Я пыталась исцелить Кейт – я сделала все, что могла. Клянусь. Люди считают, что мой народ способен излечивать болезни, творить чудеса, да? Но я потерпела неудачу, как и с твоей матерью. К тому же Кейт стояла прямо рядом с поршнями, когда они взорвались. К моменту, когда я ее увидела, ее кости уже начали превращаться в машинный лед, вены сияли. И все-таки мне известно о травах то, чего не знает большинство так называемых аптекарей. Я сумела даровать ей толику утешения… Увы, Кейт зачахла и умерла. Но она, по крайней мере, дожила до возможности увидеть ребенка, которого выносила, и понять, насколько ее дочь красива.
– Это была Аннализа?
Госпожа Саммертон некоторое время молчала.
– Я уже стара. Но во многих отношениях жила вполне достойно. Никогда не голодала. В результате бессмысленной смерти и ужасного стечения обстоятельств у меня появилась Аннализа. Полагаю, я всегда была такой же, как ты, Роберт. Хотя и не знала этого, искала цель в жизни. А что может быть лучше, чем дать юному существу тот шанс, которого у меня никогда не было?
– Вы знали, какая Аннализа на самом деле?
– Каким бы ни было заклинание, которому подверглась Кейт, в нем наверняка таилась колоссальная мощь. Аннализа обязана была быть подменышем, но казалась совершенной – и ты сам понимаешь, как гильдии должны были дорожить подобной добычей! Так что и речи не было о том, чтобы отдать ее обратно в Брейсбридж. Растить Аннализу – это был долгий и трудный процесс, по ходу которого мне пришлось многому научиться, но, по крайней мере, у меня были кое-какие сбережения, мои небольшие инвестиции, которые, как я обнаружила, поразительным образом умножились за то время, пока я их игнорировала.
Таким образом, я сумела сделать Редхаус комфортным и безопасным, купить все необходимое и заботиться об Аннализе в течение долгих зим, коротких весен и дождливых осеней того северного края. Это странно, но я узнала о жизни обычных людей больше, чем за все предыдущие годы. И я постоянно училась у Аннализы. Сначала боялась Гильдии следователей и, конечно, Гильдии собирателей. Все то первое лето и зиму, и даже когда я еще ухаживала за Кейт, я представляла себе темные и одинокие фигуры и пряталась от теней, но для меня, даже после трагедии с рождением Аннализы, и того дня, когда твоя мать нас с нею покинула, чтобы продолжить жить своей жизнью, те времена были счастливыми. Аннализа была словно неумолкающая песня. Ее волосы менялись в зависимости от времени года. Зимой они были огненно-золотыми, а весной бледнели до оттенка солнечного света. В середине лета становились пшеничным полем. Она называла меня Мисси. И я любила ее, Роберт, мне нравились веснушки на ее носу и то, как ее кожа шелушилась летом. Иногда по вечерам, когда она спала, а я бродила по той замерзшей деревне и наблюдала за тенями, которые освещенные звездами деревья отбрасывали на лужайки, я с трудом могла поверить, что не сплю.
И постепенно, понемногу я сумела познакомить ее с миром людей. Мы развлекались кое-где в сумерках, когда расходилась толпа, в качестве последних клиенток лодочников на озерах, поздних пешеходов на тропинках вдоль реки, припозднившихся покупателей на рынках. Аннализа всегда понимала необходимость быть осторожной. Она чувствовала свою силу. Она знала, что не принадлежит этому миру, как любой обычный ребенок…
– Но вы отослали ее из Редхауса, – сказал я после того, как мистрис Саммертон молчала так долго, пока мы шли под деревьями, что казалось, будто история о ней и Аннализе там и закончилась, в тех сумеречных парках, которые они посещали, чтобы в одиночестве погрузить весла прогулочной лодки в темные воды озера.
– В тот день, когда ты и твоя мать пришли к нам, – проговорила она, – я наблюдала за тобой и Аннализой через окно, пока вы сидели и разговаривали у фонтана, и осознала, что была эгоисткой, что дальше так продолжаться не может. Я держала этого ребенка при себе – мне грозила опасность по доброте душевной поступить с ней тем образом, который я на собственном опыте больше всего возненавидела, то есть заключить ее в тюрьму. Тем летом и осенью, пока твоя бедная матушка страдала и умирала от отложенных последствий несчастного случая, я осознала, что Аннализе необходимо от жизни гораздо больше, чем я в силах ей дать, и мы начали строить планы.
Деревья расступились. Мы вернулись на узкую дорожку, хотя небо теперь было темнее, чем ветви деревьев, которые тянулись над нею. Когда мы добрались до автомобиля, листья над головой наконец затрепетали и приглушенно застучали капли дождя. Я помог госпоже Саммертон совладать со сложными распорками, на которых по бокам держалась кожаная крыша.
– Итак, – спросил я, когда она развернула машину и поехала обратно под дождем, – когда появилась история о тете и доме у водопада?
