Анна отодвинулась от света, спрятала лицо в ладонях и тихонько расплакалась.
– Я любила тебя, Мисси.
Взметнулся сноп искр – мистрис Саммертон выбила трубку. Голоса снаружи сделались громче. Там дергали. Тащили. Горланили песню. Что-то ударилось о крышу.
– Мы не можем здесь оставаться… – проговорил я.
– Конечно! В этом бедламе, который вы сами и устроили! – Мистрис Саммертон встала и вобрала в себя тусклый свет, какой еще оставался в комнатке. – Пойдем к моей машине.
Последние лучи солнца пламенными копьями пронзали тучи, порождая огромные, длинные тени. Река обернулась глубоким желобом, а город на другом берегу надел огненный венец. Благодаря некоему оптическому обману Халлам-тауэр сияла, однако то же самое приключилось с Доклендской телеграфной станцией, шпилями всех церквей, подъемными кранами Тайдсмита и медными куполами гильдейских дворцов. Лондон покрылся золотом. Затем его колокола запели, как будто город что-то праздновал, и радостный звон непрерывно нарастал, пока мы следовали за мистрис Саммертон по тернистому лабиринту, между потрясающими розами. Я слышал крики детей, а также стоны и грохот умирающих руин. Нам, однако, повезло – никто не заметил, когда мы спешили мимо высохшего озера для катания на лодках, сломанных качелей и указателей с надписью «Тропики».
– Это здесь.
Мы выбежали из-за деревьев и остановились как вкопанные. На машину под гофрированным навесом вскарабкались дети. Две женщины в шляпках с цветочками, прихорашиваясь и смеясь, делали вид, что куда-то едут. Несколько панелей уже содрали. Я подумал, что даже если мы прогоним этих людей – этих ликующих разрушителей, не уделивших нам внимания, – машина вряд ли заведется. Схватил Анну за руку и потащил назад к деревьям, но мистрис Саммертон шагнула вперед.
– Это мое, негодяи! – раздался ее жуткий визг. – А ну пошли прочь!
Наступила тишина, которую нарушил скрип рессор. Разрушители повернулись к незваной гостье. Вдалеке по-прежнему звенели лондонские колокола.
– Убирайтесь немедленно!
Она зашагала по зимней траве, словно воплощение сгущающихся сумерек.
Женщины переглянулись и выбрались наружу, в то время как мальчишка, оседлавший помятый капот, начал сползать вниз, но при этом его ботинок надавил на резиновую грушу клаксона. Раздался долгий гудок. Кто-то засмеялся. И когда все взгляды вновь устремились на мистрис Саммертон, они уже были другими.
– Да ладно? Твое, говоришь?
– А ты, собственно, кто?
Теперь им было нетрудно поставить под сомнение чье-то право собственности.
– Ты кем себя возомнила?
Клаксон издал еще один вопль. Очередной взрыв веселья быстро утих. Голоса и автомобильный гудок привлекали все новых граждан. Они же слышали, что на Краю Света кто-то – или что-то – обитает. И эти чертовы розы, проклятые жестянки! Почему тролльщики не повесили где-нибудь уведомление? Но, по правде говоря, эти люди не задавались такими вопросами, поскольку проклинающая их мистрис Саммертон – с непокрытой лысой головой, с обнаженным иссохшим лицом, с руками, похожими на ветви зимних деревьев, – выглядела именно той, кем была.
– Ведьма…
– Тролль…
– Подменыш…
Я все еще стоял с Аннализой возле деревьев, ничуть не сомневаясь, что мистрис Саммертон убежит от шипящей, скандирующей, растущей толпы. Однако она зашагала навстречу, и я схватил Анну за руку, не давая ей сделать то же самое. «Ведьма!» Би-бип! «Тролль!» Би-бип! Парнишка оторвал клаксон от кузова машины и сжимал грушу в такт голосам. Вдалеке еще звенели лондонские колокола, а угасающие лучи солнца рассекали небосвод, превращая его в разбитый витраж. «Кто-нибудь, поймайте эту тварь! Хватайте, пока не сбежала!» Первый из детей с диким воплем бросился на мистрис Саммертон. Она отшвырнула его, подкинув высоко в воздух. Приземлившись, он с визгом схватился за ребра. Небо темнело, и сила теней вливалась в нее – второй нападавший был отброшен назад так же запросто, как и первый. «Ведьма!» Би-бип! «Тролль!» Би-бип! Она становилась сильнее с каждой новой насмешкой. Но толпа кружила, скандировала, и людей становилось все больше. Нас с Анной, которая пыталась отстраниться от меня, толкали и пихали локтями. «Ведьма!» Би-бип! «Ведьма!» Би-бип! Мы тонули, не в силах сопротивляться волнам, которые нахлестывали одна за другой. Где-то далеко впереди граждане ринулись к мистрис Саммертон, как прилив. Ее подняли, словно извивающийся сверток тряпья. Уронили, снова подняли. Скандирование и автомобильные гудки продолжались. Анна сопротивлялась, но в кои-то веки я оказался сильнее. Так или иначе, теперь мы оба были беспомощны, ведомые волей толпы.
Тело мистрис Саммертон вздели над головами. Выше, чем прежде. «Ведьма!» Би-бип! «Ведьма!» Би-бип! Но что же делать с такой добычей? Ответ был только один. В конце концов, здесь хвороста более чем достаточно. И эти чертовы розы – от них тоже следовало избавиться. Даже не найдись повод в виде ведьмы, которую можно сжечь, в тот вечер пламя бы все равно вспыхнуло на Краю Света. Однако теперь толпой овладела смесь ликования и целеустремленности, иной раз такое случается. Я это уже видел и чувствовал, но ужаснее всего оказалось то, как мы с Анной влились в действо – стиснутые чужими телами, стремились вперед, пребывая во власти чудовищного любопытства.
