ями. Я поскользнулся в жиже, под ногами хрустнули кости. Потом пришлось подниматься по бесконечным извилистым лестницам, ибо никто так и не сумел запустить машины, приводящие в действие лифты. У меня болели ноги, Анна все больше уставала. Мелькали опустевшие конторы, оставленные без присмотра кормила, застывшие пишущие машинки, похожие на головы насекомых; еще недавно здесь царила великая гильдейская суета.
Наконец мы добрались до верхних этажей, которые архитектор, поддавшись финальному всплеску вдохновения, расширил и наполнил стеклом, так что здание заливал серый зимний свет. Последний лестничный пролет – и мы оказались среди деревянных панелей и гладких серых ковров, которые тянулись от окон, словно завитки тумана. Затем попали в кабинет, где обосновался Сол. Балконные двери были открыты, он стоял снаружи. Вокруг повисла дымка. Он встрепенулся, заслышав наши имена.
– Вы вернулись!
Я испытал облегчение, увидев, что Сол как будто обрадован нашим появлением. И его наряд – сам факт, что он нашел приличный костюм, и даже с жилетом, оказавшимся ярче его привычной одежды, – также обнадеживал. Сол выглядел почти как в старые добрые времена.
– Вы оба измучены. Садитесь…
Мы так и сделали, хотя кожаные кресла из-за тумана покрылись конденсатом и были скользкими. На самом деле вся комната – пока Сол поздравлял нас с прибытием и с тем, что мы устроили в Уолкот-хаусе, как он выразился, какую-то чертовщину, – влажно и холодно поблескивала. Блеск то усиливался, то ослабевал в унисон с движениями тумана, струившегося с балкона, а Сол все рассказывал о лондонской рождественской ночи, качая головой, как старик, потрясенный всплывшим из глубин памяти воспоминанием. Было много жертв, и обстановка оставалась непростой, но в целом все произошло гораздо лучше, чем ожидалось. Да, повстанцы встретили сопротивление, однако ружья помогли, к тому же многие солдаты и охранники перешли на другую сторону, стали гражданами, просто сбежали. Ключевые пункты Норт-Сентрала и дворцы великих гильдий рухнули поразительно быстро. Войти в них оказалось не сложнее, чем толкнуть незапертую дверь. Несколько богатых банкиров на Треднидл-стрит даже покончили с собой быстрее, чем граждане успели до них добраться.
– Да уж, грандиозное было зрелище. Вы уже побывали в Норт-Сентрале?
Я покачал головой.
– Ну, следовало бы. И Голдсмит-Холл… Это ведь ты мне говорил, что здание можно снести, не повредив ни единого камня? Ну, дело в том, что одна его стена обрушилась целиком – это произошло в первый же день, около полудня. Да уж, тебе точно стоит пойти и взглянуть, Робби… вместе с Анной, разумеется.
Сол присвоил огромный письменный стол из камнекедра – в том смысле, что положил на него несколько ручек и нарисовал в блокноте каракули, похожие на деревья, однако когда он сел в кресло, повернулся и продолжил рассказывать, до чего безупречная база получилась из этого здания, как удобно разместить здесь командование и защитить его, я как будто увидел школьника, который прокрался за учительский стол и начал там хозяйничать. Еще я поймал себя на том, что поглядываю в сторону двойных дверей, словно вельграндмастер Пассингтон мог в любой момент проникнуть в кабинет темным и целеустремленным сгустком тумана. Я взял фото в латунной рамке и провел ладонью по стеклу, стирая росу. Сэди, удивительно юная, счастливая и шикарная, позировала фотографу в студии. Возможно, именно это платье было на ней в тот далекий праздник Середины лета.
– Странно, да? Мы очутились не где-нибудь, а здесь. – Сол кивком указал на портреты, написанные маслом. – И вы наверняка видели Пассингтона. Говорят, ублюдок покончил с собой. Скатертью дорожка, ему и всем его собратьям, мать их за ногу…
Я опустил рамку и взглянул на Анну: волосы потускнели, худые плечи торчат, взгляд устремлен в никуда. Я подумал о нашем долгом путешествии и о том, зачем притащил ее сюда. И откуда взялось дурацкое чувство утраты? Разве я не желал погубить, уничтожить моего теньмастера больше всего на свете? Но, в конце концов, как сказала Сэди, он был всего лишь человеком и поступал не лучше и не хуже многих. В тот последний вечер, когда отец с дочерью танцевали, Пассингтон скользнул по мне взглядом, в котором не было даже тени узнавания. Настоящий теньмастер и настоящая правда почему-то по-прежнему ускользали от меня даже сейчас, когда я встал, снял плащ с вешалки и, вдохнув аромат одеколона, накинул на плечи.
– Итак, – проговорил я, чувствуя, как вещь садится по фигуре, делаясь легкой и как будто сливаясь со мной. – Что ты собираешься делать дальше?
Сол еще раз крутанулся в кресле.
