Я просто стоял и смотрел на Стропкока. На самом деле меня его слова не слишком встревожили. Полагаю, если бы мне хватило сообразительности, я мог бы ему врезать и покончить со своими шансами когда-либо вступить в Малую гильдию инструментальщиков. Ничтожества, застрявшие на бессмысленных должностях с минимальной властью, неизменно хуже всех. Он харкнул и на миг задумался, не плюнуть ли в меня, но потом сглотнул, затушил сигарету и обошел свой стол, направляясь к какой-то угловатой штуковине, накрытой испачканной маслом простыней. Сдернул ткань. Я увидел рогатое кормило из эфирированной латуни. Я слышал об этих штуках, видел их мельком на выставках, которые устраивали гильдии, но никогда не оказывался так близко. Кормило, выращенное из эфирированной латуни, было высотой около полутора футов и больше всего смахивало на ободранный ветром небольшой пень с сучьями. Старшмастер Стропкок погладил кончик одного из роговидных отростков пальцами в никотиновых пятнах. Его веки затрепетали. На мгновение глазные яблоки закатились так, что я увидел лишь белки, но потом он пришел в себя.
– Знаешь, что это?
Я кивнул.
– Это, сынок, мои глаза и уши. Позже, когда ты сюда придешь уже всерьез и будешь горбатиться до боли в спине, волдырей на ладонях и геморроя в заднице, а твоя маленькая башка заболит от шума, – так вот, позже, когда увидишь, как другие парни из какой-нибудь мелкотравчатой гильдии тайком устраивают себе внеочередной перерыв, вспомни меня. Глаза и уши, сынок, просто помни. Глаза и уши. Это тебе не школа. Мы не учительницы, цацкаться не будем.
Он шагнул назад. Смешно сказать, но все выглядело так, словно старшмастер приглашал меня прикоснуться к кормилу.
– Это единственный шанс, малец. Хватай, пока дают.
Прошмыгнув между столом и Стропкоком, не давая ему возможности передумать, я дотронулся до одного из толстых латунных шипов. На ощупь он был гладким, теплым и слегка жирным, как дверная ручка, которой часто пользуются. Затем моя плоть как будто прилипла, сплавилась с кормилом. И я почувствовал, как фабрика вливается в меня через оплетающие ее телеграфные провода; я впервые в жизни испытал нечто подобное. Шум, труд, множество жизней. «Модингли и Клотсон». ШШШ… БУМ! Колоссальное средоточие усилий, благодаря которому эфир извлекали из земли. Меня захватило и понесло. Провода, телеграфы, рельсы. Голова закружилась, я возликовал. Совсем как мои ночные путешествия во сне! Меня несло во все стороны разом, причем в реальном мире. Холмы, фермы и долины, и фабрики, фабрики, фабрики. Кирпич к кирпичу и камень к камню, армированные, скрепленные, рифленые. И плоть к плоти в придачу. Великая гора человеческих стремлений. Кость скрежещет о кость, дни сменяют друг друга в бесконечной череде веков. И кое-что еще. Нечто темнее самой тьмы, обладающее невообразимым могуществом, но все же неуклонно набирающее силу…
От отданного шепотом приказа моя рука дернулась в сторону, будто меня ударили.
– Хватит, малый! Не жадничай… – Простыня в пятнах масла опустилась на прежнее место. – Просто не забывай, ага? – Стропкок закатал рукава робы, расстегнул грязную манжету рубашки. – Видишь это, м-м? – Синяки закатного цвета покрывали его ладони, извивы достигали выпуклого пупка Отметины. – Смотри сюда, малец, смотри. Следы кормила. Никогда, черт тебя дери, не забывай о них.
Я с гудящей головой проследовал за старшмастером Стропкоком обратно по коридорам и через широкий двор, пересеченный шипящими трубами под давлением. Я плелся вверх по лязгающей наружной лестнице, как вдруг ткнулся носом в лоснящиеся на заднице штаны своего проводника, который на полпути застыл столбом.
– Старшмастер Стропкок! – воскликнул со странным выговором кто-то выше нас. – Ну и как наши дела этим не слишком славным утром?
– Более-менее, сэр.
Стропкок попятился вниз по лестнице, увлекая меня за собой.
– Спасибо! Весьма признателен, – продолжил тот же голос. – Кто это тут у нас?
Стропкок подвинулся, и крупный мужчина с пышными бакенбардами и копной рыжеватых волос, одетый в коричневый шерстяной костюм, уставился на меня.
– Просто парнишка одного из работников, я ему показываю, как тут все устроено. – Потом мой проводник наклонился и прибавил громким шепотом: – Это, сынок, грандмастер Харрат собственной персоной.
Судя по всему, персона была чересчур важная, чтобы представиться самостоятельно.
– И как тебе фабрика? – спросил грандмастер Харрат.
– Она… – я окинул взглядом грязные здания. – Большая.
Старшмастер Стропкок тяжело вздохнул.
– Сынок Борроуза, что с него возьмешь.
Однако грандмастер Харрат рассмеялся.
– А знаешь, Рональд, я заберу юного мастера Борроуза и сам ему все покажу.
– Но…
– Возражений нет? Я правильно понимаю, что нет? – Грандмастер Харрат положил руку мне на плечо и повел через двор, не давая старшмастеру Стропкоку ни малейшего шанса ответить. – Как тебя зовут? – спросил он поразительно мягким, почти заискивающим тоном.
