– Я знаю, нам еще предстоит долгий путь. Это не идет ни в какое сравнение с вашими годами напряженной работы с этой газетой. Но мы экспериментируем с красителями, новыми процессами…
Джордж отвел меня в сторону, продолжая извиняться и оправдываться. Кайт-хиллз, сказал он мне, когда-то назывались Парламентскими холмами в честь группы повстанцев во главе с человеком по фамилии Фокс, которые собрались здесь после попытки взорвать давно почившее собрание, некогда обретавшееся на берегу Темзы. Конечно, гильдии это название запретили – идея парламента, настоящего парламента, в котором должным образом избранные представители могли бы контролировать наш образ жизни, была слишком опасной.
– И Белозлата – она тоже собрала здесь свою армию, верно?
– Хм-м-м… – Джордж неопределенно улыбнулся. – Все верно, как ты и написал в своей интереснейшей статье. Хотя я задаюсь вопросом, не лежит ли в основе ее образа личность королевы Боудикки.
– Кого?
– Теперь это просто история, верно? Вот за что я люблю нынешнее время!
Джордж указал на серую дымку. У него были планы и подробные эскизы новых зеленых пригородов. Аккуратные, красивые и чистенькие ряды индивидуальных коттеджей, где семьи и группы рабочих могли бы жить, подчиняясь лишь самим себе и честно обмениваясь продукцией и навыками. Общественные луга недалеко от центра Лондона. Пока мы с Джорджем бродили и беседовали, я осознал, что, возможно, наши чаяния не так уж отличны друг от друга.
– Как поживает Анна?
– Она была бы здесь сегодня, если бы не помогала Сэди со свадьбой.
– Ты хочешь сказать…
– О да, Анна убеждена в необходимости перемен. Она подписала Двенадцать требований, как и мы все. Ну, кроме Сэди, конечно, – и она-то вряд ли смогла бы так поступить, верно?
Мы пошли дальше по горячим холмам. Я был ошеломлен и раздражен мыслью о том, что Анна и ее веселые приятели все вместе примкнули к лагерю сторонников перемен. Что они вообще знают, во что верят? Но, по крайней мере, по отстраненному, восхищенному и озадаченному тону, с которым Джордж продолжал говорить об Анне, у меня сложилось впечатление, что между ними все зашло немногим дальше того поцелуя, свидетелем которого я стал в Уолкот-хаусе. На самом деле, даже в него сейчас было трудно поверить. В конце концов, я мог и обознаться. Если Анна и Джордж были, как говорила моя мать, единым целым, то весьма странным. С другой стороны, Анна оставалась Анной. В этом-то все и дело…
Пока мы с Джорджем бродили по раскаленным Кайт-хиллз в тот жаркий полдень, ее образ незримо витал над нами. Я думал о ней, в длинном летнем платье, с летней улыбкой и в простых девичьих сандалиях, не так уж отличающихся от тех, что она когда-то носила в Редхаусе. Я воображал отблеск солнечного света на мягком пушке ее обнаженных рук. Бассейны для купания сегодня, как и следовало ожидать, пользовались особой популярностью, и мы с Джорджем, оба никудышные пловцы, с удовольствием пристроились во влажной тени деревьев рядом с мужским бассейном, наблюдая, как в воде слились в хаотичную демократическую массу тела, поражающие разнообразием форм, размеров и отметин кормила. Он рассказал мне о своем отце и его неудачах в Гильдии архитекторов, которые были вызваны верой в то, что рабочие из малых гильдий выполняли бы работу лучше, если бы им больше платили. Джордж унаследовал эту веру и развил ее, когда повеяло переменами. Из него получился бы оратор не лучше, чем из меня – он был слишком тихим, слишком вежливым, – но наблюдая за игрой света на бледных и волосатых телах, он со страстью говорил о необходимости обновления.
– И до чего же рабочий благороден, Роберт. Ты только взгляни! – Он изумленно покачал головой, будто не веря своим глазам. – До чего он благороден и прекрасен, этот простой рабочий…
Однажды ночью что-то поскреблось в мое окно. Это могла быть птица, камень, но звук был каким-то необычным. Словно кто-то позвал меня по имени. Я лежал там, чувствуя, как тяготы ночи скапливаются в многоквартирном доме подо мной, выдавая себя кашлем и стонами.
Грязное стекло было приоткрыто; крошечная мишень. Я выпутался из простыней и выглянул наружу. В темном дворе стояла Сэди, прижимая к горлу ожерелье из шептемм. Она улыбнулась и помахала рукой.
Я натянул кое-что из одежды и направился вниз по темной и горячей глотке лестничного колодца. Сэди ждала у высохших бочек с водой, одетая в длинное пальто из серебристого меха. Когда мы соприкоснулись губами в поцелуе слишком быстром, чтобы его расшифровать, оно затрепетало, как живое.
– Неофициальный подарок Изамбарда к помолвке, – объяснила Сэди по поводу пальто, когда мы сели в наемный экипаж и она закурила. – Мне обещали, что зимой будет так же тепло, как сейчас прохладно. О, я знаю, выглядит нелепо! И не спрашивай, какое животное убили, чтобы пошить его…
– Я видел тебя в газете.
– Чудовищная фотография, да? У меня ноздри как чертовы железнодорожные туннели. Сегодня вечером я почувствовала, что мне надо вырваться на волю. Куда-нибудь подальше от Норт-Сентрала.
