– Но ты могла бы стать кем угодно. У тебя было столько вариантов! Так почему же это?
Она повернулась и продолжила идти. Впереди утесы раскололись, образовав расщелину с крутыми склонами. Тропинка вела от пляжа вверх вдоль ручья, каскадом вытекавшего из нее, петлявшего из стороны в сторону под аккуратными деревянными мостиками; всюду простиралась тень папоротников. Мы вошли в ущелье, влажное, прохладное и темное даже в это жаркое утро.
– В отличие от тебя, – говорила Аннализа, быстро шагая вперед, а вода под нами струилась каскадом, собиралась в озерцо и вновь ниспадала, – я не вижу ничего плохого в том, чтобы просто быть счастливой. И как следствие в том, чтобы делать счастливее жизни окружающих. Твоя проблема такова: ты воображаешь, что счастье – это слишком легко, это какая-то дешевая иллюзия, которой можно пренебречь ради… – Подыскивая слова, она оглянулась и посмотрела на меня. – Ради того, что ты хочешь обрушить на наши головы, чем бы оно ни было, Робби.
С растительности капало. Поднялся туман. В лучах солнечного света повисла радуга. Я почти ожидал, что за следующим поворотом появится дом той воображаемой тети.
– Но стоит признать, иногда бывает нелегко. И полагаю, что я и впрямь другая, или могла бы стать такой, если бы позволила окружению влиять на себя. Когда я вхожу в комнату, я чувствую мысли людей, как рев этой воды. Когда я прохожу мимо кормила, здания, машины, я должна закрывать свой разум, иначе заклинание бьет по мне. Если бы я расфокусировала зрение, открыла уши, забыла о себе и впустила все это, огромный мир поглотил бы меня. Это как безумие. И мне придет конец. Я стану одним из тех несчастных существ, о которых ты слышал. Тех, кто гораздо хуже Мисси, которых держат в Сент-Блейтсе. Так с какой стати я должна этого хотеть? Я всегда стремилась захлопнуть эту дверь.
– Но у тебя есть власть…
– …не говори мне о власти! – огрызнулась она. – Я хочу, чтобы моя жизнь была такой, какая есть. Я все еще хочу быть Анной Уинтерс. Я хочу быть счастливой и обычной… – Мы приблизились к вершине утеса. Тропинка выравнивалась. Впереди были ворота. Как и следовало ожидать, за ними, учитывая, что мы прошли меньше мили, лежала часть огромных садов Уолкот-хауса. Отсюда все еще можно было увидеть множество крыш особняка и высокий белый шпиль Поворотной башни. – Если хочешь власти, Робби, – пробормотала она, – тебе следует посмотреть вон туда.
Ручей, питавший ущелье, расходился веером. Я узрел пруды и водные сады. Огромные рыбы с золотыми панцирями и древними глазами обнюхивали наши отражения. С каждым новым поворотом и сюрпризом я пытался представить, как лучше использовать ту или иную урну, арку, участок лужайки в наступающем Новом веке, но становилось все труднее. Это место было спроектировано так, чтобы ошеломлять.
– И я все еще жду, когда ты мне скажешь, – Анна открыла калитку, чтобы вновь спуститься в ущелье, – что плохого в том, чтобы быть счастливой…
– Ничего. Если ты такая на самом деле.
Мы вернулись по тем же извилистым тропкам. Воздух на берегу был жарким, как в полдень. Я еле передвигал ноги. Опять разболелась голова.
– Ты встречалась с грандмастером и грандмистрис Боудли-Смарт?
Анна покачала головой.
– Кто они?
– Они здесь в качестве гостей. Я подумал, что они… впрочем, неважно.
Мы снова приближались к купальщикам. Они все еще плескались, плавали, играли.
«Смотри! Это Анна!»
«Да, да!»
Обычные возбужденные возгласы.
– Здесь все о тебе крайне высокого мнения, – бесцельно проговорил я.
На мгновение шаги Анны замедлились, и она кивнула, по-видимому довольная. Если у нее и есть слабость, подумал я, так это то, что ей нравится нравиться другим. Вот почему она терпит меня – вот почему она мирится со всем. Купальщики, мокрые и нелепые в своей скудной одежде, спешили в нашу сторону. Я задержался и понаблюдал, как они столпились вокруг Анны, мне хотелось в точности узнать секрет ее коронного номера. Но в другом, созданном ею мире, который внезапно стал таким же реальным, как полуденная жара, Анна излучала не что иное, как счастье и бесхитростную тайну своего бытия, а подобное мало кому под силу.
Я сел на песок. Игра, в которую купальщики давно пытались играть, обрела форму, когда пришла Анна, чтобы подстегивать их, спокойно направляя с кромки моря, хотя, как и я, она не умела плавать. Ее друзья внезапно стали выглядеть грациозными, как морской народ, когда плавали, ныряли и гонялись друг за другом. Наконец утро подошло к концу, и, завернувшись в полотенца, сбросив мокрые фрагменты купальников, которые собрали горбатящиеся слуги, они исполнили необыкновенный танец переодевания. Сэди, взъерошенная и мокрая, в дорогом дневном платье, села рядом со мной.
– Все меняет наша Анна, верно? И так всегда.
Анна разговаривала с вышмастером Джорджем. Она сняла сандалии, хотя умудрилась пройтись со мной по волнам, не намочив их, и болтала ими, держа за ремешки. Когда она наклонилась, чтобы надеть их вновь, я увидела, как рука Джорджа прошлась над ее спиной. Мое сердце упало, а затем начало бешено колотиться, пока я смотрел, как он и Анна поднимаются по ступенькам к дому.
