– Я держался от нее подальше, если вы на это намекаете. Но с чего бы мне ее беспокоить? Она же, ну… Анна Уинтерс! Она построила всю свою жизнь на притворстве.
– Ей пришлось так поступить. Не вини ее.
– Но она могла выбрать любой из тысячи вариантов.
– Да что ты говоришь? Сам-то что бы сделал на ее месте? Вступил в какую-нибудь гильдию? Попытался изменить мир? Уехал и женился? Притворился заурядным?
– Аннализа действительно подменыш? Она кажется такой…
Красивой? Исключительной? Обычной? Разве мог я подыскать слово, чтобы описать свои чувства? Сидя лицом к лицу с этим усохшим существом в игрушечном домике на дальней окраине Лондона, я пытался представить себе, что у нее и Аннализы есть что-то общее. В глазах Аннализы не было того потерянного, странного, голодного пламени, чьи отблески посверкивали в зрачках, устремленных на меня сквозь облака дыма из трубки. Ее конечности не были лакричными палочками. У Аннализы были золотистые волосы, а не жидкие пряди, похожие на паутину. Аннализа была…
«Знаешь, мы не все выглядим как монстры. Если вы предпочитаете называть нас троллями и ведьмами, это не значит, что мы такие и есть – и это теперь я старая, увядшая и уродливая».
– Простите. – Я поставил чашку, чувствуя, как покалывает пальцы и как болит покрывшийся волдырями язык. – Но я стольких вещей не понимаю.
– Помнишь, много лет назад, в Брейсбридже, мы гуляли вдоль реки в день похорон твоей матери? Ты уже тогда хотел узнать ответы… – Чаша ее трубки светилась. Я почти слышал шум быстротечной Уити. – Ты и сейчас такой же. Что, в конце концов, представляет собой твой интерес к политике, как не еще один способ попытаться объяснить поведение людей? И прости, если я выглядела не слишком довольной, когда ты застукал меня на том рынке. Но Лондон – непростое место для меня. Люди предубеждены, а предубеждение слишком легко превращается в страх, и, как можно понять, мне пришлось помириться с гильдиями. – Она вздохнула. – Но причины, по которым ты хотел узнать ответы, вероятно, те же самые, из-за которых мне не хотелось их давать. Возможно, нам стоит выйти, прежде чем ты услышишь то, что я хочу рассказать. В конце концов, сегодня бессменник…
Она закуталась в свое кожаное пальто, висевшее на крючке у двери, надела шляпу, нашла очки, а затем перчатки и шарф, хотя в такую погоду они едва ли требовались. И все же преображение оказалось необычайным. Женщина, за которой я следовал по разрушенным садам, была уже не иссохшим подменышем, которого я увидел над клошами, а пожилой гильдейкой. Одежда, как я наконец понял, была случайным элементом. Ее маскировка проистекала из неких внутренних усилий.
Она подвела меня к своей машине, которую держала припаркованной под навесом из гофрированной жести на берегу высохшего озера. Автомобиль, похоже, был еще одним здешним экспонатом, и по тому, как мистрис Саммертон гладила панели и прикасалась к изящным деталям из стекла и латуни, я понял, что она очень гордится им. Моя спутница подвигала рычагами, машина вздрогнула и проснулась, мы с пыхтением выбрались на солнечный свет. На дороге были ворота, невидимые за деревьями. Оттуда она направилась на юг, огибая сияющие холмы, по которым теперь ползли и скользили семьи, коротающие выходной, и дальше – через полупустые деревушки и мимо руин старых гильдейских дворцов, за слабо очерченную окраину Лондона, в настоящую сельскую местность, где земля больше не скрывалась под белым песком, а скот пасся на обычных зеленых полях.
По мере того как дорога шла то в гору, то с горы и как будто в нашем разговоре не было никакой паузы с тех пор, как мы шли вдоль реки в Брейсбридже, мистрис Саммертон продолжила рассказывать мне, как ее использовали после того, как она наконец покинула тюрьму в Оксфорде. Собиратели действовали не менее скрытно, чем любая другая гильдия, но, наряду с такими грандиозными сооружениями, как Норталлертон и Сент-Блейтс, по всей Англии были разбросаны промежуточные пункты, где так называемых «малозначимых персон» вроде нее можно было накормить, разместить и приставить к какому-нибудь делу. В течение многих лет она оставалась не более чем пленницей множества тролльщиков, которые возили ее из города в город и с фабрики на фабрику в тех самых зеленых фургонах, предъявляли непонятные чертежи или попросили устранить неисправность в какой-нибудь непокорной и опасной машине.
– Вы были одиноки? Вы никогда не говорили о других…
– Разве мы не всегда одиноки? – Она горько усмехнулась. – Что ты хочешь от меня услышать? Что мы, подменыши, – некая великая тайная армия, что Белозлата все еще живет где-то в лесной чаще и что мы все восстанем, как эти твои так называемые граждане, и положим конец Нынешнему веку?
Я ничего не сказал. Она выразилась проще и лучше, чем я мог бы осмелиться. И все же в ее голосе слышался неподдельный гнев; те самые неоправдавшиеся надежды, которые она, возможно, лелеяла все свое детство.
