Мне пришлось крикнуть, чтобы он заметил меня по другую сторону Оксфорд-роуд, и подменыш прижался к заколоченной витрине магазина, прикрыл лицо полусогнутой рукой.
– О! Это вы… мастер Роберт!
Он расправил плечи и вытер каплю со своего длинного, странного носа.
– Что случилось с вашим извозчиком?
– По-прежнему ненадежен. Полагаете, дело не только в инфлюэнце?
Я взял саквояж мистера Снайта и понес; мы отправились дальше.
– Вы были в том доме? У Боудли-Смартов?
Он кивнул.
– Она многообещающая клиентка. В том смысле, что у нее есть друзья, э-э…
– Собратья-искатели?
– Именно. Нам сюда. Мерзкая ночка, да? До чего я рад вашему присутствию…
Я ожидал, что мы покинем Норт-Сентрал – возможно, свернем в Истерли или к старым деревянным зданиям, которые все еще ютились по всему Риверсайду, – но вместо этого мы повернули налево по Линден-авеню, направляясь прямо в роскошное сердце Гайды. Неподалеку стояла Халлам-тауэр, растворяясь в ночных облаках. Еще один поворот – и пейзаж сделался привычнее. Даже Норт-Сентрал нуждался в канализации и газгольдерах – особенно если учесть, сколько всего здесь потреблялось, – а также в машинном доме, регулирующем местные трамвайные пути; и, невзирая на попытки замаскировать все это под греческий храм, оно продолжало грохотать, дымиться и было вполне узнаваемым. Рядом находился склад, покрытый толстым слоем копоти. Арку главного входа наполовину заделали кирпичом – судя по виду грубой кладки, недавно.
Мистер Снайт некоторое время возился с ключами. Внутри было немного тише, хотя из машинного дома все равно доносился грохот. Подменыш зажег лампу и повел меня по грубым деревянным лестницам и коридорам, заставленным ящиками и мебелью в чехлах. Он объяснил, что здесь гильдейцы из Норт-Сентрала хранят вещи, которые не помещаются в домах. Запах, который я и раньше ощущал исходящим от него, сделался гораздо сильнее. По сути, пахло пылью, но с нотками полироли и выдохшихся камфорных шариков. Дойдя до перекрестка из скопища кроватных каркасов со столбиками, он подвел меня к двери, к которой было пришпилено какое-то объявление, пожелтелое и неразборчивое.
– Премного благодарен. Надеюсь, вы чуть-чуть задержитесь?..
Стены жилища, которое мистер Снайт обустроил в глубине склада, были выложены из упаковочных ящиков, а заполняла его вычурная, старая и уродливая мебель – как он объяснил, ненужные предметы обстановки, которые не забрали по истечении срока действия договоров хранения. Я чихнул от пыли.
– Взгляните-ка на эту медаль. – Он показал медную штуковину. – Мне ее подарил в день святого Варнавы вельграндмастер Пенфолд, который в то время считался вторым по значимости гильдейцем во всем государстве…
Затем он продемонстрировал серебряную табличку, дагеротип – единственный в альбоме – и гильдейскую медаль в богато украшенной и потертой бархатной коробочке. Даты восходили к началу Нынешнего века. Бам, бам, бам… Машинный дом снаружи наверняка работал всю ночь, производя энергию, необходимую для того, чтобы доставить последних заблудших обитателей Норт-Сентрала в их огромные особняки.
– Нарисовал гильдеец Феникс. Разумеется, позировал я… – вздохнул мистер Снайт. Его крошечные пальчики смахнули паутинку с миниатюрной рамки. – Вы знакомы с его работами? Он был величайшим портретистом своего времени. Теперь, конечно, мертв…
Цвета, возможно, когда-то были яркими, но краска потемнела и покрылась трещинами. Мистер Снайт; стоит на одной ноге на фоне фальшивого сказочного пейзажа, одетый в зеленое, как эльф, без парика и с улыбкой на лице.
– Как долго вы здесь живете?
