лиссенхока тоже, поэтому побрел на Шип-стрит, где, судя по всему, бедная Мод вместе с Черной Люси все еще ждала новостей о смене веков.
Дверь в нашу типографию висела под странным углом. Я замер, но затем с облегчением услышал голос Сола. Однако в сером свете и дыму подвал выглядел почти неузнаваемым. Вонь разлитых растворителей. Влажные потеки эфирированных чернил на стенах и потолке.
– Сол? Сол? С тобой все в порядке?
– Я в порядке, Робби. Я-то в порядке…
Я пробрался сквозь беспорядок и увидел смутные очертания его лица за тем, что осталось от Черной Люси. Мод была рядом – свернулась калачиком и всхлипывала, засунув руки между ног. Она съежилась и тихонько вскрикнула, когда увидела меня.
– Все в порядке. – Сол погладил ее по волосам. – Это всего лишь Робби.
VII
Мод выжила, но ее ребенок – нет. Выжил и вышмастер Джордж, хотя я лишь некоторое время спустя узнал, что с ним случилось в День бабочек. Усталый дряхлый Третий век ковылял дальше, черствый, злой и страдающий артритом, и было сделано много бессмысленных заявлений. После долгого раннего лета надежд и приготовлений в том году рано наступила осень. Она прокралась в Лондон, как старая псина, запущенная и вонючая, в колтунах, пропитавшихся грязью и кровью, истлевшими надеждами, мерзостью болезней.
Физическая сила или моральная? Спор утратил всякий смысл. Идея благотворных изменений в обществе была хрупкой, пылкой мечтой летней ночи, растаявшей с приходом нового дня, чей безжалостный свет вызывает боль и холодный пот. Мы перенесли то немногое, что осталось от типографии, в сарай за скотобойней, но больше не называли газету «Новой зарей». На самом деле у нее не было определенного названия, и это вообще была не газета, а пестрая и нерегулярно издаваемая серия однополосных разглагольствований, призывов к борьбе, инструкций о том, как сделать оружие из обычных бытовых материалов и приспособлений, доступных почти любому гильдейцу. Парафин в бутылке, заткнутой тряпкой. Заточенный шип лестничных перил. Простые заклинания, способные испортить какой-нибудь механизм. Сол с огромным удовольствием рисовал иллюстрации. Мы переехали из наших комнат на верхнем этаже доходного дома на Трипп-стрит в жилье поменьше, недалеко, не столько из-за страха, сколько потому, что Мод, которую все еще мучили боли, оказалась не в состоянии содержать ясли, да и в любом случае в Ашингтоне теперь было трудно вести такое дело; все женщины сидели дома. На этот раз Сол не потрудился изобразить на выкрашенных зеленой свинцовой краской стенах фризы с видами сельской местности. Большую часть времени он отсутствовал по делам, о которых ни я, ни Мод ничего не знали.
Узнав, что Джордж в безопасности, я выкинул из головы его, Анну и весь чопорный Уэстерли. Я вспомнил его нелепую выходку на фонтанах Преттлуэлла – призыв к оружию, чтобы делать гобелены получше и стулья ручной работы. Неудивительно, что на человека с таким выговором накинулись простые гильдейцы, объект его восхищения. И Джордж сберег свою шкуру – весьма типично для таких, как он. И Анна, Аннализа, Анна Уинтерс, кем бы и чем она ни была… то, что я узрел, когда ее вопль раздался в моей голове, перекрывая рев толпы, было чуждым, невозможным, странным. Нынешний век – средоточие фальши, и она была ее частью. Что касается Сэди, ее гильдии, ее отца-вельграндмастера, их огромных особняков и этого нелепого брака, то чары больше на меня не действовали. Все они были по-своему ответственны за черных коней, сверкающие сабли, крики и лица утопленников. Она даже написала мне раз или два, но я лишь скользнул взглядом по смехотворно длинным телеграммам, которые были по карману только ей. Они были полны восклицательных знаков и подчеркиваний – такое я привык ожидать от подобных Сэди, – а также привычными благовидными заявлениями, дескать, потрясена и совершенно невиновна.
Тысячи плакатов с Двенадцатью требованиями соскользнули со стен и сгнили в сточных канавах. Но над улицами и домами телеграфы по-прежнему горели желчным светом. Нынешний век был словно больной при смерти, который веселеет и пускается в пляс, хотя жизнь покидает его. Скелет, каркас или нечто иное, поддерживавшее эту страну в рабочем состоянии, жутким образом проглядывало сквозь истончившуюся плоть, под которой некогда скрывалось целиком, однако уродливая мощь осталась прежней. Я возненавидел деньги больше всего на свете. Казалось, деньги – как их наличие, так и их отсутствие – лежали в основе того, что следовало винить в неправильности Нынешнего века. Какая-нибудь гильдмистрис могла так исхудать, что края фартука сойдутся на спине, превратиться в тролля и встретить жуткую смерть, но ужас бедности и возносящие над толпой привилегии богатства никуда не девались. Я снова подумал о тех стремящихся в бесконечность расчетах, которые мельком увидел внутри числобусов в Уолкот-хаусе. Что-то было не так, что-то в Нынешнем веке, не желавшем закончиться, было настолько лживым, что у меня чесались кулаки, я хотел драться, но был слаб, слаб, слаб…
Доки Тайдсмита стали опасным местом даже для невинных расспросов о том, как добраться до того или иного причала. Тех немногих, кто был готов нарушить правила своих гильдий, ждали невообразимые деньжищи. Корабли приходили и уходили по ночам. Грузы исчезали без остатка. Тела обманутых плавали в застоявшихся водах. Мошенничества, подобные тому, которое мы с Солом невинно помогли совершить на том акцизном складе, полном ящиков с чаем, ушли в прошлое. А «Блаженная дева» лежала на заброшенной пустоши, утопая в речном иле. От нее мало что осталось. Табличка с названием на корме, все еще слабо эфирированная, излучавшая черноту, и реи с обвисшими зелеными лохмотьями сгнивших парусов говорили о том, что когда-то «Дева» была красивым судном. Затем был сам грандмастер Боудли-Смарт, чье лицо я мельком увидел сквозь дождь в роскошной личной карете и который, как выяснилось, жил к северу от Оксфорд-роуд, в удобной близости от Большого Вестминстерского парка, где кровь смыли с дорожек, а дерн уложили заново, так что дамы вроде его жены, в огромных шляпах и невероятных нарядах, могли выгуливать необыкновенных песиков под журчание фонтанов Преттлуэлла, в то время как позади следовала горничная с совком.
