– Где ты?
Я услышал рокот, земля сделалась мягкой и податливой. Я посмотрел вниз и увидел песок в клочьях пены.
Здесь.
В тусклом свете все сделалось зыбким, изменчивым. Она стояла в волнах, обнаженная. Я наконец-то понял, как следует толковать бледность кожи, изящество черт лица, магию желаньки. Сэди была Анной Уинтерс, Аннализой, облаченной в золотисто-серую дымку и восстающей, словно богиня, из туманного моря. Задыхаясь от вожделения, я вошел в воду и побрел к ней.
– Ну что, мастер Роберт? Стоила ли я того, чтобы за мной гнаться?
Однако голос по-прежнему принадлежал Сэди, а мокрые волосы были обесцвечены перекисью. Я наткнулся на нее, все еще в глубине души ожидая ощутить грезу, дым, но вместо этого, когда она вздрогнула и мы обнялись, обнаружил холодную реальность плоти. Нахлынула волна. Сэди с видом знатока расстегнула мои пуговицы. Мы поцеловались. Я хотел ее в тот миг, но волны оказались слишком сильными и было трудно удержать равновесие. Мы упали в ледяную пену и дотащились до песка, где я стянул с себя остатки промокшей одежды. Мы занялись любовью. Сэди получила свой миг наслаждения. Я, ощущая коленями жесткий мокрый песок, получил свой. Рухнул на спину. Накатила волна побольше. Мы посмотрели друг на друга, рассмеялись и поднялись на ноги.
– Думаю, оно того стоило, – сказала Сэди, присев на корточки, чтобы смыть песок с ягодиц. Туман рассеивался так же быстро, как появился. Ее платье распростерлось чуть выше в волнах прилива, вздымаясь и поблескивая, как огромная медуза. Теперь Сэди выглядела другой – приземленной, человечной, со змеящимися по испещренной синими пятнами коже прядями волос и прилипшими водорослями. – Ты не был поспешен – мы, девушки, такое весьма ценим. Это, поверь мне, редкость.
Я улыбался, слушая болтовню Сэди. В том смысле, который она имела в виду, я и впрямь был деликатным любовником, хотя проститутки с Докси-стрит жаловались, если ты чрезмерно задерживался у них меж бедер. Меня неизменно влекли краткие моменты после близости – и Сэди ничем не отличалась от уличных тружениц, когда разговаривала со мной и умывалась почти столь же буднично; ее соски посинели, кожа на животе сморщилась, а на бедрах проступили бугры, напоминающие апельсиновую корку. Возможно, такова истина. Возможно, все люди, по сути, одинаковы.
– Почему ты так смотришь? – Она откинула мокрую прядь волос со щеки. – У меня что, морская звезда к спине прилипла?
Я поцеловал ее в холодный лоб.
– Ты прекрасна такая, какая есть. Не нужно притворяться кем-то другим.
– Что ж…
В кои-то веки Сэди не знала, что сказать. Горизонт трепетал узкой полоской света.
Я отправился на поиски своей одежды.
IV
– Доброе утро, гражданин!
В первосменник после возвращения из Солтфлитби я впервые услышал это приветствие – произнесенное непринужденным тоном, без иронии и пафоса, обычно свойственного членам Народного альянса, – когда один рабочий обратился к другому через улицу. Груз моих забот, а с ним и вес моей сумки как будто уменьшились, и я пошел дальше, насвистывая мелодию, название которой забылось, навстречу Черной Люси, Блиссенхоку и всем пустым колонкам свежего выпуска «Новой зари». Возможно, этим летом Третий индустриальный век и впрямь закончится. Никто толком не знал, как происходят подобные изменения, поскольку они случались с интервалом по меньшей мере в столетие, а исторические хроники были невнятными. Ребенком я представлял себе, что вельгильдейцы выглянут из окон, вдохнут утренний воздух и решат, что пришла пора обновить слой краски, покрывающий Англию… Я знал, что Первый индустриальный век начался с казни последнего короля, Второй – с какой-то масштабной и сложной реорганизации гильдий, и что начало Третьего было ознаменовано триумфальной выставкой на Краю Света. Но как? Почему? Даже на страницах «Гилд Таймс», не говоря уже о «Новой заре», не было единого мнения.
– Доброе утро, гражданин!
Здания задрожали. Темза сжалась и выдохнула. Это было лето видений и предзнаменований. На Холме отшельника поселился настоящий отшельник и начал провозглашать конец не только Нынешнего века, но самих времен. Посещаемость церквей возросла, и темнота казалась гуще, если пройти мимо высоких распахнутых дверей, благоухающих новым сортом церемониального вина. Во дворе одного из дворцов великих гильдий некое дерево покрылось молодой листвой впервые за пять веков и тем самым исполнило древнее пророчество. Почти все граждане Истерли подписали огромную петицию, призывающую к переменам и известную как «Двенадцать требований». Сухой гром пророкотал над Кайт-хиллз. Вечера были душными, зловонными и грязными, а газовые фонари только усугубляли накатившую желтую жару. Днем стояло такое пекло, что люди приноровились спать, выходя на улицу по ночам, когда многие лавки оставались открытыми и можно было закупиться. В последнее время цены так выросли, что парадоксальным образом все стали меньше тревожиться из-за денег. На обложке последнего выпуска «Новой зари» было написано «4 пенса или обмен на что-нибудь полезное», и мы с Солом часто возвращались домой со сморщенными кабачками и помятыми сигаретами.
