Я заглянул в комнату, которая и впрямь была похожа на спальню, поскольку там стояла кровать, достаточно большая, чтобы на ней улеглись спать несколько семей, а откуда-то извне доносилось слабое шипение труб. Я сел, потом встал и изучил свое изменившееся отражение в одном из зеркал. Выбор Аннализы оказался верным – костюм определенно был мне впору. Но все оказалось каким-то перекошенным. Рубашка, манжеты, пуговицы. Мои волосы торчали дыбом, лицо раскраснелось. Я походил на лакея, примерившего хозяйские шмотки.
Пока я безуспешно возился с галстуком-бабочкой, кто-то постучался в дверь.
– Ты здесь, Анна? – Женский голос, необычный выговор. – Ты где была? Тебя все обыскались…
Ручка повернулась, и кто-то с шуршанием вошел.
– Ох! – Мы с девушкой уставились друг на друга, ее руки взметнулись к горлу, а запонки и манжеты, с которыми я сражался, со стуком упали на пол. – Прошу прощения, мне ужасно жаль, что… – Она взглянула на номер на двери. – Но это же апартаменты Анны Уинтерс! Что, черт побери, вы здесь…
– Все в порядке, Сэди, – донесся голос Аннализы. – Это Роберт… м-м… Борроуз. Он старый друг семьи.
Я протянул Сэди руку на случай, если так положено в подобных ситуациях. Она в ответ сделала очаровательный реверанс.
– Гильдмастер Борроуз…
– Рад знакомству. Называйте меня Робби. – Слова дались легко, хотя и казались мне напыщенными.
– А я грандмистрис Сара Пассингтон… или я уже это сказала? Все зовут меня просто Сэди. Наверное, вы считаете ужасно грубым то, что я так ворвалась.
Мне это все больше нравилось. Раньше меня никто не называл гильдмастером. Это все-таки звучало лучше, чем «гражданин».
– Это полностью моя вина, Сэди. – Я отважился улыбнуться. – Мне не стоило думать, будто моему появлению никто не удивится.
Сэди улыбнулась мне в ответ.
– Робби, как приятно встретить кого-то, кто знал Анну в детстве. У меня такое чувство, будто мы с ней знакомы всю жизнь, но подобное случилось впервые. Не то чтобы она была скрытной, но…
За дверьми, в отдаленной ванной комнате, Аннализа – или Анна Уинтерс, как ее теперь звали, – тихонько напевала себе под нос песенку, которая сочеталась с шипением труб, шелестом листвы и шумом уличного движения, а также смутной суетой ярмарки. В ее присутствии мы с Сэди ощущали уют и умиротворение.
– Полагаю, вы как никто должны знать нашу Анну… – Сэди снова улыбнулась, но на этот раз задумчиво. У нее были блестящие темные кудри, уложенные в высокую прическу, белая кожа, правильно очерченные черные брови. А еще на ней было, как я постепенно осознал, когда миновало первоначальное потрясение от встречи, самое экстравагантное платье из всех, какие мне случалось узреть. Даже по меркам изделий, увиденных в гардеробной отеля, оно было довольно необычным. Бело-золотое скрещение шедевра архитектуры и свадебного торта, платье как будто существовало само по себе и было настолько ниже плеч Сэди, что могло бы – как выразилась бы мама – учинить в Брейсбридже дорожно-транспортное происшествие.
– Вы выглядите так, – сказал я, – словно куда-то собрались.
– Как и вы, Робби. Я хочу сказать, я так понимаю, Анна позаботилась о том, чтобы вы пришли на бал этим вечером? – Она смерила меня взглядом с головы до ног. – Нам всегда не хватает новых мужчин…
– Я бы с радостью, но никак не совладаю с этим… – Я коснулся развязанной бабочки, поднял одну из запонок.
Сэди принялась суетиться вокруг меня, и она была в своей стихии. Я тоже почувствовал себя как рыба в воде; галстук, гостиная, зеркальные грезы в виде склонившейся надо мной Сэди и ее прекрасного декольте, раздававшиеся время от времени реплики и вопросы Аннализы – Анны! – позолоченная и залитая солнцем комната. Все это двигалось и складывалось в единое целое. Наконец дверь в спальню снова открылась. На пороге стояла Аннализа – волосы уложены иначе, лицо в тени, а зеленые глаза горят, – одетая в то самое серо-голубое платье, которое, даром что покрывало ее плечи шелком и жемчугом, производило тот же убийственный эффект, что и сложный наряд Сэди.
– Мы готовы?
На этот раз в вестибюле отеля было многолюдно. Молодые люди в ливреях таскали туда-сюда чемоданы на тележках. Лифты звякали и открывались. Снаружи ряды других грандиозных лондонских отелей в розовых сумерках казались хрупкими, как морские ракушки, пока Аннализа, Сэди и я шли по мраморным ступеням через освещенные сады. Вскоре я уловил запах реки. Но это была не та Темза, которую я знал ниже по течению у Тайдсмита или даже выше, в Риверсайде. Здесь – до того, как стоки Истерли вносили свой вклад, – вода все еще была почти прозрачной. Огни веером рассыпались по набережной. Голубоватая луна висела над самой рекой, и музыка лилась из бального зала, который сиял над водой у пирса, как огромный морской еж. Женщины с обнаженными спинами, шеями, руками, плечами и полуобнаженной грудью вплывали, словно подхваченные легким ветерком, в объятия своих кавалеров и, кружась в танце, направлялись к источнику музыки и света по дощатому настилу.
Аннализа похлопала меня по плечу.
– Робби, ты ведь умеешь танцевать?