– В этом здании – не так давно. Возможно, всего-навсего двадцать лет. Мне не нужно платить за аренду, и Гильдия собирателей предоставила все необходимые разрешения. Говорят, мое присутствие помогает отпугивать вандалов. Конечно, я всегда жил в городе. Но Норт-Сентрал уже не тот, что раньше. – Он вздрогнул. Его тупей съехал набок.
– Хотите сказать, теперь здесь живут такие люди, как Боудли-Смарты?
Мистер Снайт зашелестел и вспыхнул.
– Грандмистрис Боудли-Смарт, возможно, не самая… э-э… культурная клиентка, с которой мне приходилось иметь дело, но, как говорится, голод не тетка. – Из его рукавов сочилось тусклое зеленое свечение, какое иной раз замечаешь на тухлом мясе.
– Этот ваш саквояж, – проговорил я в конце концов. – Должно быть, вам трудно его таскать. И раз уж извозчик вас снова и снова подводит, я тут подумал…
– О, я и не предполагала…
Я поставил саквояж мистера Снайта на переливчатый ковер.
– Мы встречались летом в Уолкот-хаусе, грандмистрис. Помните?
– Ну да, конечно!
Прихожая Боудли-Смартов была блестящей и тесной. Мне она напомнила о давно исчезнувшем коттедже грандмастера Харрата в Брейсбридже – но это место было по меньшей мере вдвое больше по размеру и в шесть раз богаче по содержимому. Запах тоже отличался: выдержанная, влажная, резкая и безошибочно узнаваемая псина.
– Увы, Рональда нет дома, этим вечером он вас не увидит. – Она протяжно вздохнула и погладила нити своего ожерелья из нефрита и жемчуга. – Уехал по делам, знаете ли. Нынешний век такой непростой.
Начали прибывать другие гости. Мистрис Боудли-Смарт помчалась их приветствовать, расталкивая служанок, ахая и всплескивая руками, в то время как мистера Снайта, его саквояж и меня отправили в длинную комнату, набитую украшениями и артефактами на зависть любому затоваренному магазину. Статуэтки, статуи и вазы, акварели, силуэты и дагеротипы, причудливые реликвии других культур, литографии и картины маслом, полотна в рамах бок о бок с зеркалами, груды ковров и львиных шкур поверх гобеленов и покрывал с кисточками; казалось, все достижения Нынешнего века мощным приливом обрушились на берег в этом самом месте. О вытирании пыли, полировке, влажной уборке и наведении глянца было невыносимо даже думать. И гильдейки, собравшиеся здесь зимним вечером, примостившиеся на краешке табурета или стула, были такими же нарядными, как их окружение. В отличие от грандмистрис Боудли-Смарт – которая нынче предпочитала малиновый цвет, возлюбив его столь же пылко, как раньше лаймовый или канареечный, – большинство дам носили переливчатые черные платья, в тон окружающим предметам декора из полированного угля, гагата и чугуна, а также аккуратно подобранные украшения из черного жемчуга и бриллиантов, лучащихся полуночным блеском. Когда вошел мистер Снайт, вокруг зашелестели и закашляли. Собакой, источавшей вонь, которая в этой комнате ощущалась еще сильнее, грозя мигренью, была тварь по имени Трикси, которую то одна, то другая грандмистрис время от времени брала на руки, чтобы чмокнуть в сплющенную морду. Мех у Трикси был розово-бирюзовый. У песика имелись коготки и гребень вдоль хребта. На самом деле он больше напоминал не собаку, а ожившего катайского дракона вроде тех, которые стерегли каминную полку; еще одно свидетельство могущества эфирной индустрии.
