– Ты откуда?
Кажется, я ей рассказал. Вероятно, ей так же трудно было понимать мой акцент, как мне – ее, но, в отличие от Сола, которого интересовали только выдумки на сельскую тему, Дорин, похоже, и впрямь увлекла моя болтовня о вересковых пустошах, фабриках и ритмичном грохоте под землей. В какой-то момент я обнаружил, что мне надо встать и отлить. Я побрел к выходу – по пути задел стол, от чего сидевшие там хором завопили – и снаружи прислонился к стене, которая как будто подходила для моих целей наилучшим образом. Закончив, я повернулся, пошатываясь, и увидел, что Дорин тоже вышла и как раз поправляет юбки.
– Гульнем, а-а?
Я украдкой посматривал на бледное лицо Дорин, когда мы, держась за руки, проходили мимо освещенных витрин. Было трудно определить ее возраст. Ее одежда намекала на молодую женщину, которая пытается выглядеть старше. Но кем бы она ни была, она удерживала меня от падения, пока я болтал о подменышах в хрустальных домах, и розовая летняя луна плыла над крышами.
– Жутенько, не на-адо о та-аком. Как ба-айки про Старину Джека, что бродит ночью…
Я чуть не упал, заглядывая ей в лицо.
– Старина Джек? – Мы были одни в глухом переулке. – Что ты знаешь про… – Я сдержал отрыжку и прислонился к замшелому кирпичу в поисках опоры. – …про Джека? Расскажи…
Но Дорин прижалась ко мне, словно заглушая дальнейшие вопросы.
– А-а может, перейдем к тому, что тебе понра-авится? – проворковала она.
Запахло дешевым бархатом, джином, потом, нафталином, и моя безвольная рука коснулась чего-то мягкого. В переулке было слишком темно, я ничего толком не видел, но уже начинал понимать, что к чему.
– Тебе на-ада, я зна-аю, на-ада.
Мою руку направили вниз, к той части женской анатомии, которую мне доводилось изучать только на классических скульптурах, и я едва ли ожидал, что она окажется волосатой и влажной. Не успел я оправиться от удивления, когда Дорин взялась за пряжку моих брюк, а потом ее пальцы проникли внутрь и нащупали эрекцию, которой, конечно, не случилось бы, если бы мне хватило времени все осмыслить. С прочими тонкостями было покончено быстро, поскольку Дорин с удивительным мастерством приоткрыла нужные места в своем наряде. Полная лондонская луна висела у нее над плечом, окаймляя розовым и золотым черепичные крыши домов, которые тянулись через Истерли к Ашингтону, сомкнув ряды, спина к спине. Вообразив, что именно так люди поступают в подобных случаях, я попытался ее поцеловать, но получил оплеуху. На этом мы закончили.
– С тя девять пенсов, та-акая та-акса.
О чем бы она ни говорила, я всегда улавливал намеки на деньги. Повисшая над дымоходами луна теперь казалась удовлетворенной, и действие алкоголя проходило. Я знал о проститутках – в Истерли было невозможно с ними не столкнуться, – но до того момента не понимал связи между ними и тем, чем мы занимались с Дорин. Приняв мое недоумение за попытку поторговаться, Дорин затеяла односторонний спор, в ходе которого выкрикивала в мой адрес вещи, понятные если не в деталях, то по сути. Целых девять пенсов – больше, чем у меня осталось после бара, и я с радостью вывернул карманы и стерпел на удивление сильный удар в плечо – последний выпад Дорин, – лишь бы избавиться от нее.
Я побрел обратно к Кэрис-Ярду, поднялся по ступенькам и приставным лестницам. В нашей комнате под крышей Сола в его привычном уголке не было. Я постоял немного под аркой, чувствуя себя куда более одиноким, чем за все время после прибытия сюда. Передо мной был он. Лондон. Халлам-тауэр высилась, как обычно, сверкая из-под туманной вуали. Гильдмастера и гильдмистрис спали в своих домах. Бедняки – в лачугах. Тайдсмит. Сортировочная Степни. Доклендская телеграфная станция. Подъемные краны. Дымоходы. Далекие белоснежные холмы Края Света. Бормочущие телеграфные линии. Даже вельграндмастера в своих дворцах. Шпили церквей и бесчисленные, нескончаемые фабрики.
Однажды летним утром, когда мы бродили по тихим рынкам в Хаундсфлите, Сол выглядел непривычно подавленным. Я чуть успокоился, когда мы возвратились к грохочущим трамвайным путям на Докси-стрит, где грузные гильдейцы, одетые несообразно жаре в костюмы, шляпы и галстуки, топали мимо, не замечая нас. Затем мой друг без объяснений свернул на более тихую улочку. В дальнем конце тупика, за плешивой изгородью из неухоженной бирючины, стоял дом с остроконечными фронтонами. Свернув в переулок рядом с мусорными баками, он открыл заднюю калитку и, нырнув в лабиринт нижних юбок, развешанных на веревках для стирки, добрался до коричневой кухни. Женщина, одетая лишь в жилетку и шаровары, готовила чрезвычайно поздний завтрак.
– Мы еще не открыты… – тут незнакомка осеклась, увидев Сола, взвизгнула и подбежала обниматься. – Сол Даксбери! Где ты шлялся?! – Она с восхищением изучила моего друга. – Ты стал таким взрослым! Чем ты занимаешься?
Я стоял и смотрел, как Сол и эта женщина похлопывали друг друга по плечам и восхищались друг другом. Даже в таком растрепанном виде она была очень хорошенькой, с черными кудрями и нежной белой кожей. Я прикинул возраст и решил, что она никак не могла быть его матерью.
