Пока Сэди говорила эти слова, я смотрел вниз, на сверкающую в лунном свете воду, и со мной произошла странная вещь. Я… увидел эту тетушку и дом, в котором жила Анна. Он совсем не походил на Редхаус, он был темным, с маленькими окнами, хаотичным. Располагался в сырой лесистой местности, рядом с водопадом. Тетка была старой, горбатой, и от нее плохо пахло. Она бродила по скрипучему дому, с трудом терпя девочку, которая переехала жить к ней после гибели родителей из-за трагического несчастного случая во время лодочной прогулки. Там побывал и я – другой Роберт Борроуз, который вышел из экипажа в своем лучшем матросском костюмчике и уставился на сгорбившиеся серые стены. Я слышал шум водопада, чувствовал запах засорившихся стоков и прогнивших веранд, видел саму тетку, которая бродила, завернувшись в старую шаль и постукивая тростью. Несмотря на всю молодость и сияние Аннализы, это холодное и равнодушное место каким-то образом выглядело абсолютно реальным… Когда я рассказывал Сэди о том, как сидел с Анной Уинтерс в неприукрашенной комнате с зелеными стенами, где воняло нафталином из платяного шкафа, слова лились из меня ручьем. Этот старый, темный дом казался не галлюцинацией, а воспоминанием, и я чувствовал, что знаю про него давным-давно.
– Выходит, это все правда? – пробормотала Сэди, когда мы опять закружились в сверкающем бальном зале, вырисовывая замысловатые, как часовой механизм, комбинации. – Все истории, которые Анна рассказывала мне на протяжении многих лет…
Ей была свойственна непринужденная уверенность в собственном теле; я, открыв в себе знатока, назвал это ощущение «пухлой основательностью» и противопоставил его «воздушной легкости» Анны. В какой-то момент свет погас и двери распахнулись, и, когда толпа хлынула в темноту, я осознал, что многие вечерние наряды прошиты эфиром. Они начали светиться, и это было прекрасное зрелище. Казалось, этой звездной ночью я воспарил над всем миром и глядел на бальный зал, почти затерявшийся во мраке, от чего казалось, что сияющие, танцующие женские силуэты сами по себе кружатся над рекой.
В конце концов все завершилось. Уставший, с натертыми ногами, я прошел мимо людей, которых рвало через перила в воду, а также хихикающих парочек, оседлавших друг друга в укромных уголках. Более пожилой и степенный контингент уже разошелся по своим постелям, и воздух в бальном зале попахивал той же смесью, что и рукав, который я понюхал в отеле: пот, вино, застоявшийся дым и несвежие духи. Оркестр завершил последнюю мелодию ироничным диссонансом. Пол усеивали ленты, лужицы пролитого вина, раздавленная еда и сигаретные окурки. Высокий энергичный молодой человек с жиденькими светлыми усиками пожал мне руку и представился как вышмастер… чего-то там. Он пару секунд пристально смотрел на меня, озадаченно моргая, затем ретировался.
Сэди хихикнула.
– Ты популярен сегодня, Робби. Но никто на самом деле не знает, кто ты такой. Ты можешь быть вором, убийцей…
– Могу, если ты этого хочешь. – Я подавил отрыжку. – Если тебе и впрямь интересно…
– Вот вы где!
Это была Аннализа, такая же свежая, как в самом начале вечеринки.
– Кажется, Робби собирался рассказать мне все твои секреты.
– Не стоит верить словам, которые говорят, когда полночь давно миновала. Особенно если это слова из уст Робби.
– А я-то думала, он исчезнет с первым ударом часов.
Я огляделся по сторонам: женщины обмахивались, болтали туфлями, которые держались на кончиках пальцев, чтобы дать ногам отдохнуть; мужчины ослабили галстуки, расстегнули пуговицы. Теперь все выглядели обычными – просто тела, по стечению обстоятельств облаченные в грязную, но дорогую одежду, стоившую зрения не одной швее. Сэди присела на какой-то выступ возле брошенного музыкантами фортепиано. Не глядя, тронула клавиши.
– Давай, Анна! – крикнул кто-то. – У тебя это выходит лучше, чем у любого из нас.
Раздался всеобщий одобрительный ропот, когда Анна Уинтерс поднялась на подиум и поправила платье. Сперва она с озадаченным видом изучала клавиши, и я спросил себя, действительно ли моя подруга умеет играть, или это недоумение тоже часть шарады. Впрочем, угрюмая тетушка поощряла ее занятия музыкой; я все еще слышал, как гаммы, которые ей приходилось разучивать, пробуждали эхо в сырых коридорах. Потом прозвучал аккорд, зловеще спокойный, и следом еще один; холодные россыпи нот, от которых у меня по спине пробежали мурашки. Все разговоры стихли. Ноты как будто колебались и запинались, не превращаясь в мелодию, которую ждали слушатели; это было нечто красивое, но балансирующее на грани замешательства и тишины. И… о чем я только думал? Конечно, Аннализа умела играть! Много лет назад она сыграла для меня на том замерзшем фортепиано в одной из комнат Редхауса, и воспоминание, едва возникнув, разбилось о живую и правдоподобную сцену с несуществующей теткой в доме у водопада.
