– Он никогда не уедет из Лондона, верно? – Мод стояла перед нашим последним жилищем, нахлобучив лучшую шляпку. Жесткие волосы торчали из-под нее во все стороны, как клочья паутины, покрытые туманной росой. Она одарила меня яркой, хрупкой улыбкой. – Столько лет громких разговоров и дурацких рисунков. И взгляни, до чего мы докатились.
– Эти твои родственники… ты не передумала?
– А разве может быть хуже? Считаю, они виноваты в том, что много лет назад не помогли моей матери.
Затем подъехал ее экипаж – на самом деле всего лишь повозка, запряженная престарелым возовиком, – и откуда-то возник Сол, который до сих пор якобы был занят, чтобы помочь Мод сложить те скудные пожитки, что она брала с собой.
– Нет-нет. Подожди вон там! Предоставь это мне.
– Я не увечная, Сол. Видит бог, я за свою жизнь немало тяжестей перетаскала.
Но Сол, как обычно, изо всех сил старался быть джентльменом. Он даже извлек из сундука один из своих лучших жилетов.
– Напишешь, как доберешься? Я хочу сказать, Кент не слишком далеко.
Но в тот день Кент с тем же успехом мог находиться на обратной стороне Луны. У каких-то дальних родственников Мод там была ферма, и они написали, что нуждаются в помощи. Мод рисковала, отправляясь в путь, но, с другой стороны, как она достаточно часто говорила Солу в тишине, воцарившейся между ними теперь, когда они перестали ссориться, она рисковала еще больше, оставаясь в Лондоне, – и, в конце концов, это место ей осточертело.
Одни и те же лица: старухи, запаршивевшие, вороватые дети, рассеянные матери, которые теперь в основном заботились о своих собственных младенцах, вышли на Трипп-стрит посмотреть на отъезд Мод. Некоторые плакали, но мне от этого было легче не плакать, а Солу – сделать мужественное лицо. Не считая капель тумана, лицо Мод было сухим и отрешенным, когда она поцеловала Сола и обняла меня. С ее точки зрения, подумал я, когда извозчик щелкнул кнутом и мы проследили взглядом, как крытая брезентом задняя часть повозки отъезжает, трясясь на мостовой, и растворяется в серой дымке, Мод покинула нас давным-давно, в День бабочек.
Я получил сообщение от вышмастера Джорджа примерно через сменницу. Оно было написано каллиграфическим почерком на дорогой бумаге и содержало все обычные «если не возражаете» и «премного благодарен», которые ему и таким, как он, вдалбливали в школе, и все же в тексте сквозило отчаяние.
Я никогда раньше не бывал на вершине Халлам-тауэр. К тому времени я уже сделался настоящим лондонцем, а такие места предназначались для приезжих, хотя, когда лифт с лязгом поднял меня из холода и дыма лондонского утра навстречу солнцу и неотразимому дивоблеску вращающегося фонаря, открывшееся зрелище, безусловно, стоило тех шести пенсов, которые я заплатил у турникета. Я прибыл чуть раньше назначенного часа, но еще больше уверился, что что-то не так, когда прогулялся по железным мосткам с первыми утренними экскурсантами и обнаружил, что неизменно пунктуальный Джордж меня не опередил.
– Робби, Робби… – Раскрасневшийся и пристыженный, он вышел из кабины в очередной раз приехавшего лифта. На голове у него была дырявая шапка с помпоном. Пальто знавало лучшие времена – потрепанное, с надорванной и обвисшей подкладкой, оно выглядело почти таким же, как мое, ибо я теперь берег немногочисленные приличные вещи для выходов в свет с мистером Снайтом.
– Что ж… – Мы изучили друг друга и улыбнулись в знак взаимного признания того, что, как и наши пальто, оба знавали лета и зимы, прекраснее этой.
Поневоле мы заговорили о политике, точно так же как летом на Кайт-хиллз, хотя с тех пор многое изменилось. В Истерли бытовало мнение, что провал Дня бабочек произошел в значительной степени из-за вероломного попустительства гильдейцев среднего ранга из Уэстерли, которые разбавили Двенадцать требований банальным компромиссом и неуместной болтовней об изменении календаря. В некотором смысле, из-за привязанности к Джорджу и тоски по Анне, из-за того беспечно-глупого способа, которым я позволил себе стать «одним из найденышей» Сэди, я был хрестоматийным примером. Но разделял с Джорджем ностальгию по лучшему будущему и глубокие сомнения в том, будет ли оно когда-нибудь достигнуто.
Черные сверкающие призмы колоссального фонаря, сконструированного гильдмастером Халламом, вспыхивали и вращались на смазанных подвижных блоках опорной рамы всего в дюжине ярдов над нашими головами. Фонарь, по-видимому, весил несколько тонн, однако двигался с тихим шелестом, словно от крыльев огромной птицы, и опирался на конструкцию из стальных балок, весившую тысячи тонн и возведенную около восьмидесяти лет назад с помощью подменыша, металловеда Гардлера, и Гильдии собирателей. Темный туннель возносился к небу над нами, и распростершийся внизу Лондон, видимый сквозь клочковатый туман в бледном солнечном свете, преобразился. В такие моменты я не чувствовал ничего другого, кроме непробиваемой мощи и незыблемости нескончаемого Нынешнего века. Похоже на те дни, когда я посещал Боудли-Смартов, где хозяин дома, чтобы показать свое недовольство махинациями вроде общения с подменышами, вечно отсутствовал по делам, и когда я под каким-нибудь предлогом недолго шнырял по ошеломляющим комнатам Фредериксвилля, неизменно оказывалось, что они заполнены дорогим барахлом.