Как же Боудли-Смарты этого добились? В чем секрет? Они жили в облицованном синей плиткой особняке под названием «Фредериксвилль» на Фицрой-стрит – на самом деле это был один из типичных для Норт-Сентрала вычурных кварталов, расположенных вокруг небольшого огороженного частного сада, куда никто, кроме ухаживающих за ним садовников, не удосуживался войти. Ночью я стоял там под деревьями, с которых сочилась влага, и наблюдал за тем, как Боудли-Смарты приезжают и уезжают. Я никогда раньше не изучал жизнь таких людей, и больше всего меня поразило то, сколько персон требовалось для удовлетворения их потребностей. Толстосумы, купающиеся в деньгах гильдейцы высокого ранга, разве что не лопались от неуемной жадности. Задолго до рассвета в особняк приезжали телеги с товарами мясников, пекарей и молочников, а также продуктами нескольких бакалейных лавок прямиком из Ковент-Гардена. Затем приходили прачки и горничные, которые не жили в доме, и разномастные поставщики бесконечных товаров и услуг, в основном загадочных для меня. Весь день они приходили и уходили, приходили и уходили… Складывалось впечатление, что Боудли-Смарты – не имеющие ни детей, ни родственников, живущие, не считая дурацкой собаки и слуг, в полном одиночестве, – попросту зачахнут, если каждые четверть часа, от рассвета до заката, их не будут подкармливать какой-нибудь вкуснятиной через заднее крыльцо. Пусть нахлынувшие волны недовольных гильдейцев и перебили серебристые витрины на Оксфорд-роуд, для Боудли-Смартов – чем бы они ни были – жизнь осталась слаще некуда.
Я наблюдал за грандмастером Боудли-Смартом, который каждое утро стоял перед своей входной дверью, нюхая воздух, как хорошее вино, даже если сгущался вонючий туман. Я следовал за его экипажем, пока он занимался своими делами, посещал конторы той или иной торговой компании и обедал в ресторанах, которые не нуждались в рекламе. В Тайдсмите он заключал сделки на причалах, у бьющихся волн, пожимал обвитые виноградными лозами руки крановщиков и обменивался шутками с носильщиками. Они были осторожны и уклончивы, когда я разговаривал с ними позже, но удалось узнать, что номинально он был членом Гильдии посредников и торговых агентов – организации, которая, несмотря на прекрасные башенки своего гильдейского дворца, была чем-то вроде витрины магазина, где новоиспеченные богачи могли купить желаемый статус. Он явно был докой по части купли-продажи, но оставалось досадным секретом, что конкретно покупалось и продавалось. Я поговорил с некоторыми слугами из Фредериксвилля в подвальной пивнушке, где собирались им подобные, но все, что я узнал – его звали Рональдом, а ее – Гермионой. Я даже рискнул пополнить число тел, которые плавали в затопленных сухих доках, пробравшись в контору докеров. Но нашел лишь бухгалтерские ведомости и еще несколько числобусов; изобилие цифр, деньги, деньги и опять деньги. Я ничуть не приблизился к точному пониманию того, кем был грандмастер Боудли-Смарт, помимо очевидного факта, что столкнулся с одним из той новой породы бизнесменов, которые сделали себя сами и достигли расцвета в конце Нынешнего века. Я даже усомнился в собственных воспоминаниях и начал гадать, не нахожусь ли во власти какой-то странной одержимости, действительно ли грандмастер Боудли-Смарт когда-либо был старшмастером Стропкоком из Брейсбриджа.
Как-то вечером я шел знакомой дорогой вокруг Большого Вестминстерского парка по направлению к Фицрой-стрит и голым деревьям частного сада, с которых капала вода; безработные гильдейцы собрались у жаровен на промозглых перекрестках и орали в тумане. Сияющие окна Фредериксвилля затмевали соседские, снаружи стояло несколько экипажей, рядом курили извозчики. Я мерз в своем укрытии и ждал. Несколько часов спустя входная дверь, наконец, открылась. Женщины, появившиеся в лучах цветного света, верещали и дрожали от холода, одетые в шляпки и меха. Очевидно, в особняке устроили пиршество, и мадам Боудли-Смарт, прощаясь с гостями, гудела, как туманный горн. Входная дверь почти закрылась, затем открылась снова, и последний гость-коротышка выбежал наружу, нервно огляделся по сторонам, а потом отправился пешком прочь, волоча за собой невероятно большой саквояж. Несомненно, это был мистер Снайт.