Эта парочка больше напоминала бродячий балаган, чем разбойников. Даже Минт – самый подозрительный – раскраснелся от одного глотка.
В темноте блеснули огромные кошачьи глаза, и девушка взвизгнула.
Альдан начал злиться.
Чутье никогда еще не подводило его, но в этот раз ему казалось, будто что-то важное постоянно ускользает у него из-под носа. Весь их вид, поведение сбивали с толку и не давали сосредоточиться.
«Что им нужно? – думал он без остановки. – Кто они?»
Когда зажегся свет, Минт сидел как ни в чем не бывало и почесывал усики.
– Покажи рану.
Парень показал, и травник едва сдержал возглас удивления при виде наростов. Такого он еще не встречал.
– От чего оно?
– Упал, – емко ответствовал Минт. Конечно же, врал.
– Уж не в костер ли? – не удержался Альдан, но увидев, как напрягся парень, добавил: – Выглядит как обгоревшее полено.
– Поможешь?
Сказать по правде, Дан не был уверен, но его уже вовсю разбирал лекарский интерес. Эта короста выглядела любопытнее, чем возня с бесконечными придуманными болячками линдозерских девиц.
– Возьми. – Травник закатал рукава и достал с верхней полки горшок с Живой. Потом посмотрел на парня, передумал и достал горшок побольше.
Лесёна, кажется, усмехнулась.
– Намажешь на ночь толстым слоем и обернешь корпией. Это мощное заживляющее средство. Сильнее сейчас все равно ничего нет.
– Благодарствую. Скоро поможет?
– Если к утру не полегчает, приходи.
Дан обработал рану, потом показал, как правильно делать примочку из Живы, но мысли его витали далеко. Он пытался представить, как и где можно было схлопотать такое.
– Вот. – Минт положил на стол серебрушку.
Эта мазь стоила ровно в десять раз меньше, и судя по тому, как вздохнула Лесёна, об этом подумал не он один.
– Десять медяков.
– Меньше нет, – сказал парень растерянно. – Можно завтра занести?
– Берите тогда так.
– Рассчитаемся завтра, – пообещала Лесёна и выскочила на улицу. – Благодарствуем! – донеслось оттуда.
Следом вышел и Минт.
Травник приблизился к окну и поднял занавеску. Серый запрыгнул на подоконник и тоже уставился на странную пару.
Девушка и парень шли по улице. Лесёна с таким ужасом оглядывалась на дом и мельницу, будто видела неупокойника.
– Они плохие притворщики. Правда, Серый?
Кот мяукнул и потерся о руку травника.
Да, ко многому он мог привыкнуть. К тревоге, что обитала в Линдозере, словно отдельное существо, к одиночеству, особенно если выбрал его добровольно, даже привыкнуть к ним – и больше не вздрагивать по ночам.
Но привыкнуть к этим странным, противоестественным волнам невозможно. Дана знобило от каждого дуновения ветра из чащи, и в шелесте листьев следом он также угадывал недобрые знаки.
Кто-то был рядом. Шел по лесу, по мшистой потусторонней мгле, кто-то, как и он, видел их.
А сегодня это чувство усилилось.
Когда Альдан закрыл занавеси, внутри него созрело решение приглядывать за этой парочкой.
Теперь травник твердо знал: рядом колдуны.
13Дорога сновидений
Мы торопливо шли по улице. Зудели комары, надрывали глотки собаки. На окраине города было темно, но ночь стояла ясная, звездная, и месяц освещал дорогу.
Это было совсем не похоже на первый вечер в новом городе, когда идешь по улице и вертишь головой во все стороны, пытаясь не проглядеть ни одного нового местечка. Сумрачные тени лизали стены изб, медово-желтый свет лился из окон и приоткрытых дверей, но ничего из этого не хотелось унести с собой в сердце.
Линдозеро было чужим.
И люди в нем – тоже.
На постоялом дворе мы наскоро перекусили рассольником и поднялись к себе. Сквозь стены слышались постояльцы, доносился низкий, грубоватый голос хозяйки.
Я смазала рану Минта и вновь укрыла ее корпией. Наемнику как будто стало легче, но я не отходила от него ни на шаг, опасаясь, что гордый парень просто постесняется сказать правду. Минта явно раздражала девичья жалость. И я держалась ровно: все, что можно сделать, было сделано. Оставалось надеяться на травы и хороший сон. Но не успели мы разложить постели, как Фед сказал, что отправляется в княжеские хоромы и вернется, когда что-нибудь разузнает.
Если его решение кого и настораживало, то только меня, но все же деятельный Фед нравился мне намного больше Феда отчаявшегося, поэтому я промолчала. Промолчала, даже когда он велел мне завтра только ухаживать за Минтом и ни во что не влезать.
Когда наставник ушел, Минт вытащил из ларей пуховые одеяла, пожаловался на то, что они отсыревшие, и благополучно уснул. Я вытащила из сумы железные пластины, потом покопалась в сундуках Мафзы и нашла перо. В своих вещах отыскала чистую бересту, а затем спустилась до очага, наскребла золу, сделала чернила и засела за перевод другого обряда. Дело быстро пошло на лад, и вскоре я осилила простые слова. Совесть молчала, ведь заниматься переводом мне никто не запрещал.