В Истерли снова начались забастовки, а в Ньюгейте – судебные процессы и повешения. Блиссенхок стал носить старую военную форму и называть себя майором. Оборванные банды кое-как вооруженных гильдейцев расхаживали за ним взад-вперед по Шип-стрит, в то время как Сол относительно своих занятий сделался еще более скрытным, чем обычно. Город в буквальном смысле лихорадило; разразилась эпидемия того же бронхиального недуга, который сразил меня в первую лондонскую зиму. На этот раз у людей было меньше еды в желудках и меньше надежды в сердцах, а они помогли бы бороться с заразой. Но с высоты Халлам-тауэр как прежде сиял золотой купол Капеллы шахтеров, а дорожки Большого Вестминстерского парка красиво вырисовывались и исчезали в слоях холодного тумана. Люди там, внизу, в своих ярких шляпах и со странными собаками, были похожи на рассыпанные пуговицы или посыпку, которой украшали мороженое на давно забытых летних ярмарках.
– Это нелепое сооружение… – Джордж хлопнул по железным перилам и вытер пот с заросшей щеки. – Столько металла и денег. Какой во всем этом смысл, а?..
Привстав на носки ботинок, он отследил взглядом покрасневших глаз тонкую вязь балок до самого подножия, сквозь туман. Благодаря искаженной перспективе и переменчивому серому туману, с балкона казалось, будто мы висим практически в пустоте. Но я удивился, – а он тем временем высунулся так далеко, что посетители начали коситься, да и сам я невольно шагнул ближе, – что из всех людей именно Джорджу, гильдейцу-архитектору, смотрящему свысока на дерзкий Норт-Сентрал, оказалось так трудно понять экстравагантность Халлам-тауэр. Для меня ее предназначение было столь же ослепительно очевидным, как и ее сияние. Прочие шпили и крепости с трудом можно было увидеть из Истерли. А как же еще продемонстрировать могущество гильдий, если не с помощью этого громадного и хрупкого сооружения, неустанно мигающего сквозь смог, окутавший крыши?
– Так или иначе… – к моему облегчению, Джордж откинулся назад. – Я просто хотел тебе кое-что показать. Но не здесь…
Мы спустились обратно на лифте, и я прогулялся с Джорджем вдоль края Большого Вестминстерского парка, где фонтаны плескались и пенились, словно безуспешно пытались смыть с себя кровь Дня бабочек.
– Я был так рад узнать, что с тобой все хорошо, – отважился я. – Волновался, что ты…
– Это где-то здесь. – Он быстро зашагал впереди меня по высокому узкому проходу между дворцом Профсоюза докеров и внушительными стенами благоухающих Аптекарских садов. Нам открылось что-то вроде небольшой площади, хотя ее брусчатка заросла сорняками и место выглядело малопосещаемым. На противоположной от нас стороне высился фасад здания с коричневато-серыми башнями-близнецами. Строго говоря, сооружение было большим само по себе, но стены окрестных зданий посрамляли его до такой степени, что оно с точки зрения высоты, размера и оригинальности выглядело карликом среди великанов.
– Чудесно, не правда ли? – Джордж остановился, запыхавшись и подняв глаза. На его губах затрепетала улыбка.
На самом деле здание выглядело приземистым и непропорциональным; старая толстая дама, напялившая слишком много одежды.
– Это церковь – точнее, аббатство. Весь этот район, Вестминстер, назван в его честь. Тут мы хоронили наших королей. Возможно, именно поэтому его оставили в покое, не приукрасили новыми финтифлюшками, эфирированными барельефами, не отдали какой-нибудь гильдии – побоялись рассердить призраков. И этот участок земли, где мы стоим. Здесь когда-то располагался английский парламент. Помнишь? Я рассказывал, когда мы были на Кайт-хиллз. Его-то, разумеется, снесли…
Он решительно подошел к большим дверям аббатства и загремел цепями. Они грохотали впустую. Похоже, не было никакого явного способа их разъять, и Джордж точно не умел, как Сэди, решать такие задачи.
– Все это, – он взмахом руки указал наверх, – сделано без единой крупицы эфира. – Шмыгнул носом и потер глаза – в них попала каменная пыль с ветшающего строения. – Строители этого аббатства были великими, грандиозными людьми, но никто даже не знает их имен. А позже, на исходе Века королей, ужасный пожар уничтожил половину Лондона, и столицу решили отстроить заново. Задумали прекрасные прямые бульвары и высокие здания, аккуратные и элегантные, вместо всего этого фанфаронства и неразберихи. Кое-что даже возвели, но, конечно, гильдии поменялись и завладели результатом. Ты знаешь, что под куполом Великого дворца гильдии пароведов есть еще один купол? И в него даже можно попасть, если отыскать потайную лестницу, и постоять под строгой и простой конструкцией из огромных, цельных деревянных балок. Конечно, внешний облик искалечен бесконечными слоями по