– Полагаю, ты пришел повидаться с Маман, – наконец сказала черноволосая, пока мой разум перебирал все возможные варианты. Кем же она была – актрисой, проституткой, танцовщицей? – Ищи ее наверху. Как всегда.
Лестница, лестничная площадка. Воздух наполнился запахом старых, грязных ковров и затхлой туалетной воды, и через эту смесь просачивался резкий, лекарственный душок чего-то горелого. Сол легонько постучал в дверь в дальнем углу верхнего этажа.
– Я же тебе сказала… – начал кто-то дрожащим голосом.
– Это я, Маман… – Он осторожно шагнул внутрь. – Сол.
– Мой дорогой! – Крупная женщина в ярком халате взмыла с кушетки у окна в захламленной комнате, чтобы обнять гостя, захлебываясь смехом. Они вдвоем какое-то время извивались и дергались, как бойцы в клинче, а я наблюдал с порога. Затем женское лицо, круглое, как луна, и почти такое же рябое, обратилось ко мне поверх плеча Сола.
– А это кто?
– Это мой друг Робби, Маман.
– Как вы познакомились? – Маман отпустила Сола и порылась на приставном столике в поисках сигареты, которую закурила и рухнула обратно на свой залитый солнцем диванчик. – И где ты сейчас живешь?
– Робби родом из какого-то Брейсбриджа, Маман. Мы оба живем в Кэрис-Ярде.
С кончика сигареты посыпался пепел. Подъемное окно было полуоткрыто. Снаружи ворковали голуби. Пока длилась пауза, я заметил, что глаза Маман беспокойно бегают под накрашенными веками. Она, как голубица, слегка дрожала всем телом.
– На лето сгодится, верно?.. – неуверенно спросил Сол, стоя посреди неровно уложенного ковра, где Маман его оставила, когда прекратила обнимать. – Ты же понимаешь, Истерли…
Последовала еще одна долгая пауза. Я опять вдохнул лекарственный, горелый запах, пока Маман тушила сигарету в цветочном горшке.
– О, я не сомневаюсь, что сгодится. Кстати, кем ты работаешь?
– В доках, то да се… Собираю всякое. Ну, Маман, ты же понимаешь – все упирается в деньги.
Она дрожащей рукой потянулась за новой сигаретой.
– Ну конечно, мой дорогой, все всегда упирается в деньги. – На каждое слово приходилось по колечку дыма. – Старенькие, да удаленькие, м-м? Можно сколько угодно нести всякую гражданскую чушь, но деньги нам нужны, как воздух… – Ее глаза потускнели, и веки опустились, словно размышления на эту тему пробудили печаль, а потом она встрепенулась, когда Сол начал копошиться в сумке с вещами, которые мы все утро тырили с рыночных прилавков.
– Мы кое-что принесли…
Маман то ли подалась вперед, то ли откинулась на спинку диванчика, словно застряла между двумя фазами движения, превратившись в расплывчатую фотографию. Она дрожала всем телом. Мне пришло на ум, пока я глядел на эту женщину, скособочившуюся на залитой солнцем кушетке, окруженную воркованием голубей, вихрящимся дымом и пылью, что в Маман, невзирая на грузное тело, присутствовала некая зыбкость. Складывалось ощущение, что тому, кто захочет познать ее суть, придется долго копаться в складках ткани и плоти.
– Подарок, ах, это всегда так приятно… всегда найдется то, чего не имеешь, а желаешь… – Маман разговаривала сама с собой шепотом, с придыханием, пока Сол разворачивал вощеную бумагу, в которую было упаковано нечто маленькое, сделанное из фламандского кружева. – Сюрприз, о котором не просишь… – продолжала говорить Маман, и ее трепет перешел в покачивание, она наклонилась ближе, чтобы как следует рассмотреть содержимое бумажного цветка, который Сол положил перед ней на стол. Дым от ее сигареты взволнованно колыхался. – Ты же знаешь, что твоя Маман любит подарки, м-м? – И вот наконец вещь была явлена миру: короткое ожерелье, изящная кружевная штуковина, расшитая крошечными кусочками гагата и ляпис-лазури. – Только подумай, мой дорогой, сколько труда вложено. Сколько мучительных часов с коклюшками…
Выхватив подарок из пальцев Сола, она поднесла его к шее и принялась возиться с застежкой.
– Помоги своей Маман, дорогой. Эти штучки такие… м-да, туговато. Но не бери в голову. Дареному коню в зубы не смотрят. Так люди говорят, верно? – Украшение исчезло в складках подбородка. – И Маман так рада, что ты пришел. О да, рада. Так мило с твоей стороны… я же тебе об этом сказала?..
Я наблюдал, как Маман снова заключила Сола в объятия. Она все еще что-то говорила, перебирая пальцами кудри у него на затылке, но теперь слова было трудно разобрать.
В конце концов Сол выпрямился и посмотрел на меня. Кашлянул, пригладил растрепанные волосы.
Маман изучила кончик новой сигареты.
– Но я знаю, – сказала она, – что ты пришел повидаться не со мной. Девушки по-прежнему влюблены в тебя, Сол. Так всегда было, м-м? Почему бы тебе просто не улизнуть, оставив приятеля со мной. Как бишь тебя звать… – Она медленно перевела на меня взгляд. – Робби из Брейсбриджа?
– Но, Маман, ты не можешь…
– Иди, мой дорогой! – Вокруг нее взвихрился пепел. – Ты же сам сказал, что этот парнишка – твой лучший друг. Как же еще он сможет познакомиться с Маман…