– Роберт, сэр.
– Зови меня просто Том. Ты же еще не работаешь в «Модингли и Клотсон», и в гильдию тебя пока не приняли, верно? Так что не надо формальностей, ладненько? Мы можем быть просто друзьями…
Рука, которая все еще лежала на моем плече, нежно сжала его. «Том» – до чего же нелепое предложение. Я ни разу не подумал о нем, как о «просто Томе». Он навсегда остался грандмастером Харратом.
Мы прошли через несколько дверей и попали в более благоустроенные коридоры и комнаты, где работники занимались специализированным трудом. Вокруг станков забегали смотрители, спеша приветствовать грандмастера Харрата. Склоняясь над верстаками, задевая мою руку обтянутыми шелком пуговицами жилета, он подбадривал гильдейцев, выполняющих сложную работу. Он поговорил с хозяином фамильяра на Западном ярусе, и гильдеец, издав неслышный свист, призвал своего подопечного из лабиринта шестерней, что вращались у нас над головой. Мех бедного зверька был испачкан в машинном масле, и у него отсутствовали кончики нескольких пальцев на задних лапах. Фамильяр вяло облизнулся, а потом одарил меня пристальным и печальным взглядом мудрых глаз на без малого человеческом лице. Здесь, вдали от своего дома в тропических джунглях сказочной Африки, он выглядел почти таким же потерянным, каким себя чувствовал я.
– Твой отец работает на Восточном ярусе, не так ли? – сказал грандмастер Харрат, заказав мне большой кусок шоколадного торта в отделанной плиткой изысканной столовой для высшего руководства. – Он слесарь-инструментальщик… А твоя мать раньше работала в покрасочном цехе?
Я кивнул, не переставая жевать; мой рот наполнился бисквитом и слюной, а сам я – безграничным изумлением ввиду того, что он слышал про нас, Борроузов. Потом я рискнул спросить, знаком ли грандмастер Харрат с мастерами Клотсоном и Модингли. Этот вопрос заставил его рассмеяться, как и почти все мои ремарки. Оказалось, оба давно в могиле. Фабрикой теперь владели так называемые акционеры, коими могли быть люди или, чаще всего, гильдии – а то и банки, где гильдии хранили свои деньги. Выпятив нижнюю губу, словно маленький мальчик, и насыпая себе в чай побольше сахара, грандмастер Харрат с сожалением признал, что он, как старший член Металловедческого отделения Великой гильдии естествоиспытателей, входит в нечто под названием «Общее собрание», которое, по-видимому, принимало судьбоносные для «Модингли и Клотсон» решения, хотя, откровенно говоря, эту часть своей работы он ненавидел. Приглядевшись к лицу грандмастера Харрата меж серебристых куполов солонки и перечницы, я осознал, что уже видел этого человека раньше: он обратил внимание на мою мать, выходя из дверей гильдейского дома в то утро, когда мы спешили на вокзал.
Меня отвели на Машинный ярус, где располагались двигатели, приводящие в движение эфирные поршни и большую часть прочих важных механизмов; они производили пережатый пар и движущую силу. Мы поглядели на гигантские железные котлы, гудящие и клокочущие, их эфирированные сочленения светились в жаркой полутьме от энергии, которую машины содержали и направляли. Я приостановился возле самого большого и древнего двигателя – меня ему как будто представили, – чей огромный, сочащийся влагой металлический корпус был покрыт ржавчиной и наростами машинного льда, похожими на ракушки. Мы смотрели на эту громадину с технического мостика и видели, как металловед – белый и тощий, совсем не похожий на своего черного и здоровенного подопечного – трудился в одних штанах со свисающими подтяжками, прикосновениями и командами принуждая машину выдерживать невероятные нагрузки.
– Этот двигатель здесь дольше, чем кто-либо из нас! – прокричал мне в ухо грандмастер Харрат. – Раньше у него был близнец, но это уже совсем другая история…
В центре Машинного яруса располагалась ось, приводившая в движение эфирные двигатели внизу. Она была даже толще и чернее, чем я себе воображал, а еще до того отполирована и смазана, что как будто почти не двигалась. Грандмастер Харрат завел меня в кабину лифта и потянул за рычаг, от чего пол яруса с грохотом поехал вверх. На какое-то время стало почти тихо, пока мы падали, а мимо скользили балки и телеграфные провода. Затем один конкретный звук затмил все и вся.
ШШШ… БУМ! ШШШ… БУМ!
Мои легкие работали, как кузнечные мехи, когда мы вышли из лифта в туннель. Грандмастер Харрат безмолвно указал путь, и мы прошли, пригибаясь, по лабиринту из влажного кирпича, освещенному редкими зарешеченными фонарями. Я несколько раз мельком увидел грубые механизмы, которые скрежетали и искрили. Неужели эфир и впрямь добывают в этой омерзительной норе? Прям здесь, где воздух негоден для дыхания, израненный камень содрогается, сама земля стонет и корчится. Мне требовались огромные усилия, чтобы сделать очередной шаг или моргнуть. Мы достигли чего-то вроде пещеры. На Центральном ярусе звуков не было, только бесконечные ритмичные конвульсии. Тройные массивные горизонтальные колонны эфирных двигателей колотились передо мною, перемещаясь по ложам из стали и бетона, и грандмастер Харрат повел меня мимо их мелькающих поршней к соединению с землей Брейсбриджа, так называемым о