– Это ж просто лошади, понимаете? – Конюх вел себя с той же непринужденной вежливостью, что и вчера. – Чертова штука просто взяла и отвалилась.
Он одарил нас улыбкой и дерзким взглядом.
На второй день нашего путешествия туман еще сильнее сгустился, наполнился запахом гари, и мы мельком видели языки пламени на руинах. Тем не менее никто толком не знал, что происходит в Лондоне, помимо того, что поезда не ходили, а телеграфы отключились. Седла немного помогали держаться, но утренние часы сменяли друг друга, дрожь моего скакуна усиливалась, и кровь без остановки текла из раны на его лбу. Капли падали в грязь, летели на меня. Единорог наполовину ослеп от боли. Я спешился и попытался вести его в поводу, но ближе к вечеру животное остановилось как вкопанное, изрыгнуло поток желчи, рухнуло и испустило дух. Нам пришлось оставить единорога там, где он упал; это был не первый труп на обочине.
Я шел пешком. Анна ехала верхом. Вторую ночь мы провели в темноте на краю поля. Огней не было, из звуков – лишь капание талой воды. Мне с большим трудом удалось расстегнуть замысловатые застежки на седле Звездного Всполоха, и я позволил ему пастись. Затем собрал ветки, расчистил место посуше на камнях и попытался разжечь костер с помощью огнива.
– Позволь мне.
Анна наклонилась ко мне, кутаясь в плащ. Сказала что-то, потом еще что-то. Дешевая коробочка, почти не эфирированная, продолжала бестолково тикать. Анна полчаса бормотала и дышала на эту штуковину, и когда в конце концов вспыхнуло пламя, в неровном свете ее лицо выглядело осунувшимся. Костер давал мало тепла, огонь метался на ветвях, как ненормальный, безошибочно сообщая всему миру о месте нашего привала. Я почти обрадовался, когда он погас.
Я прислонился к Анне, прикорнувшей под деревом. Мы оба промокли. Я чувствовал, как она дрожит, скрежеща зубами.
– По-твоему, это правда Новый век?
– Нам нужно попасть в Лондон.
Она хихикнула, потом закашлялась.
– А почему в Лондоне будет по-другому?
По веточке пробежала последняя искорка.
– Ты не могла бы приблизиться? – спросил я. – Ради тепла.
– Я близко.
Но она была далеко.
Ночь объяла нас, снег шелестел и таял, и откуда-то – звук был отчетливый, но далекий, как промчавшийся за горизонтом поезд, – совершенно точно донеслось биение гигантских крыльев.
«Чего ты на самом деле хочешь, Робби? Сэди была права, когда сказала, что не меня…»
«Но той ночью в Брейсбридже, Анна, когда ты позволила мне лежать, прижав руку к твоей щеке…»
«Я спала. Я даже не помню. И что теперь?»
«Хотел бы я знать».
Утром снова был туман. Но не такой плотный, и подтаявший лед на ветках снова замерз, превратившись в красивые драгоценные камни. Огромный вороной единорог осторожно пробирался по сверкающим тропам, его рог блестел. Анна все еще спала, закрыв лицо руками, и казалась такой спокойной…
«Чего же ты на самом деле хочешь, Робби?»
Отзвуки ее голоса еще долетали сквозь мои сны. Я не стал ее будить, и мир сверкал, а единорог стоял на страже, пока она спала.
Новое утро. Гнилая, дымная вонь усилилась.
Темза все еще была покрыта льдом. Измученные голодом и усталостью, мы забрались слишком далеко на восток, едва коснувшись южных окраин Лондона. Действительно ли дети бегали рядом с нами, распевая, что Анна была Белозлатой, что она вновь прибыла верхом на единороге, чтобы спасти город? Я не знал. Звездный Всполох страдал, и ремни подпруги – хотя я сомневался, что Анна смогла бы проехать так далеко без седла, – впились ему в плоть. Я помог ей спешиться. Мы стояли подле крутого спуска к реке. Лед выглядел довольно прочным, но имел водянистый отблеск. Он мог выдержать нас, но тяжелого единорога – вряд ли. Я расстегнул пряжки и прогнал Звездного Всполоха в туман.
VIII
Лондон, Лондон, град надежд моих, в начале Нового века сделался небывало опасным. Мы с Анной достигли дымящихся окраин Истерли и узрели такое, по сравнению с чем померкли все предыдущие картины. Воистину – насколько я сумел разобраться в случившемся, – великий поход на Норт-Сентрал в ночь Рождества увенчался успехом или, по крайней мере, не провалился. Да, гражданин, все гильдейские ворота распахнуты, и можно грабить дома грязных богатеев, ежели имеется такое желание… ну, те дома, которые не сгорели дотла. Дети дефилировали в цилиндрах и пальто на шелковой подкладке, а вокруг Кэрис-Ярда метался щебечущий сонм одичалых, выпущенных на волю фамильяров, что ужасно раздражало тех немногих граждан, которые все еще там обитали. Занавески из флока, изящные эмалевые табакерки и награбленные предметы обстановки, похожие на огромных морских чудищ в золотой чешуе, – что угодно можно было приобрести за гроши, только вот деньги были никому не нужны, в отличие от еды и воды, которой не хватало, поскольку насосные станции не работали, и сквозь решетки стоков уже сочилось подмерзшее содержимое канализации.