Минт всхрапнул и пробурчал что-то во сне. Я перебралась на подоконник, устроила рядом светец. Между ставнями и занавесками было тесновато, но я не отступала. Не глупыми были колдуны прошлого, знали, как совладать с чарами. Да только знания свои они уж больно хитро записали: не руной, а сказом. Вернее, подсказками. Ты сам догадаться должен, как сотворить сплетение. Так предтечи защищали колдовство от червенцев, ведь неколдуну трудно понять, какая тайна скрывается между слов.
Учеба спорилась, и вскоре я была вознаграждена.
«Иди через лес, путник.
Пусть касаются плеч твоих ветви деревьев, пусть болотные кочки сами ныряют под ноги. Не бойся коряг – твоих стоп им не коснуться. Не бойся лиходеев – их здесь нет. Не бойся тварей лесных – все они спят сейчас.
Что тревога твоя, путник?
Приходи на поляну, где изба стоит, а у избы той вдоль опор дымок курится, крыша светится, а дверей нет. Но ты сам вход отыщешь – ждут тебя там давно.
Входи, путник. Внутри светло и сухо, внутри три сестры стоят, тебя поджидают. Глаза их приветливы, а руки – теплы. Первая сестра – дева молодая и смешливая, с белокурыми волосами-волнами, в которых сплелись цветы и травы луговые. Вторая сестра – матерь с темными кудрями и с грудью, полной молока. Третья сестра – старуха с седыми космами до колен и сухими ладонями.
Проходи, путник! Нагой садись на дощатый пол, склоняй голову, принимай дары. Заведут хоровод сестры, будут касаться тебя руками, каждая будет что-то шептать, травами да цветами посыпать, глиной да пеплом голову окроплять.
Дыши, путник! Живи, путник! Стань тем, кто ты есть, путник!
И восстанешь ты новый, не тот, кто был, отныне страха не ведающий, и выйдешь на крылечко, да как падешь в мох болотный, да и примет он тебя. Глубоко-глубоко просочишься в недра земляные, словно зернышко, и взрастешь к небу стройным деревом.
Отныне лес – дом твой».
– И взрастешь к небу стройным деревом…
Мне вспомнился сон. Там я тоже шла через лес и тоже нашла дом. Только дом этот был темен и пуст, а снаружи шумела совсем не убаюкивающая листва.
Я прикрыла глаза, пытаясь вспомнить какие-нибудь подробности. Оберег отозвался, потеплел под рукой, то ли помогая, то ли, наоборот, отвлекая.
Вдруг рама затряслась, порыв ветра приподнял занавеску и, поиграв рукавом рубахи Минта, унесся дальше бродить по дому.
Где-то вдалеке что-то упало. Потом опять.
Минт заворочался, но не проснулся.
Я спустилась с подоконника, чтобы поправить сползшее с него одеяло, и поняла, что не хочу не только спать, но и сидеть в душной комнатке. Путь из таблиц заволновался во мне, потребовал дороги.
И я пошла в проход меж комнат второго яруса корчмы. По-прежнему пахло чем-то кислым, и та часть дома, где жили мы с хозяйкой, тонула в темноте. Звуки сонной корчмы тревожили слух: приглушенный храп, скрип постелей, звук наполняемого ночного горшка.
Вдруг голос. Женский.
Я готова была поклясться, что он исходил из тех комнат, где обитала хозяйка.
«Должно быть, разговаривает во сне», – решила я.
И только я себя успокоила, как услышала не просто неразборчивый шепот, а слова:
– …из корней растет беда!
Голос был звонкий, девичий и уж точно не хозяйский. Других женщин среди постояльцев я не видела, и на сей раз меня это насторожило.
Надо было вернуться к Минту. Разбудить его. Но…
Ноги сами понесли меня вперед. Что я собралась вынюхивать здесь?
Что-то в прозвучавших словах, в самом голосе влекло меня помимо воли.
Я преодолела последние шаги и остановилась перед дверью.
БАХ!
Та распахнулась, и на меня вылетело что-то лохматое, с хохотом сбило с ног и, усевшись на меня сверху, запело:
Там, где копится волшба,
Из корней ползет беда!
Я попыталась высвободиться, но не смогла. Чужое прикосновение будто втолкнуло меня в ледяные воды.
«Это опять случилось со мной».
Казалось, стены прохода сдвигаются, а когтистые, холодные руки высасывают силы. Снова! Все тело окоченело. Я проваливалась все глубже во тьму.
Где-то вдалеке звенел голос, нашептывающий про пламя и что-то еще.
Но надежда умирала. Оставались только тьма и холод.
«Никто не придет. Никто не поможет. Я одна в этой темноте. Я не сдвинусь с места. Я погребена в своем коконе мороков, на меня давит толща ледяной воды, я прижата ко дну и никогда-никогда-никогда не сумею вспомнить, как выглядит солнце…»
Вдруг где-то зажегся спасительный свет, мелькнули голые ноги и грязно-серое полотно ночной рубахи.
– Ольша! – Мафза сдавила существо в объятиях, затащила его обратно в комнату и захлопнула дверь. Я успела увидеть только чащобу рыжих волос и глаза, блеснувшие по-кошачьи.
Я шумно вдохнула воздух, перевернулась на живот и подтянула к себе колени. В висках стучала кровь. Я подышала на кончики пальцев, которые все еще оставались холодными и непослушными.