Он повел меня к центру здания – тому месту, над которым располагалась вершина церковного шпиля, теперь поднимавшегося над нами; изнутри он напоминал хрустальный грот, поскольку каменная кладка начала обрастать машинным льдом. Он смахнул блестящую пыль с замковой пластины, которая связывала все прочие заклинания и была вмурована в каменные плиты пола. Она была круглой, ее лучи и всякие финтифлюшки покрывал слой разноцветной эмали, переливавшейся в свете фонаря Джорджа. Когда он коснулся пластины кончиками пальцев, оказалось, что краски уже влажные. Он размазал их по лицу и начал читать литанию. Фразы были сложными, ритм – рваным. Вероятно, какая-то деревянная часть башни загорелась от жара одного из многочисленных фонарей, потому что вокруг нас заклубился дым.
– Ты сделал достаточно! – крикнул я.
Джордж повернулся ко мне.
– Это только начало. – Он сплюнул и закашлялся. – Разве я не говорил тебе, что Англии нужен знак – полная противоположность Халлам-тауэр?
Теперь руки вышмастера опустели, и я схватил его за плечи, пытаясь вытащить наружу, но он легко меня стряхнул и отбросил в проход. Сила, вливавшаяся в него по мере того, как церковь утрачивала свою суть, была поразительной.
– Люди заметили тебя, Джордж. Они поверят и поймут – разве не этого ты хотел?
– Скажи это капитану кавалерии! – Он вытер рот руками, измазанными в краске. – Скажи это всем, кто умер и пострадал в День бабочек. Но ты прав, Робби, – здесь небезопасно. Тебе следует уйти…
Затем он поднял руку. На пестрой маске проступило озадаченное выражение, изумляющее своей обыденностью.
– Постой… погоди чуть-чуть. Я хотел тебя кое о чем спросить. Это касается Анны…
Обжигающая волна жара и гипсовой пыли накрыла нас: рухнула арка.
– Дело в том, что я не уверен, что она именно та, за кого себя выдает. Эти ее родители… про них нет никаких соответствующих записей. Странно, не правда ли?
Он покачал головой.
– Ты единственный человек, который помнит ее ребенком. Я был в ее комнате в Кингсмите… о, я знаю, это было крайне не по-гильдейски с моей стороны… Чуть не обжегся о крошечный пузырек, который она держит на комоде. С какой стати Анне понадобились кислота и пипетка? И когда она спасла меня в День бабочек… на самом деле это была вовсе не Анна. Ты понимаешь, да? Ты-то понимаешь. Ты знаешь, что это не просто… – Он слизнул пыль с губ. – …чертовы мидии, которых я съел.
– Джордж… Робби!
Анна возникла из пыли и пламени.
– А вот и ты, Анна! Как всегда вовремя.
– Послушай, – начала она. – Что бы с тобой ни случилось, Джордж, это не…
– Разве ты не видишь? – Вышмастер вскинул руки. – Англии нужно вот это. – Он медленно повернулся вокруг своей оси. – Эта церковь. Я…
Теперь звонил колокол, а шпиль скрипел и раскачивался над нашими головами. Я взглянул на Анну; не только Джордж вел себя как безумный, оставаясь здесь в такой момент; мы все сошли с ума. Внезапно затрещало дерево, заскрежетали камни – и через крышу башни на нас рухнул колокол.
Вряд ли кто-то сумел бы в точности описать, что случилось дальше. Даже те, кто был снаружи – включая Сэди, стоявшую в дверях, – не поверили собственным глазам и пришли в замешательство. Так или иначе, шпиль Капеллы защитников начал медленно рушиться вовнутрь, расширяясь у основания, его охваченный огнем флюгер низринулся сквозь сверкающую ночь. А колокол грохотал, падая. Затем звук изменился. Те, кто был снаружи, услышали финальное оглушительное «дзынь», разнесшееся по всему Лондону. Многие клялись, что на миг шпиль как будто собрался заново и опять устремился ввысь, сотканный из искр.
Я же, стоя под разрушающейся центральной башней, скорее почувствовал, чем услышал последний изданный колоколом звук; звон был богаче и глубже всего, на что способна простая эфирированная бронза. Он нагрянул волной, которая даже Джорджа отбросила. Затем Анна оказалась стоящей на замковой пластине, вскинув руки, окруженная радужными переливами, которые словно выросли из выгравированных заклинаний. На миг вся церковь застыла. Языки пламени превратились в завитки из полированной меди, падающий колокол повис прямо над нами, его язык оцепенел на полпути, как будто увяз в необычайно плотном воздухе. Что-то грохнуло, бахнуло, и мы бросились бежать, подгоняемые наружу ревом пыли и каменной кладки. Обрушение шпиля завершилось.
Толпа снаружи разразилась радостными возгласами, попятилась, ринулась вперед – и все начали кашлять в облаках известковой пыли, из которых каким-то образом возникли Анна, Джордж и я. Газетчики, оповещенные бессвязными письмами Джорджа, ждали своего часа. Вокруг него зазвучали хлопки магниевых вспышек. Затем прибыла полиция. Она была поразительно вежлива. В иной ситуации полицейские не поскупились бы на пинки и дубинки, но тут поняли, что имеют дело с гильдейцем высокого ранга, пусть вышмастер и был полуголый, весь в пыли и краске. Это могла быть минута славы Джорджа, который выглядел на удивление импозантно. Но он все испортил, сопротивляясь полиции и крича светловолосой молодой женщине, стоявшей неподалеку в толпе:
– В чем дело, Анна? Умоляю, скажи, почему ты спасла меня? В День бабочек было то же самое! Почему ты не оставишь меня в покое?!
