пина и линия скулы способны передать веселье всезнайки, то ей это удалось. Мимо проносились цветные пятна, испуганные и смеющиеся юные лица, и я в какой-то момент осознал, что Аннализа заметила меня задолго до того, как я увидел ее.
Карусель замедлилась. Аннализа повернулась ко мне, когда очертания детей и лошадок обрели четкость.
– Надо же, какие люди… – Она сделала паузу. – Робби. – Эти зеленые глаза. – Я и не думала, что когда-нибудь увижу тебя в Лондоне.
Столько всего и сразу. «Робби». И «не думала» – как будто время от времени она вспоминала обо мне на протяжении минувших лет.
– Я тоже не думал, что увижу. – Мое сердце все еще бешено колотилось. – Ну, не себя самого… тебя, конечно. – Что бы я ни сказал, получалась какая-то ерунда. – Я здесь недавно. Это всего лишь первое лето.
– Выходит, мы оба чужаки. – Ее губы иронично изогнулись. – На самом деле, я почти удивлена. Я имею в виду тем, что ты меня узнал.
– Ну, ты не так уж сильно изменилась, Аннализа.
Ее зеленые глаза слегка потемнели.
Разумеется, с моей стороны было глупостью заявить, что она не изменилась – ведь она явно изменилась как в целом, так и в деталях, не считая той существенно важной части, которая никогда не изменится.
– Итак, чем ты сейчас занимаешься?
Я пожал плечами. День за днем, час за часом, миг за мигом я наслаждался своей жизнью, но присутствие Аннализы каким-то образом заставило мои успехи скукожиться и поблекнуть. «Я живу в Истерли. Работаю в доках, подделываю гильдейские штампы на ящиках с чаем. Иногда ворую. Мать моего лучшего друга содержит дом грёз. Он называет всех гражданами и встречается с девушкой, у которой руки потрескались от кипячения подгузников». И взгляни на мои собственные руки, Аннализа. В струпьях, в пятнах чернил и никотина. От меня пахло – я это понял, осознал в тот самый миг – созревшим юношеским телом и жизнью на открытом воздухе; запах не то чтобы совсем неприятный, но в нем безошибочно узнавались вонь угольного дыма и свойственный Истерли селедочный дух.
Аннализа внимательно меня разглядывала, слушая мои косноязычные объяснения. Ее изысканный наряд, тонкий и красивый аромат, такой сладкий и умиротворяющий, драгоценные камни в мочках ушей, сияющая кожа без изъянов, весь этот облик уверенной гильдейки высокого ранга; она была ветром, которым меня обдало, пока на заднем плане вновь завертелась карусель с возовиками.
– Выходит, твоя мама умерла? Мне так жаль, Робби… – Ее зеленые глаза потемнели, посветлели. Морская луна за летними облаками. – Но ты хорошо выглядишь. Кажешься счастливым.
– Да, – сказал я. – Жизнь прекрасна. Я очень счастлив!
Она улыбнулась в ответ.
– Я тоже, Робби.
Ярмарка кружилась вокруг нас. Мы застыли. Все остальное двигалось.
Она отвела взгляд, и случилась заминка. Я без всяких особых талантов понял, что спустя миг Аннализа скажет, как любопытно было столкнуться со мной в толпе после стольких лет. Если мне повезет, быть может, она предложит пожать друг другу руки на прощание.
Я схватил ее за обнаженный локоть.
– Подожди, Аннализа. Не уходи…
Она напряглась. Ярмарочные трубы визжали. Текстура нашей плоти теперь казалась такой несхожей. Убрав руку, я обратил внимание на ее левое запястье. На нем был серебряный браслет. Над браслетом, грубая и сморщенная в ярком солнечном свете, слегка отливающая дивотьмой, виднелась Отметина, полученная в День испытания – которого она, в чем я не сомневался, никогда не проходила.
– Просто… – я пожал плечами. – Хотел узнать, на что она похожа. Твоя нынешняя жизнь.
– Тебя действительно интересует именно это? – Ее улыбка потихоньку возвращалась.
Я кивнул, сглотнул.
– Больше всего на свете.
– Ну ладно, Робби. В конце концов, сегодня праздник… – И она по-настоящему улыбнулась. Мы улыбнулись друг другу. Было невозможно не улыбнуться, затевая игру, что вот-вот должна была начаться. Невзирая на все наши тайны, мы были молоды, и мир казался таким податливым. – Я тебе покажу.
Покинув ярмарку, мы неторопливо шли через многоярусные сады. Под нами раскинулись островерхие палатки, многолюдные аттракционы. Вокруг нас в беседках и на шпалерах росло еще больше растений причудливой и невероятной красоты. Под натиском ароматов и цветов, идя рядом с Аннализой, я как будто угодил в другой мир. Впереди была широкая серая дорога, и единственными звуками, которые оттуда доносились, были вздохи ожидающих лошадей. За ними возвышался утес из кирпича и камня, монолит с одинаковыми окнами и фронтонами. Когда распахнулись двери, мужчина в ливрее поприветствовал нас. Пока мы пересекали моря-океаны из красных ковров и мальчик-лифтер открывал медную калитку, я все гадал: неужели войти в этот иной мир так просто?
– Сколько все это стоит?
