В тот вечер было много выступлений и музыки, но я не могу сказать, что уделял им достаточно внимания. Я ничего не знал о навыках Гильдии талантов, и у меня не было особого желания избавляться от своего невежества. Тем не менее, освещение было красивым. Огни двигались и расплывались по сцене, как будто околдованные музыкой. И декорации вертелись, менялись – дворец, тундра, лес, – пока танцоры танцевали, актеры декламировали, а известные музыканты пиликали на скрипках. «Сколько денег, – думал я, – сколько усилий…»
Занавес поднялся и опустился. Раздались аплодисменты. Случились одна-две попытки развеселить аудиторию – я так рассудил по волнам смеха, которые грохотали внизу. Два актера, нацепив матерчатые кепки, попытались подражать выговору жителей Истерли. Время от времени сквозь громыхание оркестра прорывалась мелодия, но ее быстро заглушали. Я едва не заснул, невзирая на странную обстановку, как вдруг занавес снова раздвинулся, и оказалось, что сцена почти пуста.
Лишь рояль стоял в центре. Последовала пауза, кто-то кашлял и перешептывался. Затем Аннализа появилась откуда-то сбоку. На ней было длинное серебристо-белое платье, светлые локоны струились по спине и сияли в свете прожекторов, пока она шла к роялю своей мгновенно узнаваемой походкой. Она казалась маленькой и беззащитной. Белые клавиши походили на оскаленные зубы, и в зале воцарилась странная тишина. Аннализа даже не взглянула в сторону публики. Создавалось впечатление, что некто забрел в пустую комнату и совершенно случайно обнаружил прекрасный инструмент. Она сидела с поднятыми руками, и тишина все длилась, пока не начала заполняться звуками беспокойного ерзания.
Я вспомнил нашу ночь Середины лета и то фортепиано в бальном зале. Первый аккорд, который она сейчас сыграла, заполнил огромное пространство, словно предчувствие, и показался похожим. Он был странным, резким и чудесным. Не песенка, которую мог бы насвистывать бродячий гильдеец. Казалось, ноты стремятся породить не мелодию, а тишину. В целом это оказался короткий опус, за которым последовала долгая пауза – зрители хотели убедиться, что это не очередной сбивающий с толку фрагмент тишины, – и когда аплодисменты наконец раздались, они прозвучали неуверенно. Аннализа встала и поклонилась. Занавес упал. По всему зрительному залу зажглись газовые фонари. Я попытался встать, но кукольная рука мистера Снайта легла мне на плечо.
– С тем же успехом можно посидеть здесь, дорогуша, – сказал он. – Это всего-навсего антракт.
Остаток представления я провел как в тумане, хотя не сомневаюсь, что вторая половина была по меньшей мере такой же длинной и сложной, как первая. У меня болели ягодицы. Я снова проголодался и хотел пить. Дальние балконы прилепились к противоположной стене, как золотые ласточкины гнезда.
– Это было так прекрасно, – пробормотал мистер Снайт, когда стихли последние аплодисменты. Он вытер свой лобик огромным носовым платком. – Вы так не думаете?
Мистрис Саммертон слегка склонила голову. Она выглядела усталой, поникшей.
– Просто замечательно. Хотя я в подобных вещах не разбираюсь…
– О, я знаю, какой провинциальной была жизнь в Уэст-Кантри. А потом в том ужасном месте на севере. Или даже на Краю Света… – Мистер Снайт тихо вздохнул. – Но дайте себе еще несколько десятилетий, и я уверен, вы начнете ценить все чудеса столичного искусства. Я вам обещаю, они принесут такое облегчение… – При более ярком освещении я смог разглядеть, что, помимо помады на губах, вокруг глаз мистера Снайта также наблюдался избыток пудры. Его кожа была белой, как слоновая кость, без единого волоска или поры.
Я сидел между ними, застигнутый врасплох этим разговором.
– А вы, Роберт? Я так понимаю, вы с севера?
– Да, – согласился я.
После всего услышанного не хотелось признаваться, что я из Брейсбриджа. Но его глаза без ресниц смотрели прямо на меня. Какими бы тусклыми они ни были, грим не мог скрыть наполнявший их неуемный, древний голод. Театр внизу пустел.
– Я знаю, мастер Роберт, что госпожа Саммертон подобные вещи не одобряет, – сказал он, – но на этот вечер запланировано небольшое собрание моих коллег-искателей. Откровенно говоря, гильдейцу вроде меня не помешал бы сопровождающий. Это всего лишь недолгая прогулка, обещаю.
Он правда сказал «гильдейцу»? Я сомневался почти во всем, что говорил мистер Снайт. И все-таки мне было любопытно.
– Я так благодарен вам за компанию, – выдохнул мистер Снайт. – У меня есть славный дружок-извозчик, которому я могу доверять. Но у него инфлюэнца. Вы не находите, что для этого времени года микробов как-то многовато?