– Эй, вы все! – Пронзительный крик. Молодой гильдеец – один из тех, кто прошлой ночью собрался вокруг рояля, – стоял над озерцом, с его рук стекала вода. Он держал что-то крошечное и живое. – Смотрите, что у меня есть! – Он издал лающий смешок. – Еще один найденыш Сэди!
Весь оставшийся день Уолкот-хаус продолжал просыпаться. Состоялись соревнования по стрельбе из лука. На лужайках очаровательно одетые дети из местных гильдий исполняли народные танцы. Были лотереи и охота за сокровищами. В библиотеке, отделанной латунью и кожей, обнаружились тщательно выглаженные свежие экземпляры «Гилд Таймс», в которой было еще больше информации о забастовках и локаутах, хотя газета называла их «волнениями» и «необходимыми мерами предосторожности». Но отсюда, с запахом солнечного света на старой шкуре, ничто – даже сам Лондон – не казалось реальным.
Вернувшись в свою комнату, я лег на кровать с балдахином, погладил прекрасное дерево и потер ноющие от боли виски. На стене в рамке висел список благотворительных организаций, для которых собирали средства в эти выходные. Фонд попавших в беду гильдеек, Общество по восстановлению в правах трубочистов, Мэнский приют для старых лошадей, Приют Эмили для бездомных животных… даже Хоспис и лечебница для душевнобольных Сент-Блейтс; они покрывали все мыслимые виды несчастий. А на лужайках гости покупали лотерейные билеты, решали невыполнимые задачи на спор или складывали свернутые десятифунтовые банкноты в серебряные коробочки. После их усилий было трудно поверить, что где-то еще остались страдающие от бедности и болезней…
Я бродил по коридорам. Обед прошел без какого-либо явного сигнала о приеме пищи, и комнаты для завтраков пустовали. По лужайкам бродили группы гостей, игривые, тихие или заговорщицки настроенные. «Очередной найденыш Сэди». Но я понятия не имел, где Сэди – или вышмастер Джордж и Аннализа, которых мне было трудно не представлять вдвоем. За лужайками были озера, поляны, места для прогулок хватало и на тысячу влюбленных. И в Большом Вестминстерском парке не было ничего, что могло бы сравниться с этими деревьями. Огненная осина и рисклипа. Ива и камнекедр. Их листья звенели и шелестели надо мной, их тени ткали гобелены, их ароматы и краски разносил лихорадочный ветерок. Но я пресытился чудесами, меня терзали тошнота и голод. В конце концов я нашел несколько пирожных в благотворительном киоске, хотя женщина, которая меня обслуживала, разочарованно пискнула, когда я заплатил ровно столько, сколько она просила – шесть пенсов.
Наступил вечер. Лужайки затихли. Гостям пришла пора переодеваться. После моего вчерашнего выступления перспектива еще более грандиозного мероприятия показалась зловещей. Я решил игнорировать на подносы с напитками. Но кем же я буду? Я слышал этот вопрос сегодня несколько раз, но понятия не имел, что он означает. Все еще борясь с головной болью, спасаясь от нарастающего шума и света Уолкот-хауса, я направился к длинным теням, которые отбрасывала живая изгородь.
– Мать твою, все время ворчишь, и больше от тебя ничего не дождешься…
– Десять минут назад ты сказал, что я прекрасно выгляжу.
Голоса доносились из-за изгороди. Вообразив, что они одни в этих садах, грандмастер и грандмистрис Боудли-Смарт позабыли про дикцию, переделанную на южный манер. Я подстроился под их темп шагов по ту сторону зарослей. Как и все давно состоящие в браке пары, Боудли-Смарты могли спорить бесконечно. Мною едва не овладела ностальгия – прошло много времени с тех пор, как я слышал подобные перепалки сквозь тонкие стены Брикъярд-роу. Я поспешил вперед, к проему в кустарнике, и поравнялся с ним как раз в тот момент, когда в поле зрения возникли Боудли-Смарты – впрочем, они все еще были слишком увлечены спором, чтобы заметить меня. На самом деле, я усомнился, что это и впрямь Боудли-Смарты, не говоря уже о Стропкоках. Мужчина и женщина, идущие по затененной стороне дорожки, пролегавшей между подстриженными живыми изгородями, могли бы выйти из Века королей. На нем была корона и плащ с мехом горностая. На ней – мантилья и красное платье с длинным шлейфом, который пришлось нести в руках. Неизменными остались только их язвительные, горькие голоса.
– Да чтоб мне провалиться, если ты не…
Я кашлянул. Они вскинули головы, напряглись и продолжили идти молча, пока не поравнялись со мной.
– Очаровательная погода, не правда ли? – Вернулся прежний голос грандмистрис Боудли-Смарт. Они планировали пройти мимо, однако я преградил им путь.
– Я мастер Роберт. – Между короной и небольшой искусственной козлиной бородкой грандмастера Боудли-Смарта были все те же глаза, которые смотрели жестко, оценивающе; он изучил протянутую руку, прежде чем взять ее. – Простите за то, что я на вас сегодня утром пялился, – сказал я, когда его кольца впились в мою ладонь, – я подумал, что мы знакомы, но ошибся. Вы же знаете, такое бывает.