После непроизвольного изумленного возгласа – «А ты что здесь делаешь?» – между двумя мужчинами завязалась перепалка. Но они ощущали друг к другу если не симпатию, то взаимное уважение, и Дерри признал правоту Харрата. В конце концов, работы было много. А девушки на этом собаку съели. Кейт уж точно была одной из лучших в покрасочном цехе, ей даже растущий живот не мешал. Они все сделают быстро и хорошо – ну кого еще Харрат мог выбрать? Пока две подруги стояли на гулком и странно пустом нижнем этаже, обмениваясь озадаченными взглядами, Дерри взял себя в руки и понял: как и прочие события, это еще одна часть заклинания.
Итак, две молодые женщины принялись за работу, окуная кисти в предоставленные Харратом горшочки с эфиром и оборачивая новые тенёта в светящийся гобелен, который, как поневоле признал Дерри, ослабляя болты и шплинты, удерживавшие старые тенёта на положенном месте, был прекраснее всего, что сумел бы нарисовать он сам. Новое устройство, и без того красивое с его точки зрения, стало подлинным чудом, светящимся изнутри благодаря халцедону и снаружи – благодаря начертанным Кейт и Мэри эфирным письменам. Их тени танцевали, пока они работали, беззвучными кометами разлетались по потолку Центрального яруса. Они были прислужницами камня.
Харрат удалился в диспетчерскую – кирпичный купол, который рабочие называли иглу. Благодаря своим стальным опорам и окошкам-иллюминаторам это место было самым безопасным на момент установки новых тенёт; впрочем, Дерри понимал, что кто-то должен там находиться и следить за показаниями приборов. А вот он сам стоял между камнем в оковах и поршнями, держа строп, с помощью которого предстояло одним рывком из временной деревянной люльки, установленной над старыми тенётами, высвободить новые. Кейт и Мэри продолжали трудиться рядом с ним, ибо их заклинания истощались с поразительной скоростью, впитывались, как чернила в промокашку, исчезали, как плевок на горячей плите. Хотя в халцедоне была заключена колоссальная мощь, он всасывал все больше магии через свой плетеный кокон. Кейт была напротив – Дерри испытал мимолетную тревогу, глядя на склонившуюся над механизмом беременную жену, – а Мэри работала с той же стороны, что и он сам.
Дерри бросил взгляд на карманный хронометр: секундная стрелка отсчитывала последние мгновения до трех часов. За грохочущими цилиндрами поршней Харрат показал большой палец в одном из окошек кирпичного иглу. Эфирщик напрягся. Мэри Борроуз почувствовала, что сейчас что-то будет, отпрянула и споткнулась. Кейт продолжила трудиться. ШШШ… БУМ! ШШШ… Наступил идеальный момент – и он дернул за веревку.
В трепещущей паузе между тактами новые тенёта красиво рухнули и вытеснили старые с точностью и четкостью, какие были бы неподвластны банальной силе тяжести. Предыдущее устройство разбилось вдребезги о заляпанный бетон, разлетелось на стальные осколки и обрывки шелка, растаяло, как дым. Их осыпало частицами металла, и Дерри услышал, как Мэри Борроуз тихонько ахнула. Но новые тенёта мгновенно, чудесным образом, встали на место, и халцедон засиял. Момент был полон такого триумфа, что последовавшая за ним тишина показалась чем-то вполне естественным, и даже эфирщик Эдвард Дерри ненадолго оказался во власти чар. Однако она затянулась. Двигатели не замедлились и не сбились с ритма, а просто прекратили работать.
Затем произошло сразу несколько событий одновременно. Три идеальных, сильно эфирированных поршня двигались с размеренностью, превосходящей стрелки его часов. Но они приводились в действие посредством огромной оси, уходящей на Машинный ярус наверху. Когда поршни остановились, направление воздействующей на них силы сменилось на противоположное. Дерри услышал и ощутил, как длинная и прочная ось, идущая сквозь камень до самой поверхности, деформировалась, как ее перекосило и заклинило. Однако многочисленными трещинами дело не ограничилось. Где-то наверху тишину нарушила серия мощных взрывов, от которых все содрогнулось.