Мимо проносились потные кирпичи Ашингтона. Я чувствовал, как жар лошади обдает нас и уносится прочь, смешавшись с запахом прочих тел в экипаже.
– Пришлось совершить променад по бульвару Вагстаффа. И все нам махали. Впрочем, зрителей было не так уж много, однако кто-то бросил в меня куском брусчатки. Взгляни… – Она оттянула воротник пальто, чтобы показать мне плечо. Там был на удивление большой, зловещий синяк. – Конечно, в «Гилд Таймс» не написали… – Она снова открыла сумочку, чтобы достать сигарету, затем поняла, что не докурила предыдущую. – Дрянная привычка. Приходится подкупать горничную, чтобы она мне их доставала. Если узнают, у нее будут почти такие же неприятности, как у меня. Каждый раз, когда беру новую сигарету, говорю себе, что это последняя… – Она блаженно и виновато выдохнула облачко дыма.
Улицы Истерли этой ночью притихли и окутались причудливой дивотьмой. Задаваясь вопросом, понимала ли Сэди, что ей грозит, я рассказал о приближающейся Середине лета и о том, что прошло ровно сто лет с момента открытия выставки на Краю Света, которая ознаменовала начало нынешнего Третьего индустриального века. Было настолько очевидно, что век обязан вновь смениться, что оставалось лишь удивляться тому, что людям понадобилось так много времени, чтобы об этом задуматься. Потом я перешел к Двенадцати требованиям. Ходили слухи, что два уже признаны втайне от публики и что гильдии вели переговоры с новыми советами рабочих по поводу деталей еще нескольких. Век рушился, словно кулак из папье-маше, и в самом деле казалось, что грандиозное собрание, которое назревало в Большом Вестминстерском парке на предстоящий день Середины лета, приведет к его спонтанному завершению. Мероприятие должно было быть ярким, радостным, воодушевляющим. Было запланировано так много всего. Объединенные духовые оркестры множества гильдий. Массовые шествия подмастерьев. Творцы из ранее малоизвестного отделения Гильдии звероделов, которое занималось членистоногими, даже намеревались представить новый вид бабочек. Но, как обычно, был и немногочисленный жадный сброд, готовый очернить что угодно, включая революцию. А Сэди и ей подобные, с их огромными домами…
– Знаю-знаю, – вздохнула она, перебивая меня. – Мы раздутые паразиты, высасывающие жизненную силу из рабочих, усталых и измученных гнетом эксплуататоров, и ко всему прочему обращаемся с этими бедолагами немногим лучше, чем с рабами на Блаженных островах. И мы все должны исчезнуть с лица земли навеки. Мне и впрямь приходило на ум, что было бы лучше все устроить в Солтфлитби, в нашем маленьком коттедже на озерах… – Она пересчитывала свои многочисленные резиденции, пока не кончились пальцы. – Это в случае, если… – Она изучила кончик своей сигареты, прежде чем выбросить ее из экипажа, от чего по мостовой запрыгали искры. – Если ты всерьез ожидаешь какого-то происшествия. О, я знаю, Джордж мечтает о лучшем веке, и Анна теперь тоже – этого в некотором смысле требует этикет.
Над Истерли маячило свечение Норт-Сентрала, словно блик на спинке черного жука. Я не увидел Халлам-тауэр. Этим вечером все как будто растворилось в едином потоке, темном, вневременном и пульсирующем, а Сэди все продолжала говорить о мире, перевернувшемся вверх тормашками, где даже она могла бы вступить в войско под каким-нибудь знаменем.
– Так или иначе, я не могу покинуть Лондон. Слишком многое нужно уладить. Я никогда не осознавала, насколько это сложно – вступить в брак. Я имею в виду, я даже не могу определиться с выбором подружек невесты… кроме Анны. Так много людей только и ждут повода для обиды.
«Брак» – не очень-то подходящее слово. Когда Сэди рассказывала о церемониях и пожеланиях, мне вспомнилось, как в начале пребывания в Лондоне я наблюдал за огромными железными грузовыми судами, которые тащили к определенным докам в Тайдсмите. Это был медленный танец, тяжеловесный и элегантный, грандиозное переплетение сил. Даже сейчас, на закате Нынешнего века, гильдии обихаживали друг друга не спеша, раздуваясь от денег и могущества.
– Все дело в красках, Робби…
Как выяснилось, балки огромных телеграфных вышек, которые торчали по всей стране, серьезно проржавели. Решением – в типичном для гильдий стиле «как-нибудь выкрутимся», который даже я теперь узнавал, – стало объединение с Гильдией маляров вельмастера Порретта, у которой был доступ к эфирным технологиям, способным не только задержать появление ржавчины, но и устранить ее, восполнить ущерб, нанесенный десятилетиями халатности, нарастив свежий слой стали. Частью этой сделки и была Сэди.
– Ты не поверишь, какие церемонии! И какие нелепые шмотки и шляпы пришлось нацепить! Я даже присягнула на верность унылой маленькой гильдии Изамбарда. Та часть меня, что считает себя мистрис из Гильдии телеграфистов, бунтует. Но мама только вздыхает и бормочет о долге, а папы вечно нет рядом. Подумать только, нам даже пришлось отдать несколько халцедонов.
– Что это такое?