– Однако я и впрямь была странной и опасной, – продолжила она, – ибо моя малая сила похожа на своеобразное безумие. Меня вечно обдувают ветры невозможного – мысли, идеи, ощущения. Мелочи завораживают до одержимости, а обычные жизненные вопросы часто кажутся туманными, как дым… – Мистрис Саммертон выдержала паузу: вытряхнула пепел из погасшей трубки, погладила пальцами-прутиками испятнанную слоновую кость. Она по-прежнему была без очков, и ее глаза, когда она вновь посмотрела на меня, походили на отблески солнечного света на зимних полях. – Как же мне все это объяснить, чтобы ты понял, Роберт?
Но я понял. Я ощутил. Пока мы шли вдоль Уити, я слышал приглушенные голоса в том оксфордском узилище – они были громче, чем шум реки. По ночам мистрис Саммертон грызла остов кровати, раскачивалась, сидя на корточках, стонала и выла. Она ела пальцами, даже когда ей неоднократно приказывали так не делать, предпочитала все сырое и окровавленное и выучила непристойности, которые надзирательницы бормотали под масками.
Это была странная, невыносимая жизнь. Пока гильдейцы изучали ее через смотровые отверстия, она ощущала их воспоминания и мысли, а также слышала колокольный звон и суету города со шпилями в долине за лесом. Иногда слышала поезда, несущиеся на север, и крики извозчиков, и грохот повозок, хотя почти не понимала, что все это значит – не считая того, что это была реальная жизнь, которой ее по какой-то диковинной причине лишили. Некоторое время, даже после того, как узница научилась говорить, тюремщики хранили молчание в надежде, что она все еще может произнести какое-нибудь новое для них заклинание. Но если мистрис Саммертон озвучивала невысказанные мысли людей, ее избивали. Если она двигала что-то, не прикасаясь, ее пальцы обжигали о стекло лампы. А еще ее постоянно ощупывали и подвергали процедурам. Один мужчина все время мурлыкал что-то себе под нос, когда пускал ей кровь с помощью пиявок. Были и те, которые вручали ей карточки в конвертах, просили прочитать содержимое; привязывали ремнями к стулу перед накрытыми стеклянными колпаками перьями и гирями, веля их двигать, пока сами обсуждали, можно ли усилить дар, лишив ее зрения. Подвергаясь жестокому обращению за аналогичные спонтанные действия, она понятия не имела, чего на самом деле хотят эти люди.
Мистрис Саммертон некоторое время шла молча, как будто на этом ее история закончилась. Затхлое эхо ужасной тюрьмы в Оксфорде затихло. Деревья перестали стучать в зарешеченные окна, и в воздухе снова запахло сажей, грязью, уборными и капустными кочерыжками. В какой-то момент мы повернули обратно вдоль берега. За мостом нас снова ждал Брейсбридж, серый в сгущающихся сумерках.
– Вам удалось сбежать? – спросил я.
Она остановилась, повернулась ко мне и распахнула пальто. Начала расстегивать пуговицы и развязывать веревочки на своем рабочем халате. Это был странный поворот, и я попятился, холодея от страха. Забыл, с кем связался? Сам пошел на темный берег быстрой реки, вслед за существом, которое… Потом я увидел. На бугристой, натянутой коже ее худой груди сияла татуировка. Крест и буква «П» светились в сумерках.
– Никуда я не сбежала, – проговорила она и опять застегнулась. – Англия такая, какая есть, Роберт, и гильдии контролируют меня точно так же, как твоего отца и твою бедняжку мать. Ах, нынче я свободна от ежедневных трудов, на которые потратила, скажем так, целую жизнь. Гильдия собирателей не всех держит в тюрьмах вроде Норталлертона. На самом деле, меня забыли в Редхаусе, и вряд ли какой-нибудь старый дурак вроде Татлоу про него вспомнит.