– Только не думай, что я живу так всегда, – проговорила Аннализа, когда где-то взревел двигатель и мы начали подниматься. Там, куда лифт вознес нас, росли похожие на маленькие деревья аспидистры и на стенах коридоров висели портреты на медных рейках. – Просто подожди здесь. – Она остановилась возле одной из бесчисленных пронумерованных дверей. – Я сейчас вернусь. Впрочем, ты же не можешь остаться в таком виде, да? Придется тебя переодеть.
Мелькнули зеркала и камнекедровая поверхность, блеснул солнечный луч, и дверь закрылась. Я с тревогой окинул длинный коридор взглядом. Было жарко и довольно тихо. Славный будет розыгрыш, если окажется, что Аннализа заманила меня в этот лабиринт и исчезла, как один из тех белых кроликов, в облачке дыма. Но вскоре она появилась снова, одетая в свежую юбку и блузку, и ее глаза влажно блестели. В тот момент я еще не понимал, что стал свидетелем чуда женской расторопности.
– Что ж, пошли. Надо привести тебя в порядок. – Она поспешила по коридору к двери поменьше, без номера, обитой зеленым сукном. Нырнула внутрь. – Ну же, быстрее…
Этот великолепный лондонский отель на самом деле представлял собой два здания, втиснутых в единое пространство; одно, роскошное и сибаритское, принадлежало постояльцам, в то время как другое предназначалось для старших и младших горничных, прачек, поваров, стюардов, разнорабочих, металловедов, уборщиков, чистильщиков обуви. Однако из-за Середины лета даже здесь было тихо, и в этих коридорах для черни стало жарче, чем когда-либо. Наши тени метались вокруг, пока мы спускались по винтовым лестницам, затем свернули в белые галереи, где воздух был густым от запаха мыла и раскаленных утюгов. Однако и здесь не было ни души. Это место казалось зачарованным, спящим, всеми покинутым. Она подтолкнула меня по другому коридору к другой зеленой двери.
За ней, поблескивая в тусклом свете, простирались бесконечные одежные ряды. Вещи начали перешептываться и позвякивать на плечиках, когда Аннализа прошлась между ними.
– Я здесь всего лишь гостья. Нам не положено это видеть. Но почувствуй их, Робби! Муар, фламандское кружево, тончайший батист, эфирированный лен, пайетки, пуговицы из камнекедра, хрустальные бусы из Фулы и Катая…
Передо мной танцевали переливающиеся водопады ткани, и Аннализа тоже танцевала среди них, улыбалась, вертелась, делала шутливые реверансы.
– Все хранится здесь, внизу – ни жарко ни холодно, ни темно ни светло, чтобы ткани не выгорали… – Она подносила их пригоршнями к лицу, глубоко вдыхая. – Ну же, Робби, попробуй. Так пахнет богатство. А еще власть. И деньги…
Я взял рукав с пайетками и понюхал. Но, наверное, мой выбор был неудачным, потому что пахло только прокисшим вином и потом, несвежими духами, табаком. Позади на другой вешалке висели солдатской шеренгой мужские костюмы. Аннализа выхватила один и оценивающе поднесла ко мне, наклонила голову и погладила ткань, расправляя ее с очаровательной настойчивостью до тех пор, пока я не подумал, что мое сердце перестанет биться.
– Нет, совсем не то… Определенно, не соответствует моде… – Она попробовала другой костюм. – Нам понадобятся для тебя рубашка, галстук, туфли…
Аннализа вальсировала среди шуршащей массы вечерних нарядов, пока я тщетно пытался подобрать себе лакированные туфли нужного размера, и неустанно комментировала окантовку, вытачки и позументы. Она нашла бледно-голубое платье, оттенка неба ранним утром, с жемчужной вышивкой на плечах, напоминающей о последних гаснущих звездах, зауженное в талии, а затем ниспадающее водопадом. Она со своими растрепанными золотыми волосами, приложив это платье к себе, выглядела воистину великолепно.
– Что скажешь, Робби? Как думаешь, какая-нибудь унылая старая вдова его хватится?
Мы пробрались назад через весь отель, сжимая охапки шелка, который развевался и поскрипывал. Аннализа убедилась, что на нужном этаже нет посторонних. Мы прошмыгнули в номер.
– Это гостевая ванная. Заходи и переодевайся.
– А как быть с моей…
Но она уже втолкнула меня в обитель сверкающих кранов, белого фарфора, полотенечных сугробов. Все, к чему я прикасался, как будто пачкалось, а с моей одежды – с моих лучших вещей! – хлопьями осыпалась грязь, пока я раздевался. Я поступил сообразно логике сна, решив извлечь из ситуации максимум пользы, и запихнул старые тряпки в нечто похожее на корзину для стирки, обнаружил ручки, которые заставили горячую и холодную воду хлестать из дельфиньих ртов. Вскоре я погрузился в смесь ароматов и пара. Мое обнаженное тело плавало в пенистой воде, сильно загорелое в тех местах, где подверглось воздействию солнца, пугающе белое во всех прочих и на удивление мускулистое. В конце концов я выбрался наружу и, ломая голову над пуговицами и крючками, прыгая с ноги на ногу, натянул свою новую одежду и протопал по знойному коридору к дверям комнаты Аннализы.
– Войдите! Не заперто… – раздался ее еле слышный голос.
Вопреки ожиданиям, я обнаружил внутри не спальню, а залитую солнцем гостиную, заставленную позолоченными стульями. Аннализу я не увидел.
– Какой ты быстрый, Робби, – прозвучало из-за двустворчатых дверей. – Боюсь, тебе придется подождать меня…