Произошло еще кое-что: свет халцедона, и без того ослепительный, усилился. Вырвавшиеся сквозь тенёта лучи были такими мощными, что выглядели твердыми, как полированная сталь. Они не двигались, но вращались вокруг своей оси и пульсировали, и в этом ощущалась некая целеустремленность. Все случилось слишком быстро, чтобы ошарашенный, перепуганный Дерри успел осознать, насколько прекрасное зрелище ему открылось. Затем свечение схлопнулось – с проворством атакующей змеи, с неотвратимостью лопнувшей от натуги цепи, – раздался глухой рокот, и возникла сияющая сфера, новое, невиданное прежде состояние эфира. Она взмыла к потолку Центрального яруса и низринулась на Кейт, так полыхая дивосветом, что Дерри узрел сквозь плоть жены очертания костей, оскал черепа, сеть пульсирующих сосудов и тень ребенка. Затем свет погас. Исчез без следа.
Тишину на нижнем ярусе нарушало только изумленное тиканье приборов. Халцедон почти погас. Кейт просто стояла с потрясенным видом, в то время как Мэри Борроуз посасывала порез на тыльной стороне ладони. Они отпрянули, не в силах отвести глаз от неподвижных поршней, а Харрат, спотыкаясь, выбрался из иглу. Сперва все ринулись к лифту, но тот не работал, и пришлось подниматься по чугунной аварийной лестнице.
В тот июльский день 75 года Третьего промышленного века жители Брейсбриджа забросили все, чем занимались в три часа пополудни.
Залаяли собаки. Заплакали младенцы. С крыш посыпалась черепица. Старая башня канатчиков и несколько других более ветхих зданий рухнули, подняв тучи бледной пыли. Черно-белые клубы дыма поднимались из потрескивающих руин Машинного яруса, когда весь город устремился к знаменитому входу с фризом, изображающим Провидение и Милосердие. Поскольку товарищи по бригаде эфирмастера Эдварда Дерри инстинктивно разыскали друг друга, быстро распространился слух, что он был там один. Но когда из дымящихся обломков, истекая кровью и кашляя, показались первые фигуры пароведов, Эдвард Дерри отмахнулся от вопрошающих и нырнул в разлившийся жар. Воистину, в тот день он действовал как одержимый. Спас то ли шестерых, то ли восьмерых. Голыми руками поднял одну из упавших балок. Он перемещался среди руин как автомат, хотя из-за жара его плоть покрылась волдырями и дымилась, как и у спасенных им. Он вел себя почти героически, и, если верить молве, в конце концов пришлось его привязать к носилкам, поскольку он не верил, что спасать больше некого.
Однако к тому моменту Эдвард Дерри был уже практически мертвецом. В тот самый миг, когда двигатели прекратили работать, он понял, что предал гильдию самым чудовищным из всех возможных способов и ему конец. Проснувшись от въедливой боли в поразительной тишине больницы Брейсбридж-Мэнор, где пахло швабрами и чистым бельем, он уже был Человеком-Картошкой. С ним в палате лежали еще трое мужчин. Они кричали по очереди. Странное дело, Дерри страдал куда меньше, хотя так сильно испугался темной и властной фигуры, возникшей у его постели в лучах летней луны, что и сам едва не вскрикнул. Но это оказался всего лишь грандмастер Харрат.