И все-таки у меня было множество вопросов. Я вообразил, как она сегодня вернется в Редхаус. Даже после всего, что я слышал и видел, место, которое мне привиделось тем унылым зимним днем, было наполнено радостью и солнечным светом. И еще там была Аннализа. Я увидел ее в том же платье, но чище и белее…
– Увы, Роберт, Аннализе пришлось покинуть Редхаус. Она больше не со мной. Она… ну, ей пришлось начать жить своей жизнью. Для нее все не могло так продолжаться, она не должна была скрываться в глуши со старухой вроде меня. Я лишь надеюсь, что обеспечила ей ту жизнь, которую она желала. Конечно, я скучаю по ней, и вы двое явно поладили. Ей пришлось нелегко. Она тебе рассказывала что-нибудь о том, с чего началась ее жизнь? Не произошло ли что-то еще? Что ты узнал?
Внезапно мы остановились. Очки мистрис Саммертон наполнились черными водами реки. Она вытянула шею вперед. Ее тело как будто удлинилось. Оно начало усыхать, меняться, вытягиваться. Я невольно вспомнил, как выглядела смерть грандмастера Харрата, как полыхал и рушился его дом после взрыва.
– Если уж говорить о том, что было…
– Нет, молчи! – Она обрела прежний облик и оттолкнула меня, почти в физическом смысле. – Пришло время забыть и двигаться дальше. Хватит с нас обоих ужасов и разочарований.
Ее угольно-черная рука коснулась моего плеча, и все видения и вопросы как будто улетучились из моей головы. Мистрис Саммертон права. Аннализа покинула Редхаус. Моя мать мертва, и грандмастер Харрат тоже. Я все еще чувствовал, что эти события каким-то образом связаны, но тайны казались не более чем тенями из прошлого, а тогда я еще верил, что будущее существует отдельно от него; будущее можно менять, придавая ему нужные очертания. Мы преодолели остаток пути до Брейсбриджа. Лодочники на пирсах по ту сторону воды ненадолго прекратили сматывать веревки и читать ветровые заклинания, следя за нами; парнишка и миниатюрная элегантная дама в длинном пальто. Я подумал, что они могли принять ее за мою мать.
– Когда-нибудь я расскажу тебе больше, – пообещала она, пока мы поднимались по вымощенным кирпичом ступеням рядом с опустевшим рынком. – Но мне тоже скоро придется покинуть Редхаус и Брейсбридж. И ты должен жить своей собственной жизнью. Если ты так и поступишь, возможно, наши пути пересекутся…
Я наблюдал, как госпожа Саммертон пробирается сквозь рыночный мусор. Она оглянулась у освещенной витрины какой-то лавки и помахала мне на прощание, затем свернула в боковую улочку и превратилась в тень. Когда я повернул обратно к Кони-Маунду, ветер продолжил крепчать, терзая облака. Я замедлил шаг, посмотрел на небо. В кои-то веки даже лик на луне как будто улыбался, однако красная звезда на западе исчезла.
XII
Моя жизнь в последующие дни, сменницы, сезоны и годы оставалась хронически непримечательной. Отец вернулся к работе на Восточном ярусе в «Модингли и Клотсон», а также к пьянству, в то время как Бет удалось выпросить пост младшего преподавателя в школе в Харманторпе, пусть она и провалила экзамены дважды. Кажется, сам я стал чаще ходить в школу и, возможно, меньше драться с одноклассниками, но не припоминаю, чтобы я чему-то научился или с кем-то завел дружбу. Жизнь как будто вошла в привычное русло, однако мой отец – как и семьи, живущие в домах слева и справа от нас по Брикъярд-Роу, – больше никогда не пользовался главной спальней, пусть драконьи вши и исчезли из ее стен. Вместо этого он сидел в своем кресле, на излюбленном месте перед кухонной плитой, ворча на всех и вся, если его мелким капризам не потакали, и по мере того, как его голова седела, поведение становилось все более отвратным. Холодная спальня пустовала, сломанная дверь на проржавевших петлях оставалась приоткрытой, обломки шкафа так и лежали грудой в углу.
