ми проходы между станками в поисках мерзкого Стропкока, чтобы возобновить наше знакомство. Но пришел другой старшмастер, толстяк по фамилии Чаддертон, и он вел себя с неубедительной любезностью человека, который хочет понравиться. Вместо кабинета наверху, с латунным кормилом, Чаддертон повел меня в пустую столовую и, грызя ногти, стал просматривать табели учета рабочего времени. Похоже, Стропкок уволился. Ушел не просто с Восточного яруса, а из «Модингли и Клотсон» – и покинул Брейсбридж.
Другие ярусы, этажи и склады мне показал позже парнишка из школы, у которого постоянно текло из носа. Покрасочный цех как будто уменьшился в размере. Девушки выглядели скорее чванливыми и прыщавыми созданиями, с которыми флиртовали мои ровесники, чем принцессами из моих детских фантазий. За пределами покрасочного цеха повсюду царили непостижимая суета и шум. Я ненадолго остался один во дворе, когда моего будущего сослуживца с болтающейся под носом соплей послали за ведром компрессии под всеобщие еле сдерживаемые усмешки. Я размеренно дышал под горячими лучами солнца, изо всех сил стараясь не верить, что это и есть новая жизнь, в которую я как будто неудержимо падаю. Но конкретный двор показался знакомым, и я понял, в чем дело, когда повернулся и увидел в дальнем конце длинную побеленную стену. Кое-что изменилось по сравнению с моим видением. К старым железным воротам аккуратно приварили цепь, дополняющую тяжелый висячий замок. Когда я подошел ближе, от причудливой смеси изумления и опустошенности мой пульс сперва замедлился, потом ускорился. Арку внутри заделали, и кирпичная кладка была грубее и новее окружающей стены; раствор сочился из нее, как прослойка из бисквита. Я просунул руку между прутьями решетки, но не дотянулся – не хватило всего-навсего дюйма. Внезапно ощутив, что за мной наблюдают, обернулся, потирая ободранные костяшки пальцев. Но никого не было – только слепые черные окна, сломанные водостоки, гильдейские граффити, облупившаяся краска. ШШШ… БУМ! ШШШ… БУМ! Земля содрогалась подо мной. В глубине души я хотел, чтобы что-то произошло, однако испытал облегчение, когда сопливый парень вернулся из инструментальной кладовой с красной физиономией и пустыми руками.
В последовавшие сменницы я зачастил на чугунный мост на повороте Уитибрук-роуд, под которым главная железнодорожная ветка шла из Брейсбриджа на юг; карабкался по дрожащим вантам и опорам, пока подо мной не оставалось ничего, кроме ревущего от предвкушения воздуха, и ждал, ждал… Балансируя над проносящимися поездами, я уже чувствовал, как каждый грохочущий вагон тянет меня прочь. Я знал, что рано или поздно прыгну, и с любопытством стороннего наблюдателя день за днем следил, как протекает моя жизнь, задаваясь вопросом, когда же настанет момент долгожданного прыжка – и куда этот прыжок меня приведет.
Все наконец-то случилось весенней ночью во второсменник, в конце марта девяностого года, когда рельсы под льющимся с безлунного неба звездным светом сияли и сверкали, сливаясь в реку. Я сидел, свесив ноги с парапета, одетый в свои обычные поношенные и рваные тряпки, уже не мальчик и даже не паренек, а почти мужчина – что бы это ни значило. Я ничего с собой не взял, и теперь мне казалось, что я всегда знал: именно так все и произойдет. Воздух был теплым, город позади меня сиял ровным, многозначительным светом, и где-то над взгромоздившимися друг на друга крышами Кони-Маунда маячила во мраке смутная вершина Рейнхарроу. Положив руку на смазанную маслом опору, где под слоем грязи скрывались гильдейские скрижали, я ощутил слабую дрожь, которая неизменно пронизывала эту хлипкую конструкцию в моменты затишья между поездами.
Я оглянулся на Брейсбридж, и он показался мне красивее, чем когда-либо за все минувшие годы. Огни, туман, дымоходы; все внезапно переплелось и превратилось в нечто иное, нечто большее, в призрачное видение, затерянное и сверкающее в свете звезд. Возможно, именно это в конце концов вынудило меня действовать, когда я услышал грохот приближающегося поезда; ощущение, что я могу остаться навсегда здесь, в этом лимбе ожидания, мечтая о далеких краях, прикасаясь к давно знакомым камням, посещая давно знакомые места. Вскоре все вокруг затопил рев локомотива, а ожидающие рельсы знай себе сияли. Поезд выскочил из-под моста: за горячим сиянием топки и расплывчатым, жарким облаком дыма последовал первый из множества вагонов-платформ для перевозки эфира. Солома, наваленная вокруг ящиков, казалась мягкой, словно руно, и я прикинул момент прыжка, опираясь не на время, а на размеренный стук колес, чередование собственных вдохов и выдохов, а еще – в последний раз, прежде чем разжать хватку и отдаться на милость воздуха, – ритм, который пронизывал в Брейсбридже всех и вся.
ШШШ… БУМ! ШШШ… БУМ!
И я полетел.
Часть третьяРобби
I
Я лежал на спине и смотрел на звезды, мелькающие за древесными кронами, и мысленно подгонял поезд, который вез меня на юг. Колеса стучали. Вагон скрипел и раскачивался. Время от времени надо мной пролетали облачка пара из трубы далекого локомотива. Шею колола солома, пропитанная дурманящим летним ароматом. Грубый деревянный ящик для хранения эфира, с запорами и железными обручами, исписанными гильдейскими письменами, выглядел вопиюще дешевым. Но, глядя на него в серой тьме, распластавшись на соломе и запрокинув голову, я заснул так легко, как не засыпал уже много лет.