Харрат плакал и мямлил извинения. Ему, как Кейт и Мэри Борроуз, удалось смешаться с толпой, когда они, спотыкаясь, выбрались из Центрального яруса через аварийный люк. Он чуть не расстался с жизнью, и вскоре его слезы высохли. В конце концов, гильдейские дела есть гильдейские дела, а жизнь есть жизнь, пусть Дерри свою и потратил впустую. Обязательно будет расследование. Но Харрат побывал в своем кабинете, уничтожил некоторые записи и воспользовался – ему пришлось, поскольку проныра каким-то образом обо всем узнал, – помощью некоего старшмастера Гильдии инструментальщиков, чтобы вернуться на Центральный ярус и уничтожить новые тенёта и каким-то образом избавиться от проклятого халцедона. Какие бы улики ни остались, они были в худшем случае косвенными, и ведь у Харрата был приятель-южанин, тот загадочный гильдеец, который тепло и с одобрением положил руку на плечо Дерри. Впрочем, Харрат не знал его имя и должность, попытки связаться ни к чему не привели, но грандмастер все-таки надеялся, что этот человек придет на помощь. Так или иначе, похоже, все можно уладить. Однако придется заплатить определенную цену. Тут Харрат, который, по мнению Эдварда Дерри, никогда не был образцом силы духа, опять заплакал. Человек-Картошка терпел. Гость, не дождавшись слов утешения, опять забормотал, заныл, и постепенно прояснилось, какую именно сделку заключил грандмастер.
Если уж на то пошло, Дерри – человек конченый, ему не спастись. Его вышвырнут из гильдии. Он станет мизером и, вполне возможно, подменышем. Но вчера он сделался еще и в некотором смысле героем, и жители Брейсбриджа, если предоставить им выбор, предпочли бы запомнить его таким. Так, может быть, позволить Эдварду Дерри умереть, взяв вину на себя? Будут похороны, достойное надгробие, прощальные речи. Расследование быстро закончится и забудется, и люди не будут плеваться при упоминании его имени…
Харрат встал со своего места у кровати. У него закончились слова, и слезы снова навернулись на глаза. Где-то открылась дверь. Человек-Картошка всем своим искалеченным телом, уцелевшим глазом и тьмой на месте утраченного ощутил дуновение ветра. Он с трудом поднялся с пыточного ложа. Во всей больнице было на удивление тихо, когда он, прихрамывая, вышел в яркую и тихую летнюю ночь. Харрат уже исчез, превратившись в простой силуэт, спешащий обратно по Уитибрук-роуд в центр города, навстречу жизни, карьере, угрызениям совести и тревогам. Но под деревом, рядом со старым почтовым ящиком, стояли Мэри Борроуз с повязкой на руке и Кейт Дерри, по-прежнему красивая, хотя ее волосы почему-то поседели. Человек-Картошка проковылял к двум молодым женщинам, понимая, что выглядит кошмарно, однако их лица почти не изменились. «Послушайте, – простонал он своим изменившимся голосом, – это наш шанс спастись…» Но Кейт лишь чуть-чуть улыбнулась и промолчала. Дерево превратилось в кружево из теней. Верхушка Рейнхарроу сияла в лунном свете, будто еще одна луна. Глаза Кейт тоже сияли. «Мы можем уйти…» Но она вновь улыбнулась прежней улыбкой. Все равно что разговаривать с призраком, и Человек-Картошка осознал, что жена не разделит с ним ту жизнь, которую он планировал вести. Искренне веря, что растерял последние остатки своего прежнего «я», он попытался на прощание коснуться лица жены. Что-то пошло не так. Кейт, стоя в тени, сияла. Когда его пальцы, изуродованные ожогами и неуклюжие из-за повязок, запутались в ее волосах, пряди начали ломаться и рассыпаться яркими осколками. Чем бы ни было заклинание, заточенное в том камне, оно завладело ею и изменило ее. В тот самый момент – а не когда в последний раз бросил взгляд на темное пятно на своей госпитальной койке – Эдвард Дерри и умер по-настоящему. Человек-Картошка вытер рот. Фруктовый пирог был съеден целиком, а история, судя по его молчанию, полностью рассказана.