать, как два лезвия. У него был насмешливый голос с уже различимой, какой-то не по годам взрослой тягучей хрипотцой. Лишь от волнения он становился высоким и ломким, и парень стеснялся этого, а стесняться он ненавидел больше всего на свете, ему не нравилось чувствовать себя уязвленным. Когда такое все-таки случалось, он злился и хлестал словами, точно плетью.
– Ты его любила или жалела? – с горькой усмешкой сказал Минт.
Я тоже улыбнулась.
– Не знаю. Его что-то терзало. Для других он был проклятьем. Но я точно знаю, что однажды он спас мне жизнь. А я не смогла спасти даже память о нем.
– Что с ним стало? – глухо спросил Минт.
Я подняла к лицу запястья. Шрамы на них гудели.
– Сгиб.
– Вот почему ты рвешься к колдовству. – Минт вздохнул. – Хочешь стать защитницей?
Я последний раз бросила взгляд на Червоточину и покачала головой.
– Нет, я просто хочу стать сильнее.
– Но ты и без обряда хорошо колдуешь. Я видел!
– Я колдую по наитию, без знаний. Будто иду по темному лесу, а впереди не огонь, а обманщицы-гнилушки затягивают в марь болотную. Мне страшно, Минт. Что делать? Не отвечай. Знаю, это часть Пути. Но если бы я могла… если б приручила этот огонь! Сколько бы всего могло не случиться! Может, и Фед бы не оказался в теле ящерицы.
– Не в обиду Феду, – тихо произнес Минт, – но, может, тебе просто нужен другой учитель?
Мы в молчании добрели до лагеря, где нас встретил потухший костер.
– Фед?
Наемник скинул валежник.
– Здесь кто-то был, – вдруг тихо сказал он.
Я увидела в руке у наемника заговор-клинок и его черное, как от копоти, лезвие.
– Встань за меня, – сказал Минт.
– Фед!
Я рванула было в туман, но наемник удержал меня.
– Не дури!
– Но если…
– Тихо. – Минт с силой оттолкнул меня к себе за спину. – Слышишь?
Туман сгустился, стал плотным, как неразбавленное молоко. Сквозь него из леса доносился шум. Но то было вовсе не пение птиц и не шелест ветвей. Словно вдалеке кто-то рубил деревья.
Вдруг оберег потяжелел настолько, что лента впилась в кожу и потянула к земле. Хотелось бежать, укрыться – что угодно, лишь бы оказаться подальше от размеренного стука. Не выдержав, я зажала уши.
Стало легче, но в тот же миг я углядела в тумане странное пятно. Пятно росло, становилось темнее, приближалось к нам. Из дымки показалась голова, и миг узнавания случился прежде, чем я успела испугаться: это был Милош.