Толпа молодых людей все теснее окружала Аннализу, а я стоял сам по себе и как будто таял. В какую тайную игру меня втянули? Кто все эти люди? Что я о них знаю, какое мне до них дело? Конечно, легко позавидовать их умению держаться и правильной дикции, но это та самая ловушка, о которой меня предупреждал Сол и которую гильдии заготовили для нас всех, демонстрируя через приоткрытую дверь отдельно взятого дворца и витрины магазинов яркие проблески мира, который по самой своей природе не мог вместить больше горстки паразитов, пирующих за счет крови и пота большинства. Сжав кулаки, я пересек пустой бальный зал и, выйдя наружу, направился по набережной на восток.
Заря уже затуманила горизонт. Похолодало, дул бриз с моря, и пахло в большей степени солью, чем пресной водой. Шла какая-то церемония: два гильдейца в красивой темно-зеленой униформе гильдии металловедов обменялись жезлами, символизирующими их служебный долг. Я перегнулся через перила и увидел, какими тонкими были опоры набережной; невероятный инженерный подвиг. Эфир повсюду. Всякая греза шла в дело.
– Робби, подожди!
Я обернулся. Аннализа выбежала из бального зала. Ее платье было того же цвета – или таким же бесцветным, – что и поднимающийся туман, и она казалась такой же бесплотной, когда приблизилась ко мне, тихо шурша.
– Я не хотела, чтобы ты ушел, не прощаясь.
– Ну… – Я пожал плечами. – Вот он я.
– Ты же меня сам попросил? Ты хотел знать, как я живу.
– Ты мне о многом так и не рассказала, Аннализа… Анна. Для начала, о твоем имени. О том старом доме. Тетке. Но я как будто все знал. Разве это не странно?
– Мне приходится защищаться.
– От чего?
– От правды. По крайней мере, правды определенного рода. Как по-твоему, что сказали бы те люди в бальном зале, узнав, кто я?.. – Она замолчала. Сглотнула, и впадинка на горле превратилась в темный колодец, к которому я возжелал прикоснуться. Позади меня в тумане маячил серый Лондон. А река знай себе текла, и вода беззаботно смеялась, хихикала под нами. Я ощутил нелепое желание оказаться подальше от Аннализы, жить своей жизнью, изменить мир и найти свое предназначение. И все-таки мое сердце болело… так я узнал, что эта анатомическая деталь у меня действительно есть. Я думал о дне, проведенном в Редхаусе, и о том, как мы, двое детей, бродили по его сверкающим коридорам. Теперь казалось, что я попал в особняк иного рода – и здесь, сколько бы я ни ступал по знакомым коридорам, мне суждено блуждать до скончания дней.
Я оглядел себя: лакированные туфли, брюки с лампасами из красивейшего шелка, пуговицы и тонкое полотно рубашки.
– А теперь я потерял свои лучшие старые шмотки в том отеле, куда ты меня затащила…
Аннализа улыбнулась и как будто слегка приблизилась ко мне сквозь туман, не шелохнувшись физически. Это было похоже на ласковый огонь, тепло, исходящее от ее тела. Она казалась такой женственной в тусклом свете. Эта впадинка на шее. Пушок на щеке. Чайка взлетела, трепеща крыльями в первых восходящих потоках утра. Мы следили за ней взглядом, думая, что же сказать. А еще я вспомнил про Сола и Мод, которые наверняка пережили за день множество приключений и захотят мне про них поведать, когда мы встретимся в притоне Кэрис – все это будут истории про обычную жизнь, и я не смогу ответить им взаимностью. Да и кто мне поверит, даже если я вернусь в таком нелепом наряде? Конечно, я достаточно возвысился, чтобы стоять здесь, на набережной, в лучах утренней зари, недалеко от бального зала, похожего на морского ежа, рядом с красивой женщиной, и все же мне хватало ума, чтобы осознать беспредельную иллюзорность этого возвышения.
– Аннализа, ты когда-нибудь задумывалась о том, что произошло в Брейсбридже? Однажды случилось так, что двигатели перестали работать. Мне кажется, это как-то связано с нами обоими…
«С нами обоими…» «В Брейсбридже…» Эти слова как будто рикошетом отлетели обратно ко мне. Я намеревался преподнести их как некий дар, известие, способное подтолкнуть к озарению, но понял свою ошибку, не успев договорить.
– Прости… – Я все равно продолжил: – Но я кое-что видел, Аннализа. У меня были… не знаю, как их назвать… ну, такие видения, грезы…
Весь ее образ – в особенности глаза – как будто съежился и потемнел. Словно Аннализа была чистым эфиром, дивопламенем, которое вот-вот погаснет в лучах солнца, набирающего силу.
– С чего ты взял, что я родом из Брейсбриджа, Робби? – тихонько прошипела она. – Вот моя жизнь. Она вся здесь…
Я совсем потерял мою подругу. Ее глаза стали черными, как у той чайки, дыхание стало яростным, как у зверя. В тот момент она показалась мне странной и ужасной, дикой тварью, облаченной в платье, которое заклубилось, как будто в него влились остатки ночи. Веселые блики заиграли на воде, когда край солнца поднялся над горизонтом, и осколки светила блеснули в уголке ее глаза, а затем растворились и потекли вниз. На мгновение эта слеза сделалась единственным признаком ее человечности. Затем она взяла себя в руки, собралась. Красивая молодая женщина в шелковом бальном платье.
– Я Анна Уинтерс. Неужели не видно?