– Это, – сказала она, – было в основном изобретением Аннализы. Нам требовалась достоверная история. – Маленькие щетки скользили по переднему стеклу, и все-таки мы тряслись по изрытым колеями дорогам, не видя ничего дальше нескольких ярдов впереди. – Конечно, мне было нелегко с ней расстаться, и пришлось столкнуться с рядом трудностей. После стольких лет скрытности и обмана казалось странным отправлять ее в мир людей на корабле лжи. Но я хотела, чтобы у Аннализы было все, чего не было у меня. Шанс стать обычной. Альтернатива – уродец, подопытный кролик, которого изучают, используют, тыкают иголками и заставляют делать то да сё, таская повсюду в жутком зеленом фургоне. Не вини ее за обман.
– И Аннализе это по нраву?
– Ты имеешь в виду ложь? Между нами говоря, подозреваю, что моя девочка всегда получала от нее удовольствие. Для Аннализы жизнь все время была чем-то вроде игры. Именно эту черту люди находят в ней наиболее привлекательной – и именно она в наибольшей степени вызывает гнев. Но последнее, чего я когда-либо хотела, – это привлекать к ней излишнее внимание, особенно теперь, когда она живет так, как хочет… И, возможно, ты наконец-то поймешь мое нежелание встречаться с тобой. Кстати, у меня такое ощущение, что ты знаешь обо всем этом гораздо больше, чем я…
– А если и так?
– Тогда, надеюсь, ты отлично осознаешь необходимость оставить все как есть.
По мере того, как мы ехали дальше, дождь поредел и прекратился, но по возвращении на Край Света мягкий полдень показался тусклым и холодным. Белые холмы опустели. Казалось, стеклянные панели теплиц позади домика вздохнули с облегчением.
– Я теперь слишком редко вижу Аннализу, – сказала мистрис Саммертон, прогревая примус. – Хотя именно ее присутствие привело меня сюда, в Лондон. Но во многих отношениях это место для жизни не хуже любого другого, поэтому будем считать, что мне повезло. Мне не так уж много осталось, однако я, похоже, примирилась с бытием. Но ты наверняка проголодался…
Я наблюдал, как мистрис Саммертон чистила картошку и открывала банки тонкими суетливыми руками. Когда еда была приготовлена, я умял все, что было на тарелке, стоявшей у меня на коленях, а хозяйка домика поковырялась в своей крошечной порции, затем убрала тарелку в сторону, раскурила трубку и стала наблюдать за мной. Блюдо было вкусным и слегка экзотичным, несмотря на свою простоту. Облизав тарелку, я подумал о том, что вкусил волшебной пищи в сказочном доме посреди обширных заколдованных садов Края Света, но почему-то по-прежнему был голоден.
– Итак. – Мистрис Саммертон встала, и облако дыма, который как будто был ее частью, окружило меня. Я ощутил прикосновение ее пальцев к своим волосам. – Возможно, тебе хочется поглядеть на Аннализу?
Норт-Сентрал сиял в ночи. Над потоком транспортных средств высился Большой оперный театр, залитый бледным газовым светом, возведенный на столпах грез и фундаменте иллюзий. Экипажи вываливали свое фешенебельное гильдейское содержимое на тянувшийся от самой подъездной дороги красный ковер, и оно струилось потоком цилиндров и диадем. На мгновение я подумал, что мы с мистрис Саммертон, возможно, направляемся туда. Но это было какое-то большое и официальное гильдейское мероприятие – время для фамильных украшений и антикварных кушаков. Ее маленькая машина затряслась по мощеной боковой улочке, и меня повлекли к узкой двери в задней, неприукрашенной кирпичной стене театра.
Юноша в низком коридоре хмуро зыркнул и потребовал билеты, но мистрис Саммертон что-то пробормотала, в ее затянутых в перчатки руках сверкнули монеты, и нас пропустили. Мы поднимались по лестницам и шли по коридорам, пока в набирающем силу море света и звука, чувствуя слабый, но вполне отчетливый запах мокрых пальто, не вышли на балкон, висящий почти под самой крышей главного зрительного зала. Я перегнулся через край и увидел, как внизу копошатся миниатюрные лысеющие макушки и бюсты, узрел морской блеск многочисленных украшений. Я как раз гадал, случалось ли кому-нибудь поддаться искушению плюнуть, когда почувствовал легкое движение рядом с собой и понял, что часть балкона уже занята.
– Итак, вы мастер Борроуз. – Я пожал протянутую руку. – Мистрис Саммертон очень хотела, чтобы я нашел вам билет. – Пальцы были маленькие и холодные. – Я мистер Снайт. Как поживаете? Разве госпожа Саммертон не упоминала обо мне?..
Мистер Снайт улыбнулся мне. Сначала по росту и странной, невнятной легкости голоса я подумал, что он ребенок. Но его лицо было белым от пудры, нос – длинным и тонким, крючковатым, сухие губы казались подкрашенными помадой, а розоватые глаза – древними. На нем был прекрасно скроенный, но несколько потрепанный костюм уменьшенного вдвое размера, в стиле, который ученик мастера-портного мог бы сшить лет пятьдесят назад, и шапочка из черных волос, вероятно, задуманная как тупей. Если уж подбирать аналогию из всего, что может существовать в этом мире, мистер Снайт выглядел как абсурдно утонченный и малокровный мальчик, который несколько веков играл, запершись в отцовском гардеробе. Полагаю, я что-то пробормотал, когда сидел между ним и мистрис Саммертон. Затем весь зрительный зал погрузился в темноту, и шепот стих, когда занавес распахнулся, явив великолепно одетую труппу.