Она начала развешивать блузки на дребезжащих вешалках в шкафу.
– В соседней комнате будет холодно. Я бы посоветовала разжечь камин, Робби, но разве мистрис Наталл не упоминала, что он дымит?
– Пожалуй, мне лучше устроиться внизу.
Она достала просторное, длинное платье – в Лондоне оно выглядело бы совершенно заурядным, а здесь раскрылось темными складками, похожими на лепестки одной из роз мистрис Саммертон. Разгладила его, приложив к себе, потом улыбнулась мне. Я вернулся на нижний этаж, где теперь светились только камин и плита. ШШШШ… БУМ! ШШШШШ… БУМ! Было слышно, как Анна ходит наверху. В соседнем доме кто-то все еще кашлял и, вероятно, собирался кашлять всю ночь. Здесь, в Кони-Маунде, к таким вещам привыкаешь. Сквозь непроглядную ночь я добрался до уборной, зная дорогу на ощупь, вплоть до расположения задвижки, и задался вопросом, когда на меня повеяло скопившейся внутри вонью, что же Анна подумала об этом неприятном месте, когда воспользовалась им.
Я закрыл все двери. В последний раз размешал угли в кухонной плите. Поднялся по лестнице. Возле своей комнаты Анна сложила аккуратной стопкой запасные простыни и одеяла, которые нам дала мистрис Наталл. Я отнес их в дальнюю спальню. Темнота сгустилась, обрушилась на меня. Я чувствовал привкус дыма во рту. ШШШШ… БУУМ! ШШШШШ… БУМ! Вышитое гарусом на канве «Благослови этот дом», некрасивые пятна на матрасе. Но было в этой комнате что-то невыносимое. Я спустился обратно на первый этаж со своими одеялами и взбил подушки на диванчике. Занавески не сходились как следует и колыхались от сквозняка. Подушки, холодные и слегка влажные, прогнулись и впились мне в спину. Но я решил, что так сойдет.
II
Утром меня разбудил чей-то громкий стук во входную дверь. Все еще почти одетый, я, спотыкаясь, прошел через переднюю, где за матовым стеклом маячил женский силуэт. Он не слишком-то походил на мистрис Наталл. Всю ночь вдоль утеса дул ветер с реки, и дверь намертво примерзла к раме. Когда она распахнулась, осыпав меня осколками льда и излив поток света, я увидел на крыльце свою мать.
– Я сейчас не могу остаться, – сказала она. – Но, Роберт, ты мог бы хотя бы предупредить, что приедешь…
Это была моя сестра Бет; известие о моем появлении распространилось по Кони-Маунду быстро. Она не захотела войти – ее ждали в школе в долине, и, пока мы стояли, сперва размышляя, не обнять ли друг друга, потом осознавая, что момент упущен, в «Модингли и Клотсон» взревели заводские гудки. Бет теперь носила на темно-синем пальто эмалевый значок Гильдии младших преподавателей, но, похоже, было поздновато поздравлять сестру с тем, что она наконец-то сдала экзамены. И… я что, женился? Пришлось кивнуть с растущей неловкостью, понимая, что маленькая, но необходимая ложь Анны начинает жить своей жизнью. «Что же она за гильдмистрис, – прочитал я по лицу Бет, – если позволяет своему мастеру в такой поздний час щеголять в подтяжках и без намека на завтрак». Мы недолго постояли там на ветру, и сходство Бет с матерью возникало и исчезало в такт грохоту эфирных двигателей.
– Ну да, парнишка из семьи Борроуз – не помнишь? Евонная мамаша как-то заболела. Очень сильно заболела, если понимаешь, к чему я клоню. Но это все приключилось давным-давно. Старина Фрэнк, конечно, еще жив. Сестра присматривает за ним и обучает малыша Альфа, сынишку моей дочери. И тут вдруг – бабах! Однажды вечером он взял и объявился, с женушкой и так далее. Она миленькая, но какая-то мутная. Остановились в доме на Таттсбери-Райз, который раньше принадлежал матушке Рикеттс. Побывал на юге, а там сами знаете, что творится. Вот и вернулся, можно сказать, поджав хвост. О да, его приняли в гильдию. Инструментальщик, как и папаша. Все идет свои чередом, да? Мой парень был таким же, и взгляните на него сейчас. О нет – судя по виду, он годами не выполнял никакой нормальной гильдейской работы. На его лилейно-белых рученьках ни единой отметины кормила. Сдается мне, он даже ириску заклинанием не закрутит. И все-таки Морин говорит, что нам следует быть к нему добрее. Рискнул, ничего не вышло, и вернулся в Брейсбридж. Где родился, там и пригодился, ага?..
В то первое утро, когда я расстался с Анной и спустился с холма в нижний город, Десятисменный рынок был в самом разгаре. Часы на ратуше щеголяли новым циферблатом. Заснеженная Рейнхарроу блистала. Незнакомые люди улыбались мне, а знакомые – старые школьные товарищи, бывшие подмастерья, ставшие мастерами низкого ранга, напыщенными и мордатыми, и женщины, когда-то знавшие мою мать или ругавшие меня за то, что я испачкал их белье футбольным мячом, – подходили поздороваться. Счастливые и нелюбопытные, они были искренне рады меня видеть. Вернувшись в Брейсбридж с женой, двумя чемоданами и смутной надеждой на работу на старой фабрике отца, я оказал им услугу, подтвердив, что в мире за пределами города нет ничего такого, чего он не мог бы предложить. Их говор казался необычным – почти как в мои первые дни в Лондоне, – но я все понимал, как заклинания во сне.