Он накинул на плечи отороченный мехом плащ и шел, постукивая тростью из черного дерева с серебряным набалдашником. Снова начался дождь, и я нес его удивительно большой и тяжелый саквояж и зонт. Он был совершенно сухим, а вот по моей шее стекали струйки воды. Мистрис Саммертон уехала на своей машине в сторону Челси-Бридж, но за нами как будто следовала ее тень. Кем бы ни был мистер Снайт, я не сомневался, что она нас познакомила неспроста. От него пахло старым шкафом: сыростью, нафталином, древоточцами и лавандой. Был ли он на самом деле подменышем или просто родился маленьким, белым и странным? У меня болели руки и ноги, во рту пересохло. Полузабытые сцены оперного театра, драконы и нимфы, танцовщицы, похожие на цветы, музыка Аннализы – призрачные отголоски не отпускали меня, как будто представление продолжалось.
– И лучшего спутника у меня и быть не могло, да? Я знаю – о, не отрицайте! – что весьма многие осуждают то, чем вы, мизеры, занимаетесь, но любой, кто имеет верное представление о гильдиях, согласится с тем, что вы для их функционирования жизненно важны…
– Спасибо, – проворчал я.
Мы вошли в район с красиво вымощенными улицами и симпатичными церквями, большими квадратными домами, облицованными камнем, квартирами в той самой дорогой части Лондона, которую называют Гайдой – находится она между гильдейскими дворцами на бульваре Вагстаффа и Большим Вестминстерским парком. Некоторые здешние особняки были почти того же размера, что и оперный театр, но так изобиловали окнами, что в потоках дождя казались сделанными целиком из блистающего стекла. С фронтонов ниспадали телеграфные провода – верный знак, что здесь живут богатеи. Мистер Снайт повел меня вокруг переднего фасада одного из самых больших зданий к двери для лавочников с задней стороны. Позвонил в колокольчик и стал ждать, дыша со свистом. Мелькнуло лицо эконома.
– Вас двое… мы определенно не ожидали…
– Это мастер Борроуз из Гильдии, э-э, исследователей. Он мой ассистент.
Я молчал, пока нас вели вверх по бетонным лестницам и по узким коридорам без окон. Двери открывались со скрипом. Слышался шепот, хихиканье. Мелькали удивленные лица сонных горничных. Затем мы достигли более широкого коридора, чей дальний конец терялся в дымке, подсвеченной лампами. Он оказался таким просторным, а наши шаги звучали так приглушенно, что я бросил взгляд на собственные ступни, проверяя, движемся ли мы. Эконом в последний раз презрительно фыркнул и встал сбоку от двойной двери.
– Вы не могли бы подержать? Премного благодарен…
Мистер Снайт ненадолго вручил мне свою игрушечную трость из черного дерева, затем сбросил с плеч плащ и вывернул его подкладкой наружу – она была блестящая, шелковая, с узором из ярко-оранжевых и зеленых пятен. Тихонько напевая, порылся в карманах пиджака в поисках носового платка, посмотрелся в крошечное зеркальце и начал быстрыми, умелыми движениями размазывать и менять грим на лице.
– Итак, мастер Роберт, моя трость? – Он потеребил свой красный шейный платок, немного распуская узел. Подвернул рукава. – Весьма признателен…
Затем мой спутник кивнул эконому, позволяя открыть двери, и заключительным жестом сдернул с головы тупей. Трансформация была завершена. Когда мы вошли в огромную комнату, мистер Снайт – одетый в свой вычурный плащ, крошечный, лысый, с удлиненными чертами лица, темноглазый и белый как алебастр, вертящий в руках трость, словно волшебную палочку, – превратился в миниатюрного волшебника из какого-то давно минувшего века.
Калильные сетки трепетали и шелестели, отражаясь в мириадах зеркал. Целые созвездия гильдейских значков, ожерелий, брошей, пуговиц, очков, огоньков на конце сигареты, бусин и моноклей окружали нас – и запах стоял очень похожий на тот, что я успел ощутить в театре, запах разгоряченного, фешенебельного и слегка влажного скопища людей. Я отдал мистеру Снайту его саквояж, который он поднял, как будто тот был пуст, и сел рядом с дверью на стул со скользкой шелковой обивкой. Жирное красное солнце большой сигары подмигнуло мне. Весь свет, какой был в комнате, озарял мистера Снайта.
– Приветствую вас, мои собратья по поиску истины и просветления… – Его негромкий голос перекрыл шорохи и шепоты. – Я мистер Снайт. Многие из вас слышали обо мне. Многие не слышали… – Он закатал левый рукав, обнажив тоненькое левое запястье, на котором, судя по всему, не было иных отметин, кроме татуировки в виде креста и буквы «П». – Достаточно сказать, что я родился в ином месте, в иной век, и мои родители, узрев меня таким, каким я был, пришли в ужас и бросили дитя в густом лесу, который тогда покрывал всю эту страну. Я должен был умереть во власти неистовой вьюги, но мое первое воспоминание… – Он умолк и поморщился от боли. – Волчья морда. Да, дамы и господа… – Еще одна пауза. – Меня взрастил canis lupus, серый волк, во тьме густого леса, на молоке, крови и дикости. Вы видите меня здесь лишь потому, что я был спасен охотниками, попал в церковь и познал пути гильдий и благодать нашего благословенного Господа. – Он осенил себя крестным знамением. – Но где-то там… где-то там всегда… – Он прижал ладони к вискам. Последовала еще одна пауза. – Всегда существуют чудеса, незримые для людских глаз. Вопросы, ответить на которые не поможет совокупная мудрость гильдий… – И так далее, и тому подобное. Я понимал, о чем он говорит, но смысл фраз быстро исчезал, как стертое дождем отражение.