– Какого черта ты здесь делаешь, Робби?
Я потер руки, которые зудели от того, что кровь снова потекла по жилам.
– Я мог бы сказать то же самое о тебе.
Он потерял большую часть веса, который набрал в лучшие годы. Он показался заострившейся и сморщенной версией самого себя, когда подошел и встал рядом со мной у того самого карниза, с которого мы когда-то весело отливали. Пропасть кружила голову куда сильнее, чем я помнил, а на сортировочной Степни было удивительно тихо для середины дня. Там тихонько пыхтело всего-навсего несколько поездов, похожих на игрушечные, а почти у самого здания стайка ворон пререкалась из-за останков какого-то животного.
– Где Блиссенхок?
– Где-то в Уайтчепеле… – Сол махнул рукой. – Мы повздорили. Но он по-прежнему гражданин.
– А мы разве не все такие?
На челюсти Сола дернулся желвак.
– Ты же видишь, каким стал Лондон. Вон там… – он махнул рукой в сторону Норт-Сентрала, – …находится вражеский лагерь. Ты приехал на поезде откуда-то с севера, верно? Значит, видел солдат, кавалерию. Возможно, они ждут нашего прихода. Или придут к нам первыми. Без разницы…
– Но…
Он вскинул руку. Вороны ругались и каркали.
– И вот ты приперся в Истерли, как будто ничего не изменилось. Физическая или моральная сила, значит? И Белозлата, чтоб ей пусто было. – Его лицо сморщилось от улыбки. – И ты… якшаешься с людьми, которые могут быть только нашими врагами. Та блондинка. И старая троллиха в руинах Конца Света. И вышмастер Джордж – но от него, по крайней мере, хоть какая-то польза…
Я кивнул. Одним из самых поразительных зрелищ в преображенном городе было имя Джорджа – гребень приливной волны в море граффити.
Но Сол еще не закончил.
– И даже эта чертова грандмистрис, которая вроде как замуж выходит, ради всего святого! Ты ее знаешь, да? А потом ты отправился на север в какую-то дурацкую поездку и вернулся с блондинкой… как бишь ее зовут?
– Анна… – Я колебался.
– Еще про тебя спрашивали какие-то довольно несимпатичные типы. Дескать, ты что-то разыскиваешь. И теперь ты снова стоишь здесь, как будто ничего не изменилось. Так что, по-твоему, я должен подумать?
– Послушай, Сол… – Я замолчал – теперь я так много знал, так много должен был объяснить. Но с чего начать? – Разве ты не понимаешь… разве ты больше не веришь в мечту?
Сол вздохнул и кивком отпустил стоявших позади него граждан, которые с разочарованным видом затопали по лестнице вниз. Но когда он повернулся ко мне, на его лице по-прежнему отражалось недоумение.
– О чем ты, Робби? О какой мечте?
И вот теперь я с Анной шел задом наперед по невероятно яркому тротуару Треднидл-стрит и пытался объяснить. Теперь мне все было так ясно. Дело не только в прошлом или даже в текущем моменте, когда я пытался пробудить искру понимания в этих блестящих очах, зеленых и прекрасных. Смотри, вон там, впереди – видишь триумфальный изгиб Голдсмит-Холла, эту радугу из камня, настолько большую, что под ней мог бы поместиться близлежащий шпиль собора Святого Петра? Позолота и стекло, Анна, многослойный гильдейский пафос. А под землей – сейфы, сокровищница Англии. Ты можешь представить себе что-нибудь прочнее? Но видишь этот замковый камень, далеко наверху, в слепящем зимнем свете? Можно вытащить этот камень – и все здание рухнет, Анна. У тебя бы получилось, Анна, гораздо лучше, чем у кого-либо. Намного лучше, чем у меня…
Невзирая на явное недоверие Сола, постепенно сменившееся чем-то вроде потворства ради забавы, я отыскал годовые отчеты «Модингли и Клотсон», которые можно было свободно получить в сводчатой и гулкой пещере Публичного читального зала. Книжищи, огромные и тяжелые, как каменные плиты, подтвердили, что единственное действующее предприятие компании – фабрика в Брейсбридже, и каждый месяц одинаковый объем эфира якобы доставляется на сортировочную станцию Степни. Неудивительно, что дела у грандмастера Боудли-Смарта шли так хорошо. Я вырвал страницы и громко чихнул, чтобы замаскировать свой поступок. Оглянулся: пыль дрейфовала в лучах света. Ни души, но на всякий случай я стал менять маршруты, совершая вылазки в Норт-Сентрал. Как ни странно, я теперь чувствовал себя в большей безопасности в Кэрис-Ярде. И все же сегодня… сегодня я просто обязан был заставить Анну увидеть суть. Заставить ее понять. На самом деле правда была настолько очевидна, что нам даже не стоило ехать в Брейсбридж, и мне стало до такой степени наплевать, кто нас видит, что я замахал руками и чуть не упал, споткнувшись о тумбу.