Мимо указателей и витрин. Мимо стеклянных холмов, сверкающих в сумерках. Толпа несла над головой балки, доски и огромные охапки колючих роз, уподобившись армии муравьев. Небо темнело, руины растворялись во мраке. Я споткнулся, посмотрел себе под ноги, при этом чуть не потеряв Анну, и увидел, что мы тащимся вверх по склону из машинного льда. Впереди толпа возносилась темным приливом, покоряя белые волнистые холмы. Я уже не видел мистрис Саммертон, но догадывался, где она, по сообразному сгущению целеустремленных граждан. Потом я уловил запах дыма, и скопище людей ахнуло в унисон, громко и жутко. Мы двинулись дальше. Когда свет падал на лица во всем их изобильном разнообразии, я видел то же самое, что и на протяжении предшествующей жизни. Кривоногих женщин, которые таскали бадьи со стиркой по ступенькам заднего крыльца. Мужчин, которые курили и читали газеты в ожидании, пока гильдейский дом найдет им работу. Детей, с которыми мы сидели в школе за длинной партой. Стариков, игравших в домино в полуденных сумерках паба. Они все там были, смеялись и толкались, пока мы с Анной пробирались навстречу усиливающемуся запаху дыма и треску пламени.
Мы каким-то образом оказались ближе к центру событий и узрели сцену, будто скопированную с гравюры из старой книги. Мистрис Саммертон примотали розами к выломанному деревянному шесту – покосившемуся указателю «Тропики» – и водрузили посреди груды натасканных деревянных обломков. Воздух мерцал. Языки пламени плясали, лизали балки и доски, подбирались к сердцевине. Проснулся обрадованный ветер, взметнул снопы искр, а толпа начала свистеть и улюлюкать. Мы опоздали. Если до того мистрис Саммертон пыталась сопротивляться, теперь в приближении огня чувствовалась необратимость. Не считая роз, которые с шипением корчились в пламени, топливо было сухим, как трут, и когда нас обдало жаром, я сказал себе, удерживая Анну, что мистрис Саммертон наверняка уже не дышит, потому что в сердцевине костра не осталось воздуха…
Ветер крепчал. Он раздувал пламя, и машинный лед у нас под ногами зашипел. От внезапного порыва погребальный костер взметнулся до небес и воссиял. Мистрис Саммертон превратилась в извивающееся, почерневшее нечто в огне. Я подумал, что иллюзию движения творят жар и странный ветер, но она закричала. Крик длился и длился, никак не заканчивался. Люди зажимали уши. Никто из тех, кто побывал там и спасся, никогда не сумеет его описать, и никто из тех, кто не был, никогда не поймет. Этот звук проникал в разум. Вгрызался под кожу. Заставлял нас разделить ее боль. А обжигающий ветер дул все сильнее, завывая в унисон, сдувая ледяную пыль прямиком в ее костер, и в конце концов в мире не осталось ничего, кроме беспощадного жара и жуткого предсмертного вопля.
Ветер теперь был таким сильным, что порыв за порывом со свистом выдували блестящий песок прямо у нас из-под ног, и казалось, что сама земля тает и рассыпается. Люди, ссутулившись, поворачивались к нему спиной, пытаясь как-то уберечь глаза и уши. Однако вопль продолжал нарастать, превосходя всякие мыслимые границы, оборачиваясь чем-то грандиозным, рухнувшим на наши головы с небес, задетых пламенем костра. Возможно, для тех, кто стоял в отдалении, или для тысяч зевак на противоположном берегу Темзы зрелище было красивым – этакий вихрь, сочетающий в себе свойства библейских столпов, облачного и огненного, – но нам, непосредственным свидетелям, пришлось нелегко. Ослепшие и беспомощные люди метались и кричали, не в силах спастись от растущего хаоса ветра и пламени.
А потом ветер прекратился так же внезапно, как начался. Крик тоже утих, пламя обернулось заурядным явлением, сопровождающимся светом и теплом. Кашляющие, покрытые блестящей пылью граждане взглянули друг на друга. Кто-то сумел даже улыбнуться, и все вместе они кое-как пришли в себя. Пока разыскивали приятелей, повсюду с тихим шелестом оседал мелкий радужный снежок из частиц сажи и машинного льда. Вроде бы стало чуть светлее. Однако костер еще не догорел, останки в его центре шкворчали и светились. Мы запоздало поняли, что земля – холм из машинного льда, на котором мы все еще пребывали, – продолжает оседать, и многих уже было не спасти.
Сол, наблюдавший за происходящим с крыши Доклендской телеграфной станции, прибыл в числе первых и привел с собой множество граждан-помощников с дубинками и ружьями. Задолго до этой вспышки безумия он и его соратники поняли, что городом сможет управлять лишь тот, кто для начала сумеет его укротить. Сдается мне, он в числе первых понял истинную суть произошедшего, пусть и не осознал ее в полной мере. В конце концов, невзирая на безгильдейское происхождение – которым он в конце концов начал похваляться, – Сол оставался сыном своей матери. В доме грез, которым управляла Маман, он часто видел флаконы с веществом, светившимся гораздо ярче, чем тусклые масла и активаторы, с которыми работало большинство гильдейцев. Он лучше многих был знаком с дивоблеском эфира – и именно его узрел на белых холмах Края Света, где давным-давно обернулось прахом все, кроме неостывшего пепла.