Когда я проснулся, воздух был полупрозрачным от влаги. Я подобрался к борту платформы и выглянул наружу: пейзаж заволокло слоями тумана, сквозь который проглядывали пасущиеся коровы, словно обозначенные на полотне небрежными мазками кисти. Иногда мы проезжали станции, но указатели мелькали слишком быстро, чтобы я мог хоть что-то прочитать. Сверяясь с приблизительной картой, которую держал в уме, я предположил, что уже достиг центральной части Англии. Холмы здесь были пониже; пологие возвышенности, которые переходили друг в друга, словно зеленые фрагменты одного целого. Дома, насколько я мог судить по тем немногим, что видел, оказались более приземистыми, чем те, к которым я привык, и сложенными из более красного кирпича, чей цвет окрашивал туман. У некоторых были низко надвинутые на окна тростниковые крыши. Даже деревья оказались другими – здесь росли огромные дубы, совершенно непохожие на карликовую разновидность из окрестностей Брейсбриджа, и множество неизвестных мне кустов, причем некоторые уже цвели. Ничто из увиденного я бы не назвал хорошо знакомым, но и чего-то безгранично странного тоже не было, и я возлюбил каждый мост, забор и лужу за то, что они никак не были связаны с Брейсбриджем.
Во время моего долгого путешествия случалось такое, что железная паутина виадука отбрасывала поразительную тень, и поезд гремел по туннелю, где сквозь шум и дым просвечивали телеграфные провода. По мере того, как солнце поднималось все выше, а грохотание стрелок происходило все чаще, мы въехали в регион небольших городов. Теперь повсюду были люди: в полях и на дорогах, в повозках, двуколках и фургонах. Я внимательнее изучил ящик с эфиром, его грубую древесину, металлические полосы и крепления. Я прижимался к нему ухом в смутной надежде услышать какой-нибудь другой звук, кроме шума колес, что стремительно мчали нас по рельсам вперед и вперед. Высота ящика составляла всего около полутора ярдов, и примерно такими же были глубина и ширина. Взрослый мужчина мог бы обхватить его руками – возможно, даже поднять; я будто бы слыхал, что эфир сам по себе не имеет веса. Но я понятия не имел, зачем каждый ящик нужно было укутывать в солому и укладывать в длинный отдельный вагон-платформу, ведь в физическом смысле их совершенно точно можно было сложить рядышком. Сероватые комочки, прикрепленные к защелкам со скобами с каждой стороны ящика, которые я в темноте принял за висячие замки, оказались печатями из глины. Ее горстями нашлепали в местах соединения и оставили сверху оттиск. Завитки и фигурки напомнили о крошечных восковых печатях на горлышке каждого пузырька с эфиром в сейфе грандмастера Харрата. Я рассеянно начал отламывать ногтями кусочки глины, пока защитное заклинание не выпустило в меня холодный, внезапный разряд, и я съежился, чувствуя, как слабеет мочевой пузырь и брюки пропитываются влагой. Притулившись в дальнем углу платформы, обхватив дрожащими руками колени, я таращился на ящик, пока туман не рассеялся окончательно.
Время шло, мое путешествие все длилось. Пейзаж преобразился: теперь поезд ехал через широкие равнины и поля, где солнце играло на вспаханной земле. Аромат воздуха сделался богаче. Появились огромные фруктовые сады, где росли водяблони с замшелыми листьями. Их резко вздернутые ветви, пока что лишенные своего распухшего бремени, в ярком свете выглядели словно выстроившиеся рядами черные кормила. На фоне послеполуденного неба начали появляться высокие странные сооружения, к которым были приделаны огромные штуковины, похожие на паруса. Каждое такое сооружение располагалось на возвышенности, а рядом были шлюзы и пруды, причем одни отражали молочное сияние полудня, а другие отбрасывали тени, похожие на облачка дыма. Несомненно, это были эфирные отстойники, а башни поблизости могли быть только ветряными мельницами, вытягивающими эфир из менгиров, на которых сами же восседали.
По мере того, как появлялись все новые ответвления железной дороги, ритм движения поезда утрачивал равномерность. Приближался вечер, и витающие в воздухе запахи опять изменились. Мимо с грохотом проезжали другие составы, надо мной мелькали черные головы их локомотивов. Что случится, когда мой поезд наконец-то остановится? Какое оправдание я смогу предложить, когда меня обнаружат? Но платформы, подергиваясь, ехали все дальше, и небо потемнело; его как будто вымазали сажей, спрятав звезды и луну. Я опять выглянул за край платформы. Сперва увидел только стены, крыши и дома – фрагменты пейзажа столь тусклого и унылого, что во мне проснулся страх: уж не следует ли поезд по кругу обратно в Брейсбридж? Но дальше, сверкая на черных краях небес, виднелись ореолы немыслимого сияния. Это совершенно точно должен был быть Лондон. Любой неотесанный провинциал вроде меня знал, что во всей Англии нет другого такого громадного, красивого и уродливого города. Платформы задергались, а потом поезд катастрофически резко остановился. Мы замерли посреди моря рельсов, освещенных газовыми фонарями. Я пригнулся, услышав хруст гравия от чьих-то шагов.