Я пожал плечами, улыбнулся и протянул руки. Мои ладони сомкнулись на ее спине, ткани, жемчугах, и я напрягся, борясь с противоречивыми побуждениями: хотелось одновременно прижаться и отстраниться. Я и не думал, что танцы – не прыжки по Кэрис-Ярду под пронзительные вопли скрипки, а то, чем высокородные люди заняты на картинах, – настолько шокирующе интимное дело.
– Отпусти на минутку. Не наступи мне на ногу… – Аннализа вывернулась из моих объятий. – Может, покажем ему, Сэди?..
Сомкнув объятия, две красивые девушки в шелестящих платьях закружились среди скамеек на набережной и продемонстрировали мне, что к чему; как танцевать рука в руке, прижимаясь грудью друг к другу. Они были прекрасной парой на фоне луны, что восходила над рекой.
– Теперь ты, Робби… Попробуй снова. Руку вот сюда… – Сэди расправила мои конечности, обхватив ими Аннализу. – Нет, чуть выше…
Поначалу медленно и спотыкаясь, как раненый возовик, я танцевал на берегу Темзы под музыку, доносившуюся из бального зала. Сначала с Аннализой, затем с Сэди, и на какое-то чудесное мгновение непонятным образом с ними обеими. Зрители смеялись и подбадривали. Кто-то аплодировал, кто-то выкрикивал подсказки. Они, вероятно, подумали, что я унылый родственник из холодных и задымленных глубин севера или запада, которого притащили сюда две блистательные кузины. Несмотря на мою очевидную неуклюжесть, ни разу не возникло ощущения, что я чужой.
В бальном зале вздымались колонны. На потолке болтались громаднейшие люстры. Оркестр заиграл быстрее и в другом ритме, но в тот вечер я мог танцевать под что угодно. Во мне пробудилось нечто, какая-то нелепая самоуверенность, всезнайство. Аннализа и я были частью музыки, когда кружились по бальному залу, и порхающие платья вокруг нас меняли цвет: розовый, зеленый, голубой. Они пульсировали, как анемоны во впадине на камне, и мы, мужчины, мелькали вокруг них, темные и гладкие, нас то притягивали, то отталкивали, пока не затихала очередная мелодия и мы не оказывались вновь, смеясь и запыхавшись, прильнувшими к кринолиновым цветкам. И я в этом участвовал. Я был частью целого. Глаза Аннализы сияли. Ее спина и плечи под шелком и перламутром платья казались худыми, влажными и теплыми. Затем музыка вновь изменилась, сам бальный зал как будто всколыхнулся в такт, и меня закружило.
Хотел бы я рассказать больше о том, что чувствовал той ночью рядом с Аннализой. Но в жизни изредка случаются моменты, когда счастье ускользает так легко, что ты его почти не замечаешь или вообще не веришь, что оно однажды закончится. Я был околдован. Как будто грандиозная мирская пирамида, под которой я барахтался, внезапно сделалась легкой, как эфир. И, конечно, я был влюблен. Влюблен в луну, ночь и тому подобные нелепости, о которых пели и сочиняли стихи – раньше я такие вещи считал неким дурацким литературным сговором гильдейцев высокого ранга. Я даже был влюблен в Сэди за то, как она смеялась над моими унылыми шутками, за высокий прилив ее декольте и сладкий, таинственный запах ее пота в те моменты, когда она прижималась ко мне во время очередного танца. Я был влюблен в людей, которые присоединились к нам и так спокойно приняли меня, что я сразу распознал в них друзей. Эти необыкновенные и замысловатые создания из высших гильдий были изящными и робкими, как птицы, и им так же легко давались песни и смех. Они прикоснулись к моим загрубевшим рукам и спросили, много ли я плавал под парусом в Фолкстоне этим летом. Они услышали, что я приехал с севера, из Йоркшира, и поинтересовались, знаю ли я такого-то, у кого там имение. Они налили мне вина, посочувствовали, что я ни с кем не знаком, и поняли, каким странным и трудным может быть Лондон, особенно во время ужасной летней катавасии. И еще была Аннализа – Аннализа, которая теперь стала Анной – в своем платье оттенка рассветной голубизны, Аннализа с ее сияющими глазами, Аннализа с ее рыжевато-золотистыми волосами. Каждое стихотворение, каждая мелодия, каждая вспышка звездного света были истиной. Я поверил в нее. Целиком и полностью.
В бальном зале были столы, ломившиеся от невероятной еды, которую большинство людей просто игнорировали. Я протянул свою тарелку каждому официанту со щипцами, затем вышел на террасу, которая окружала зал, и от души полакомился маслянистыми угощениями с невообразимым разнообразием вкусов. Счастливый, сытый, витая в облаках и чувствуя легкую тошноту, я прислонился к перилам и позволил ночному воздуху охладить мое лицо.
– А ты загадочная персона, Робби! – Сэди оперлась локтями о перила рядом со мной. – Так внезапно пришел, возник из ниоткуда. Я не удивлюсь, если ты исчезнешь схожим образом на исходе этой летней ночи… – Она посмотрела на мои ноги. – По крайней мере, на тебе нет хрустальных туфелек.
У меня кружилась голова. Я действительно не знал, с чего начать.
– И все же, Робби, как вы с Анной познакомились? Она немного похожа на тебя – такая же загадочная… Я никак не пойму, в чем ее секрет, даром что мы столько времени провели вместе в Сент-Джудсе. Тебе придется мне рассказать, как жилось Анне в холодном сером Браунхите, с той жуткой тетушкой – старой девой.