Мы с Анной медленно брели в тумане вдоль мертвых трамвайных путей посреди Докси-стрит. С фонарных столбов свисали трупы, в сточных канавах над серыми ошметками падали с визгом дрались коброкрысы, крупнее и наглее всех, каких мне случалось видеть. Висели перекошенные двери, из разбитых витрин высыпалось содержимое. Вездесущая вонь дыма и дерьма, а также отголоски чьих-то рыданий стали привычной частью обстановки, на которую уже никто не обращал внимания. Мы увидели еще светящийся, но оборванный телеграфный провод; мальчишка в возрасте подмастерья стоял босиком на морозе и сжимал этот провод, который корчился и сиял, шепча сбившиеся с курса послания своей гильдии. Лошади и возовики бродили повсюду, одичалые и голодные, как и граждане, которые пытались их поймать. Я обрадовался, что мы выпустили Звездного Всполоха на другом берегу Темзы. Помимо фамильяров из Кэрис-Ярда по городу шаталось немало других брошенных существ. Западную часть Докси-стрит рассек огромный дымящийся провал, который окружила толпа зевак. На дне провала, то ли зарываясь в землю, то ли выбираясь из нее, сидел ямозверь колоссальных, невиданных размеров. И Сент-Блейтс был открыт – ты когда-нибудь катался верхом на тролле, гражданин? Впрочем, в лечебнице никого не осталось, ее безнадзорные постояльцы рассеялись по всему Лондону, где им предстояло бродить много дней…
В начале этого Неназванного века многие охотились друг на друга и многие сошли с ума. В церквях появились драконьи вши. Заброшенные фабрики поросли кукушкиной травой. Какие-то дети вломились на сортировочную станцию Трипп и сумели запустить один из больших локомотивов. Однако нужных заклинаний у них не было, и двигатель взорвался, а гигантское облако перегретого пара убило и покалечило десятки людей. Столько происшествий, столько историй.
Я уже тогда догадывался, что в исторических хрониках эти дни опишут совсем по-другому. В домах и дворцах малых гильдий, как ни крути, случались собрания и дебаты. Там говорили о свободе. Многие стремились что-то изменить в жизни города. Гильдейские навыки могли признать полезными, если ими не кичиться и работать, как все. А что касается богатства, то оно на самом деле не слишком отличается от бедности: и то и другое – бремя, которое следует сбросить в обмен на права, одинаковые для всех граждан. И сменодни – их по-прежнему можно было изменить. Я удивился, заслышав такие разговоры в окрестностях игольной фабрики в Хаундсфлите. В безумии первых дней нашлось место доброте. И все-таки безумие преобладало. Армии граждан-помощников все еще бродили по улицам, вооруженные дубинками и пистолетами.
Я опасался упоминать Сола или Блиссенхока. Лондон явно находился в состоянии войны с самим собой, и я не хотел привлекать внимание к себе и Анне. Многие главные улицы были перекрыты баррикадами, и парни – шалопаи, какими были мы с Солом, когда я впервые приехал сюда, – провозгласили себя стражниками. Остаток денег Сэди их не заинтересовал, но плату за проход они все равно потребовали.
– В какой гильдии вы состояли? – спросил меня «стражник» после того, как я отдал ему свой плащ.
– А разве это теперь имеет значение?
Мне не понравилось, как он смотрел на Анну. Даже пряча лицо под капюшоном, она выглядела причудливой, хрупкой.
– Да так, просто интересуюсь. Ты не похож на мизера. Она тоже.
– Ну, тем не менее мы были мизерами. Теперь-то граждане, как все?
По другую сторону улицы обнаружили нетронутый мародерами погреб пивной – наверное, единственный такой во всем Лондоне, – и оттуда как раз вытаскивали первый бочонок. Внезапно веревки лопнули, и находка разлетелась на куски, облив пивом тротуар. Один из парней заплакал, держась за руку, вывернутую не туда.
– Люди говорят, там видели гражданина Сола… – пробормотал я, кивая в направлении Норт-Сентрала.
– А-а, так вы к нему. – Моя осведомленность не впечатлила юнца, и к тому же его теперь интересовало совсем другое. – Вам надобно совсем в другую сторону. Идти придется до самого Тайдсмита…
Повезло, что один из мужчин, перехвативших нас с Анной у доков, возле ворот, когда-то был коллегой-продавцом «Новой зари». Сопровождавшие его граждане с трудом волокли опутанного цепями злопса. Один имел при себе ружье Сола; он лишился кисти. Троица выглядела одновременно опасной и комичной, но я понимал, что улыбаться не стоит. Мы устало, отрешенно переговаривались, пока шли к массивному зданию Доклендской телеграфной станции. Солтфлитби, значит? А у нашего Стэна есть братишка, который там работал… В те дни люди верили в любые истории – и непомерно банальные, и слишком причудливые.
Там, где мы шли, туман сгустился из-за дыма и близости реки. Безмолвные здания, мимо которых мы с Солом бегали в мое суматошное первое лето – и тот самый склад, пропахший чаем, – мелькнули и исчезли во мгле. Вокруг смердело, как и повсюду, но запахи усилились, когда мы наконец-то достигли мощного круглого основания большой телеграфной станции. Злопес в цепях завыл и зарычал, и ему ответили другие, запертые поблизости в кое-как сколоченных загонах. Воняло, будто в склепе, и подле здания серой массой копошились чайки, кричали и хлопали крыль