Проезжавший мимо офицер Гильдейской кавалерии – его соратники стали обычным явлением и больше не носили плюмажей на шлемах, – посмотрел на нас сверху вниз со своего коня. Он собирался натянуть поводья и спросить, что мы тут устроили, как вдруг продавщица каштанов прямо перед нами опрокинула свой поднос. Конь встал на дыбы, когда дымящиеся кругляши рассыпались по мостовой, а мы с Анной скользнули в тень под сверкающей аркой Голдсмит-Холла.
Анна, как и я, жила в Кэрис-Ярде, в месте, расположенном недалеко от старых яслей Мод и во многом похожем на них. С подгузников капало, младенцы вопили, малыши постарше ковыляли тут и там, а выселенные из прежних жилищ гильдейки плакали, ссорились и гнали прочь мысли о завтрашнем дне. Мне пришлось ютиться в отдельном сарае, с пукающими и кашляющими гражданами мужского пола. Выборные комитеты были на удивление строги в отношении разделения полов.
Конечно, женщины любили Анну, и она казалась мне такой же, как всегда, но я понял, когда мы шли в толпе под аркой и свет смягчил тень на щеке, которую моя рука баюкала той ночью в Брейсбридже, что, на взгляд стороннего наблюдателя – инвестора, спекулянта, мальчишки-посыльного или секретаря, – спешащего мимо нас в прекрасном костюме с галстуком, она начинала все больше и больше походить на какую-нибудь младшую гильдмистрис – возможно, даже мизерку – из Истерли. А я тем более выглядел мизером, хотя знал, что толика масла и сажи вкупе с белой картонкой способны сделать мои брюки и рубашку достаточно презентабельными, чтобы я часами сидел в Публичном читальном зале. Но теперь я понял все или почти все. Осталось лишь, подумал я, когда мы опять оказались в лучах зимнего солнца на Треднидл-стрит, заставить Анну понять…
После возвращения мы навестили мистрис Саммертон. Темза уже почти полностью замерзла. Через несколько дней – после Рождества, к которому продавцы остролиста и магазины вдоль Оксфорд-роуд готовились с азартом охотника, как будто оно будет таким же, как любое предыдущее, – мы смогли бы прогуляться пешком, а так пришлось потратить последние деньги на билеты на паром с эфирированной жаровней. Изморось и машинный лед. Белые холмы, пустые, словно Колыбель льда. И разрушенные сады рядом с руинами огромных куполов, где розы буйно цвели не в сезон, алели и грозили шипами извилистые плети, будто хранители древнего проклятия. Мы неприятно долго колотили в дверь коттеджа, прежде чем хозяйка высунула голову, как черепаха из панциря. Ее взгляд потускнел с нашей последней встречи, и огонь в очаге еле-еле тлел. Неуклюже разыскивая свой чай и табак, она твердила, что спала, даром что стоял холодный полдень, а потом умудрилась рассыпать найденное. У нее даже появился кисло-сладкий запах, который я замечал у старух, хотя он и смешивался с ароматами специй и трав. Ее лежащие на коленях руки то и дело начинали жить своей жизнью, пока мы рассказывали о Брейсбридже, эфирных двигателях, грандмастере Харрате, Человеке-Картошке.
– Мисси, ты не могла об этом не знать. Но вынудила меня все узнать самой.