Дела в Брейсбридже шли на удивление хорошо. Обновленными часами на ратуше перемены не ограничивались. У нескольких зданий были новые красные крыши, а рынок выглядел оживленным. Даже гильдмистрис из Кони-Маунда ходили за свежими продуктами, в то время как моя мать чаще всего дожидалась скидок во второй половине дня. Город, в который я изначально погрузился с трепетом, выглядел теснее, чем в моих воспоминаниях, но зато посвежевшим – словно ярко раскрашенная игрушечная версия самого себя. А ведь если верить тому, что печатали в «Новой заре» и аналогичных газетах, на севере Англии повсюду происходило брожение умов…
Как любой прилежный школьник, я начал изучать прошлое Брейсбриджа в городской публичной библиотеке. Место выглядело ярче и чище, чем я помнил, но в остальном мало что изменилось. Пыль танцевала в лучах солнца, а несколько пожилых гильдейцев, притворяясь, что изучают новости, выдергивали волоски из носа. Изучая их лица, я подумал: может, стоило сразу отправиться к отцу на Брикъярд-роу? Но Бет в дверях – достаточное потрясение для одного утра. Итак, я купил себе карандаш и дешевый блокнот, а затем отправился исследовать дремлющее на полках прошлое, которое это кристально чистое настоящее так безупречно сберегло и отразило; я продвигался навстречу чему-то, пока что не имея ни малейшего представления, что оно собой представляет. ШШШШ… БУМ! ШШШШШ… БУМ! Это было лучше, чем Черная Люси в подвале Блиссенхока. Впервые со Дня бабочек я ощутил неподдельное стремление что-нибудь написать.
Когда я к обеду вернулся домой, все окна были открыты, ковры висели во дворе, и над ними стояли клубы пыли. Все женщины с Таттсбери-Райз сжалились над Анной: у бедняжки не было ни подходящих ботинок, ни рабочего халата или фартука, и она с трудом вскипятила чайник на обычной угольной плите. Но Анна очень легко приспосабливалась; она встретила меня раскрасневшейся, с убранными назад волосами. Она выглядела просто красавицей, эта новая мистрис Борроуз, когда мы уселись за выскобленный кухонный стол и принялись за хлеб, который я принес, и сушеную колбасу, которую ей дала мистрис Мартин из дома номер 14.
Тем же вечером, в семь часов, мы наконец-то навестили моего отца, убедившись, что Бет вернулась из школы и у нее была возможность его предупредить. От Таттсбери-Райз до Брикъярд-роу совсем недалеко, и я даже опомниться не успел, как моя рука легла на калитку, толкая ее чуть вверх и в сторону, только так можно было открыть. Затем Бет снова появилась в дверях, и я с болью в сердце увидел, что она принарядилась к встрече с нами – а она увидела Анну, чей наряд был намного лучше, на фоне города, озаренного ночными огнями. В гостиной разожгли камин, на васильковом блюде, которым так гордилась мама, разложили лимонные пирожные, чья глазурь потускнела в ожидании гостей. Некоторые мужчины с возрастом разбухают и краснеют, а мой отец поседел и съежился. Он чуть не поклонился Анне. Фарфор дребезжал, пока Бет разливала чай.
– А неплохо все сложилось, сынок… – Он едва не налил чай в блюдце. – М-м?
– Мы получили твои чеки, – прибавила Бет.
Она сидела рядом с Анной, которая изо всех сил старалась не выглядеть по-королевски. Незанятым остался лишь почетный стул в маленьком эркере, зарезервированный для гостей. Отец бросил гильдейскую работу на Восточном ярусе несколько лет назад. Теперь он трудился по ночам и иногда в обеденное время в «Бактон Армс» – прибирал за посетителями; впрочем, по выражению лица Бет я догадался, что он, как правило, за ними допивал.
– И тебя приняли в гильдию?
– В Лондоне.
– Ты ищешь работу? – Шея отца выглядела тощей и потертой из-за воротничка и галстука, который, как я знал, он люто ненавидел. – А это твоя мистрис…
Разговор пошел по второму кругу, а пирожные так и остались несъеденными, и земля грохотала. ШШШШ… БУМ! История повторилась в бессменник – они с Бет настояли, чтобы мы зашли на ланч, который, как обычно, состоял из жилистой говяжьей голяшки, запеченной в общественной печи.
– Итак? Вы с юга?..
Анна кивнула и принялась усердно жевать кусок говядины, который неосмотрительно взяла первым, а затем совершила вторую ошибку, попытавшись заесть его серовато-зеленым кусочком прошлогоднего моретофеля. Она уставилась на отцовское и мое пиво, которое не должна была любить. Я спрятал улыбку. Раньше мне и в голову не приходило, что правила приема пищи в Брейсбридже почти такие же сложные, как в Уолкот-хаусе.
– Да, – сказала она в конце концов. – Но у меня есть родственники во Флинтоне.
– Хм-м. Флинтон. – Мой отец кивнул, как будто это все объясняло.
Связь Анны с Флинтоном оказалась новостью и для меня, но место было выбрано идеально. Достаточно близкая часть Браунхита, чтобы объяснить ее слабые связи с этой местностью, но достаточно далекая, учитывая давнюю взаимную неприязнь между городами, чтобы избавить нас от любых дальнейших расспросов.
Отец наклонил ко мне голову:
– Я так понял, ты что-то искал в библиотеке?