– Для начала нужно навести порядок в этом городе, а еще – наладить связь с прочей Англией. Пока что мы довольствуемся слухами. Но Престон – определенно гражданская республика. Как и Бристоль, и большая часть запада. Ходят слухи о битве с какими-то рецидивистами на южном берегу, как раз рядом с теми местами, где вы побывали, и мы все еще не уверены насчет чертовых французов, хотя молва твердит, что беспорядки и перевороты произошли почти по всей Европе. Так или иначе, прямо сейчас у нас ничего не работает. Нужно запустить поезда, трамваи. Даже телеграфы… – Он взмахнул рукой. – Наверху, на последнем этаже, торчит гигантское черное кормило. В отличие от остальных, оно, кажется, все еще действует. Попросил одного из моих парней попробовать – он утверждал, что разбирается в таких вещах, а теперь может только лепетать. В общем, полагаю, нужно захватить несколько настоящих телеграфистов и притащить сюда, чтобы они разъяснили нам основные заклинания. Но кругом сплошной дефицит. Сигар и тех днем с огнем не сыщешь. И эфир… я-то думал, его в хранилищах более чем достаточно. Однако я ошибался.
– В этом весь смысл, Сол, нашего с Анной поступка.
– Серьезно? А я думал, дело в деньгах. Кстати, этот твой городок на севере, куда вы ездили… как бишь его, Брысьбридж?.. я слыхал, там прекратила работу фабрика.
– Она и не работала. Уже много лет.
– Ну, вот тебе и весь старый режим. Ложь и иллюзии. Теперь все будет по-другому.
За открытыми балконными дверями тускло светились в клубящемся тумане обвисшие телеграфные провода. Остаток Лондона как будто исчез, и мир сжался до того, что мы могли видеть, обонять и слышать.
– Вы останетесь, верно? – спросил Сол. – Раз уж пришли. Ты и Анна. Мне бы не помешали несколько заслуживающих доверия граждан, чтобы компенсировать тот бесполезный сброд, который есть в нашем распоряжении прямо сейчас.
Он закончил вертеться в кресле и уставился на Анну. Она не шевельнулась, не издала ни звука и при этом как будто отдалилась. Взгляд Сола сделался озадаченным. Он набрал воздуха, собираясь задать вопрос.
– Где Блиссенхок? – спросил я.
– Хм, он в Норт-Сентрале. Пытается подобрать правильные заклинания, чтобы запустить печатные станки для «Гилд Таймс». Ну, конечно, теперь мы эту газету так не называем. Кстати, ты же говорил, что вы проехали через Кент? – Он изучил мокрое пресс-папье. – Случайно не повстречал Мод?
– Прости, Сол. Кент больше Лондона. Это целое графство.
– Да я просто спросил. Так или иначе… – Он осторожно опустил пресс-папье обратно на полированный камнекедр. – Столько дел! Через два дня Новый год, и вы удивитесь, узнав, сколько граждан спорят, следует ли официально начать Век с него. Но тогда получается, что мы все еще пребываем в Былом веке? Кое-кто твердит, что отсчет подобает начать с Дня бабочек. Как по мне, это простая формальность.
– Несомненно.
– И все же, если вдуматься, странно получилось. Те зацикленные на датах люди, которые все твердили – Века, Века! Они-то и оказались, в общем-то, правы. Сотня лет плюс-минус день, как будто нами руководила некая высшая сила. Я бы назвал ее судьбой, если бы верил в подобные вещи.
– Но ты не веришь…
– С какой стати? Я человек Нового века, Робби, когда бы он официально ни начался и как бы ни назывался. Однако нас окружают суеверия. Самые разные. Болтают про дракона – не уродца с ярмарки, а огромную тварь, хоть верхом катайся. Дескать, кружится над Халлам-тауэр. – Он усмехнулся. – А еще Конец Света. Многие граждане планируют отправиться туда сегодня вечером. В конце концов, именно там и начался Былой век…
Взгляните-ка на меня и на гражданку Анну: вот мы кубарем скатываемся с Доклендской телеграфной станции и спешим сперва на запад, потом на юг в тусклом свете того последнего вечера, когда солнце впервые за много дней показалось на небосводе – и было оно меньше, бледнее и холоднее луны. На набережной царит праздничная атмосфера. Обгорелые остовы паромов лежат, накренившись, в ледяной каше. Дымоходы напоминают стоячие камни-сарсены, мачты – рухнувшие церковные шпили. Руины недавнего прошлого восстают из замершей реки. Блестит красивый латунный каркас кровати, цветные покрывала распростерлись прелестными крыльями. Повсюду снуют крошечные, замысловатые тени. Дети играют в футбол и катаются на санях, но основной людской поток, следуя по покрытому лужами, коварному льду, направляется к Краю Света. Люди тащат подносы для спуска с белых холмов и корзины для пикников, хотя последние кажутся подозрительно легкими. Вероятно – впрочем, наверняка – это те же семьи, которые я видел весной на ныне утонувшем пароме.
Мы с Анной пересекли реку, ненамного опередив толпы. У нас была цель, и мы знали дорогу. Пока люди выволакивали скамейки со льда или ради забавы протискивались через турникеты рядом с открытыми калитками, мы воевали с розами и жестянками, продираясь к домику среди отдаленных руин Конца Света. На двери все еще висело дозволение Гильдии собирателей. Я оторвал его, когда мы принялись стучать, но на досках остался темный прямоугольник с отвратительными следами ржавчины от гвоздей.
– Что ж, – проговорила старушка, в конце концов показавшись на крыльце. – По крайней мере, вы оба еще живы.
– Нужно уходить отсюда, Мисси, – сказала Анна.
– Ты права. – Весь коттедж заскрипел и как будто вздохнул. – Я должна была уйти давным-давно. – Она вернулась внутрь, и у нас не было другого выбора, кроме как пойти следом. На этот раз очаг не горел.