Прошло пять лет, и не случилось почти ничего, достойного упоминания, не считая перемен в моем возмужавшем теле, от которых поношенная одежда сделалась мне мала. Рассматривая себя, теребя пушок на животе и подбородке, я иногда слышал в воспоминаниях далекий мелодичный голос Аннализы в саду Редхауса, испытывая изумление и разочарование от утраты, хотя сам не мог понять, чего именно. Но я был непреклонен в своем желании все забыть. В те дни я получал удовольствие от беспечных одиноких прогулок в зарослях папоротника на вершине Рейнхарроу, которые длились до тех пор, пока хватало сил, а еще от колки дров на заднем дворе зимними вечерами. Иногда я размышлял, не отправиться ли по рельсам к полустанку Таттон. Но всегда замедлял шаг, приближаясь к окраинам Брейсбриджа. Мне открывался вид на серые, дымящие фабрики, и все пульсировало в том же ритме, что и кровь, наполнявшая мои жилы. Хватит с меня погубленных надежд – ведь в глубине души я знал, что Редхаус окажется пустым.
Так или иначе, я был физически развитым парнем, полным яростной силы и невысказанных разочарований. С другой стороны, тогда же – по прошествии долгого времени после того, как мне следовало бы сосредоточиться на экзаменах в гильдию, курении напоказ или флирте с девушками, – я частенько ощущал себя рыцарем из Века королей, воображая, как отправляюсь на прекрасном серебристо-белом коне в первозданные края, которым нет конца. Я был одиночкой даже в той немыслимой дали, предпочитая придворным танцам тропинки в густых лесах, скалистых горах. И, прячась в шелесте листвы или лунном сиянии, я мог на краткий миг узреть тот единственный образ, который все еще имел для меня значение. Моя мать – ее присутствие неизменно ослабевало, но так и не исчезло полностью. Как-то раз я поддался прихоти, которая не продлилась бы долго, позволь я себе над нею поразмыслить, и отправился на паровом шарабане во Флинтон. Всю дорогу, мучаясь от тряски, я твердил себе, что это место окажется полной ерундой, дешевкой, всего-навсего соседним городишкой, знаменитым лишь благодаря своему уродству и добыче угля. И все же, покинув шарабан и увидев вертящиеся колеса и кучи шлака, я испытал леденящее душу разочарование. Это был не Айнфель.
Миновали другие лета и зимы. Я услыхал – в юности наши уши ловят каждую подобную байку, – что однажды в семидесятых годах Нынешнего века, случился полусменник, когда произошло немыслимое: эфирные двигатели Брейсбриджа перестали работать. В результате происшествия рухнуло несколько зданий, но их уже давно отстроили заново. Событие уже казалось отчасти мифическим. Не то чтобы меня это волновало. Не то чтобы я хотел узнать подробности. Во всем городке, даже в его слухах и мечтах, было что-то такое, что вызывало у меня омерзение, и, хотя невысказанные слова о том, что я стану слесарем-инструментальщиком, витали в воздухе, отец не спешил снова вести меня в «Модингли и Клотсон». По понятным причинам он разочаровался в ущербных секретах своей малой гильдии. И все же наступил пятисменник, когда от этой миссии уже нельзя было уклониться, хотя мы оба как будто соревновались в медлительности, направляясь к задним воротам Восточного яруса. Было жаркое летнее утро. Еще до того, как завыл гудок и заработали станки, в воздухе витали запахи пыли, пепла и металла. Теперь у меня не было ни малейшего шанса наткнуться на бедного грандмастера Харрата, но вскоре я заскучал рядом с отцом и поймал себя на том, что вглядываюсь в дымные, пронизанные солнечными луча