– Гильдии всегда верили, что существует какой-то жизненно важный секрет, какое-то заклинание, которое мой вид скрывает от них, – непревзойденная песня или фраза, скрытый язык, позволяющий изменить мир. Когда-то они пытались записывать крики несчастных, которых пытали и сжигали. Но теперь всю магию извлекли из-под земли и распихали по фабрикам…
Мы въехали в лесистую долину. Дорога зазеленела. Массивные ветви склонившихся над нами древних дубов походили на застывшие конечности танцующих гигантов, и сперва мы ехали по густой траве, а потом – как будто внутри самой настоящей пещеры. Мистрис Саммертон заглушила мотор, и когда он перестал тарахтеть, наступила тишина, даже птицы не пели. Мы неторопливо продолжили путь среди грандиозных сугробов из опавших листьев.
Лес был старый, не знавший топора. Я озирался, изучая проступающие на коре лица с моховыми бородами, и мне казалось, что в тенях впереди нас скрываются отнюдь не только новые заросли.
Пока мы шли дальше, а лес оставался обыкновенным лесом, мистрис Саммертон поведала мне, как высокопоставленный член Гильдии телеграфистов сжалился над ней и убедил Гильдию собирателей передать ее под его опеку. Работая в садах его поместья в Девоншире, она наконец открыла для себя единственную область знаний, в которой действительно преуспела, а именно – под ее руками все росло. Конечно, садоводы ее возненавидели, но она стала в некотором роде почетным призом, удачным вложением средств. К середине Нынешнего века, благодаря заботливому отношению богатых гильдейцев, она даже скопила небольшой капитал, хотя не придавала ему особого значения.
Мы добрались до лесной низины, где деревья росли купами. Госпожа Саммертон опустилась в углубление, образованное их корнями. Сухая земля была мягкой, как подушка. Облака сгущались. Воздух пульсировал.
– Мне доверяли настолько, насколько вообще доверяют существам моего вида. Люди говорили о том, насколько я «простая» и «надежная» – такими словами можно описать верного пса. И я была достаточно счастлива, ухаживая за своими растениями, живя скромной и по большей части анонимной жизнью. Когда мне сказали, что снова придется переезжать, и на этот раз обратно в промышленный мир, я чуть не сбежала. Но теперь я рада, что этого не сделала, потому что меня отправили в Редхаус. Да… Редхаус, который тогда все еще был деревней, хотя и больше не процветал, и оставшимся там членам гильдии пришла в голову безнадежная идея, что я могла бы помочь им извлечь больше эфира из иссякающего источника. Конечно, я не смогла. Там уже все сверкало, увядая. Но местечко было достаточно красивым, и я была там счастлива, даже когда ушли последние гильдейцы, водяное колесо отказало, а я осталась. На этот раз собиратели не вернулись за мной. Казалось, наконец-то я свободна. И это была мирная жизнь – затеряться, быть всеми забытой. Я давно привыкла быть наедине с собой, и уже чувствовала, что старею. Я решила, что в этом краю и проживу остаток своей жизни. Толика силы, которая еще оставалась в почве, помогала мне скрываться, но кое-кто сумел меня разыскать. Включая твою мать.
Влажный ветер тревожил отражения деревьев. Облака клубились. Моя мать, еще девочкой живя на ферме, бродила по Браунхиту и его потаенным долинам. Наткнулась на Редхаус, сверкающий, словно драгоценный камень на бархате, и госпожу Саммертон. Сколько ночей она сидела рядом со мной в комнатушке на чердаке, сколько историй рассказала – а эту все-таки скрыла…
«Ты не должен винить себя за ее молчание, Роберт. Или ее. Мы не проживаем всю свою жизнь при дневном свете. Есть вещи, о которых невозможно никому рассказать».
– Я думаю, твоей маме нравилось мое общество. Мне-то определенно нравилось ее общество. Но потом она выросла, как и все дети, и ей пришлось искать работу в том городе, в Брейсбридже. Она вышла замуж. Я не опечалилась – ну, может, совсем чуть-чуть. Я давно привыкла к тому, что моя жизнь и жизни других людей расходятся…
– У нее была подруга, не так ли? По имени Кейт.
Блеск неприкрытых глаз мистрис Саммертон стал острее.
– Она тебе об этом рассказала?
Я пожал плечами и сглотнул. Всколыхнулись видения, давным-давно изгнанные в дальний угол памяти.
– Я сам узнал.
– Прошлое лучше не ворошить, – пробормотала она. Медленно встала, скользя руками по стволу рядом. – На той фабрике произошел несчастный случай, – продолжила мистрис Саммертон, когда мы двинулись дальше среди деревьев. – Что-то связанное с эфирными поршнями. Однажды в полусменник они перестали работать. Произошел взрыв, и несколько человек погибло. Твоя мать в то время находилась там, прямо в недрах фабрики. Кейт тоже.
Она сухо прищелкнула языком.
– Ходили разговоры о каком-то несанкционированном эксперименте. Конечно, никто не захотел брать вину на себя. По крайней мере, из числа по-настоящему ответственных лиц. Когда случается что-то плохое, они всегда поступают именно так… Мы всегда думали, что твоя мать отделалась тем маленьким шрамом, а вот Кейт, она заболела, ее муж погиб при том же взрыве, а еще она была беременна. Полагаю, она многого боялась, и больше всего страшилась за дитя, которое носила под сердцем. Итак, твоя мать вспомнила обо мне – она вспомнила про Редхаус…