– Эдвард Дерри давно умер, Анна. Разве он сам тебе этого не сказал?
– Да, но…
Мистрис Саммертон смотрела на нас с таким видом, будто созерцала свое пустое будущее или давным-давно утраченное прошлое.
– Видели эти розы? Совсем от рук отбились. Сама не пойму, почему я решила, что сумею их укротить… – Она издала медленный, грустный смешок, похожий на звук воды, стекающей в зарешеченную канализацию. – И с чего я взяла, что вообще когда-нибудь что-то контролировала? В конце концов, прошло сто лет плюс-минус малость с тех пор, как это место было молодым. Мы почти ровесники. И исчезаем вместе…
Ее взгляд скользнул к ботинкам Анны, заляпанным грязью и протертым чуть ли не насквозь, затем к носкам, в которых, как мы шутили, было больше дыр, чем шерсти, к прорехе на юбке из молескина и обтрепавшемуся подолу некогда хорошего пальто в елочку. Дальше посмотрела на меня. «Вот… – донесся ее дрожащий голос. – Вот что ты сделал с моей Аннализой…» Не сказанное растворилось в свисте ветра, который бесновался в колючих зарослях снаружи.
– У меня сейчас нет денег, – сказала она в конце концов, наливая нам холодный, кое-как заваренный чай. – Или, по крайней мере, не будет, пока я не продам свою машину.
– Мы здесь не ради денег, Мисси!
– Полагаю, что нет. Но и не жди, что я продолжу рассказ о твоем бедном отце. Или о матери. Она прожила достаточно долго, чтобы родить тебя после того ужасного несчастного случая, и этому мы все должны радоваться. А твой отец мертв – все равно что мертв. Но ты всегда это знала. Тебе не обязательно было ехать в Брейсбридж. Может, хватит? Когда-то я надеялась…
Но мистрис Саммертон так и не сказала толком, на что она когда-то надеялась, хотя явно не на нас с Анной, сидящих в этом домике зимой и смердящих Истерли. Я мог бы поведать ей о многом, об истине и о том, как смогу изменить Нынешний век, но что поймет унылая старушка с руками, похожими на лапки хрупкой птицы? Казалось, лучшее, что мы могли сделать для нее, – укутать в одеяла, подкинуть дров в огонь и посочувствовать из-за сбрендивших цветущих роз, которые рвали нашу одежду, пока мы возвращались к нашему парому и тускнеющим огням города, готовившегося к войне.
День бабочек был летней фантазией. На этот раз мастерские Истерли работали в ритме, не заданном ни одной гильдией. Орала перековывали на мечи – или, по крайней мере, из прутьев ограды делали пики, а из парафина и сахара – бомбы. Даже так называемые «ружья» – грубые и неэфирированные штуковины, которые с одинаковой вероятностью могли оторвать стрелявшему руки и остановить атакующего кавалериста, но, тем не менее, это было оружие, и про соответствующую технологию, как и про электричество грандмастера Харрата, гильдии давно знали, однако подавляли, делая исключение лишь для грохота церемониальных пушек. Сол трогательно верил в свои ружья, но он не выходил в Норт-Сентрал. Он забыл о силе и притягательности этих зданий или никогда по-настоящему их не знал. Он не понимал, с чем на самом деле борется, а именно с эфиром и деньгами – истинной мощью гильдий, которая гудела, не ослабевая, на этих улицах и сияла в жужжащей дивотьме множества телеграфов, царапающих небо – ШШШ… БУМ! – ибо деньги тоже были магией. Как иначе эфирные двигатели Брейсбриджа могли бы все еще долбить землю, если они ничего не производили? Анна показала мне это через старое кормило Стропкока – она могла понять, в отличие от многих. Компания «Модингли и Клотсон», согласно публичным отчетам, производила чуть меньше четверти и чуть больше пятой части всего эфира, добываемого в Англии. Французы и саксы занимались своими собственными отраслями промышленности, тайнами и гильдиями, в то время как эфир из нецивилизованной Фулы, Африки и Антиподов был странный и дикий, как жители этих регионов; его удавалось обуздать с большим трудом.