Разговор изначально был громким, быстрым и оживленным, и гласные мистрис Боудли-Смарт выделялись не так сильно, как в Уолкот-хаусе. Я уловил нотки Бристоля и Уэст-Кантри от других дам, а также Престона и даже Истерли. В Англии и впрямь случалось, что простолюдины становились богачами, пусть мне по-прежнему было трудно в это поверить, и теперь я задавался вопросом, не было ли восхождение Боудли-Смартов простым результатом упорного труда и удачи – ведь в этом случае странное предприятие, в котором я увяз по доброй воле, становилось всего-навсего выражением моей глупой зависти. Вблизи жизнь, которую для себя соорудила мистрис Боудли-Смарт, оказалась еще сложнее, чем я воображал. На приставных столиках стояли фотографии и миниатюрные портреты гильдейцев высокого ранга, с бакенбардами, которых она называла близкими родственниками. Если верить мистрис Боудли-Смарт, ранее Стропкок, они с мужем спустились с немалых высот, чтобы в итоге поселиться на Фицрой-стрит. Это было умно – так сильно исказить прошлое, что даже я, знавший правду, сидел в этой битком набитой комнате, теряясь в догадках.
Прочие гости косились на меня, потягивая чай и обсуждая предстоящий вечер. В камине бушевал огонь, а над позолотой и хрусталем медленно начал сгущаться холодный туман предвкушения. Мистер Снайт странным образом чувствовал себя как дома. С обычным профессионализмом он расхаживал в своем вывернутом наизнанку зелено-оранжевом плаще, без тупея, его заостренное личико было почти на одном уровне с лицами сидящих и болтающих гильдмистрис. Он сверкнул татуировкой на напудренном левом запястье, затем быстро спрятал ее. Он касался каждой руки своими птичьими пальцами и что-то тихо шептал на ухо. Что бы он ни сказал той или иной гостье, все они от этого преображались. Возможно, подумал я, сегодня вечером и впрямь раскроется какая-то важнейшая тайна, которую он, казалось, всегда обещал – впрочем, учитывая известные факты, я очень в этом сомневался.
– Ну что? Начнем?
Служанки погасили лампы, и мы, собратья-искатели, сели за пустой круглый стол в дальнем конце затемненной комнаты, подальше от отблесков огня, которые пульсировали и мерцали на стекле и металле, превращая гостиную в странную, экзотическую пещеру. Мистер Снайт сидел один за дальним столиком; подменыш был таким крошечным, что над полированной столешницей как будто парила лишь его лишенная тела голова в сопровождении тусклого отражения. Мы все взялись за руки, что само по себе вызывало странные ощущения – я чувствовал, как от напряжения врезаются в плоть ногти и кольца, как выступает пот и накатывает холод. Я пришел сюда как заговорщик и скептик, но атмосфера в сгущающейся тьме царила серьезная.
Когда дыхание мистера Снайта стало прерывистым, ему начали задавать вопросы: о юном мастере Оуэне, который двадцать лет назад провалился под лед, катаясь на коньках, и о малыше Кларке, прожившем лишь шесть счастливых часов. Шепчущий хор потерянных женихов и погибших детей, пропавших без вести и мертворожденных собрался вокруг скорбящих женщин, пока они сидели в одной комнате с мистером Снайтом. Не знаю, как он справлялся один, когда с ним не было меня или давно исчезнувшего извозчика, и все-таки, хоть я и понял суть кое-каких из его трюков, меня пробрал озноб, и я поневоле задумался о собственных потерях, о бедняжке Мод и особенно о моей матери. Я положил саквояж точно в указанное место под столом, чтобы он мог дотянуться крошечной ступней. Но возникшее в нужный момент вещество, похожее на вату, мишура, фосфор и резиновые шарики, издающие звуки при сжатии, даже невнятные слова, которые он произносил множеством надтреснутых, хриплых голосов, – теперь я понял, что все это было косвенным относительно настоящей цели подобных собраний. Эти гильдейки едва ли нуждались в мистере Снайте. Его уловки и абсурдные заявления были случайными. Они сами творили свою магию, она рождалась от потерь, хранимых в глубине души, и от желания вычеркнуть что-то из памяти; она рождалась от не случившихся поцелуев и того, что не было сделано или сказано, а также от того, что однажды сказали – и потом вечно сожалели.