Наполовину закованный в наручники, скользкий от пота, он кинулся к ней.
– Что ты такое?! – Тряхнул головой, сплюнул. Его глаза сверкнули. – Тебя надо упечь в Сент-Блейтс! Эй, кто-нибудь, хватайте ее! Возьмите ее за руку – левую – заставьте показать запястье, на которое она капает кислотой! Тролль! Подменыш! Ведьма!..
Но Анна уже растворилась в толпе, исчезнув тем способом, который у нее всегда так хорошо получался, и пожарные приступили к работе.
Арки струй, бьющих из шлангов, рокочущие вздохи все новых падающих стен, витающая в воздухе пыль, неукротимый пожар, змейки растекающейся жидкости – все это придавало последствиям инцидента растущее сходство с ночным кошмаром. Сэди тихо разговаривала со старшим офицером полиции. Он слушал, кивая, и слегка вытаращил глаза при упоминании какого-то имени или взаимосвязи, но Джорджа все равно увели.
– Ну, вот такие дела, Робби, – сказала она, когда полицейские фургоны уехали. – Жаль, я не смогла добиться, чтобы бедного Джорджа не арестовали. Но полагаю, он бы этого и не хотел.
Я покачал головой. Я чувствовал себя потерянным и опустошенным.
– Я объяснила тому офицеру, что его душевное здоровье пошатнулось, – продолжила она. – И я сказала, что больше никто не был замешан – если вдуматься, достаточно близко к истине. – Она рассмеялась и покачала головой. – «Близко к истине» – мы же все так и живем, верно? Я про тебя… и Анну.
Я промолчал.
– Неудивительно, что бедный Джордж так странно себя ведет. И эта башня, этот колокол. Я увидела достаточно с того места, где стояла, но теперь многое обрело смысл. Всякие мелочи, скопившиеся за годы. То, что замечаешь и забываешь или списываешь на превратности судьбы. Тебя это тоже касается. Ты никогда не умел танцевать, верно? Ты даже не умеешь правильно пользоваться ножом и вилкой…
– Думаешь, у Анны когда-нибудь был выбор?
– Нет. – Покрасневшие глаза Сэди блестели. – Конечно, не было. Но она могла бы мне признаться, верно? Боже! – Она посмотрела на небо. – Мне, своей лучшей подруге. Я должна была догадаться! Столько лет! Столько чертовых лет! Какой же я была дурой! Теперь, полагаю, придется искать новую главную подружку невесты, чтоб ей было пусто.
И она ушла к своему прекрасному черному экипажу, а я остался.
IX
«БЕЗУМНЫЙ АРХИТЕКТОР РАЗРУШАЕТ ЦЕРКОВЬ». Утренние газеты полнились описаниями деяний Джорджа. Продавцы выкрикивали его имя сквозь грохот трамваев, а владельцы лавок протирали витрины после небольшой ночной катавасии. Но лондонское небо было, как обычно, тяжелым и дымным; я шел по Норт-Сентралу и через великолепный Большой Вестминстерский парк в сторону Кингсмита и видел, что город не изменился.
Та же самая гильдейка, которая отправила меня за угол в сооружение подле церкви накануне Дня бабочек, выходила из апартаментов с отделкой из каменной крошки на Стоунли-роуд как раз в тот момент, когда я подошел. Посомневавшись, она кивнула и впустила меня, я стал подниматься по лестнице сквозь запах вчерашней стряпни и звуки – кто-то неуклюже разучивал гаммы на плохо настроенном пианино. Квартира Анны, как я знал уже много лет, была третьей слева на втором этаже. На сердце у меня стало легко, потом тяжело, когда я поднял руку, чтобы постучать по потемневшей краске.
– Входи, Робби, – сказала она как раз перед тем, как я это сделал.
Анна сидела на кровати рядом с большим потертым кожаным чемоданом в своей знаменитой пустой комнате, хотя, по сравнению с тем местом в Ашингтоне, откуда я только что приехал, жилище не выглядело излишне мрачно. Небольшой туалетный столик. Раковина и плита. Платяной шкаф, из которого извлекли всю одежду и сложили в чемодан.
– Не понимаю, как ты терпишь звуки этого пианино, – сказал я.
– Единственная вещь, по которой точно не буду скучать. – Она коротко рассмеялась в неповторимой манере Анны Уинтерс.
На ней был серый шерстяной кардиган. Рукава оказались длинноваты, и она подвернула их, хотя запястья оставила закрытыми. Ее лицо было спокойным, но волосы, в кои-то веки, выглядели так, словно им не помешала бы расческа.
– Ты действительно планируешь уехать?
– После вчерашнего вечера не думаю, что у меня есть возможность что-то планировать или не планировать. Вот… – Она помахала письмом, которое сжимала в руке. – Проще будет, если сам прочитаешь.
Я подошел с ним к окну. Дешевая желтоватая бумага, неровный машинописный текст с пробитыми насквозь точками. Заголовок, оттиснутый штампом, указывал на лондонское подразделение Гильдии собирателей. С первого взгляда документ напоминал какое-то библиотечное уведомление; в нем упоминались «расхождения» и «незначительные нарушения». Не могла бы она заглянуть в их контору в удобное для нее время? Ну хоть не из Сент-Блейтса нап