– Итак… – Сол закурил сигару и взмахом руки погасил спичку. Был вечер, и мы сидели в баре, который выставил столики прямиком на Докси-стрит. – Когда ты собираешься рассказать нам все о своих выходных на побережье?
– Да не о чем рассказывать. Тамошний люд очень похож на лондонский, только денег больше и дикция хуже. Они…
Я подумал про Уолкот-хаус – мягкие ковры, высокие потолки и растворяющиеся стены. Буквально на днях в «Гилд Таймс» промелькнуло объявление о свадьбе грандмистрис Сары Элизабет Софины Йорк Пассингтон с вельмастером Адемусом Изамбардом Порреттом из Главной гильдии маляров, которая состоится в Уолкот-хаусе во время так называемого дня святого Стефана. Невинность – вот какое главное впечатление я увез с собой из Уолкот-хауса, вернувшись в Лондон. Эти люди были как дети, и они продолжат танцевать, смеяться, звенеть хрустальными бокалами, даже когда толпа придет выбивать двери…
– Продолжай – и на эту тему нужна статья. Лучше, чем тот странный текст, который ты написал в прошлую сменницу про Белозлату и Нечестивый бунт. Ну честное слово, кто сейчас верит в сказки?
– Я всего лишь хотел сказать, что она тоже была народным вождем, на свой лад. Это было восстание, не так ли? И оно действительно произошло. Она повела свой народ. Она потерпела поражение при Клеркенуэлле.
Сол усмехнулся.
– А ты бывал в Клеркенуэлле?
Конечно, я бывал – мы оба бывали, много раз. Но я так и не нашел того, что искал, главным образом потому, что до сих пор не знал, что это такое. Статуя, монумент? Я заказал еще пива. Горячий ночной ветер дергал пришпиленные к стенам плакаты; призывы приходить на давно прошедшие собрания и митинги – если, конечно, они вообще состоялись. Старые обрывки «Новой зари» или какой-то другой из десятка подобных газет, выходивших в Истерли, весело катились по сточным канавам.
– Слышал про кентских фермеров-фруктовщиков? – спросил Сол. – Они сформировали коллектив. Сами принимают решения. Ожидается рекордный урожай, и тогда они смогут разделить прибыль и вложить ее во что-нибудь. Я знаю, это лишь половина пути к настоящей совместной собственности, но я подумал, что мы сможем к ним присоединиться, как только наступит Новый век. Конечно, нам не нужно много акров. Лишь столько, сколько потребуется мне, Мод и малышу…
Я как раз думал про Стропкоков – Боудли-Смартов, – чьи кислые физиономии все еще казались мне реальными в этом озаренном огнями городе теперь, когда Уолкот-хаус растаял.
– Что ты только что сказал?!
Сол хмыкнул.
– На миг я подумал, что тебя со мной нет, Робби. Мод ждет ребенка… Я стану папашей!
И он захохотал, качая головой.
Тем же летом я как-то раз после обеда отправился на Ярмарку рабочих на Кайт-хиллз. Внизу раскинулся огромный, затянутый дымкой город. Высились шпили и башни. Медленное мигала Халлам-тауэр. И на этих холмах действительно были воздушные змеи[6] – разноцветные флотилии подпрыгивали на горячем ветру и пытались то ли сорваться с привязи, то ли управлять оставшимися внизу людьми, словно марионетками. Один, размером с небольшой сарай, но шелковистый, мерцающий, малиновый, был временно приземлен и собрал толпу зевак.
– Раньше у меня был такой же. Ну, возможно, не настолько большой.
Я повернулся и увидел вышмастера Джорджа.
– Поднять эту штуку в воздух, Робби, было сложнее всего на свете. Змей, конечно, был эфирированным. Как и этот – сам видишь, какие нити.
Воздушный змей с ревом взмыл вверх. Мы и земля как будто исчезли.
– Итак, – сказал он, щурясь, когда солнце осветило его покрытые веснушками залысины, – полагаю, ты здесь, чтобы продавать «Новую зарю»?
Я кивнул, и Джордж купил один из экземпляров, которые были у меня под мышкой, а затем удивил и польстил мне, сообщив, что уже все прочитал, включая мою собственную бессвязную статью. По его словам, он всячески старался быть в курсе того, что называл дебатами. Чуть дальше на склоне холма, где тени воздушных змеев плясали в жарком воздухе, который поднимался над Лондоном, как над плитой, купалась в лучах солнца россыпь шатров и навесов. Это называлось Ярмаркой ремесел Нового века, и Джордж, по-видимому, был в числе ее идейных вдохновителей. Ярмарка включала «Бесплатные показы» и «Живые картины», «Просветительские беседы» и «Демонстрации товаров высочайшего качества, не производимых ни одной из гильдий». Поводов для придирок было предостаточно, и пока Джордж вел меня вдоль прилавков, его тон сделался виноватым. Просевшие торты, сомнительная керамика, обожженная в печи для хлеба, неумелая резьба по дереву, вязаные куклы и рамки, украшенные выжиганием. Мы немного посидели на складных стульях в палатке, где царила невыносимая жара, и послушали казавшийся бесконечным спор об изменении календаря. В старых версиях Библии говорилось, что у самого Всевышнего в сменнице было лишь семь дней – так почему бы не вернуться к этой системе и не работать пять с половиной дней, а затем отдыхать остальные полтора? Или даже просто работать пять дней…