– Робби! Робби!
Он нашел меня. Люди – не только дети, но и взрослые, коим следовало быть умнее, – резвились посреди лабиринта из ослепительно сияющих ручейков, вьющихся под ногами. Приседали у растущих луж, набирали вещество в ладони, наблюдали, как оно сочится сквозь пальцы, и под воздействием творящего иллюзии газа смеялись, как чокнутые, не замечая, как плоть покрывается гнойниками и кровоточит.
– Послушай… – Сол встряхнул меня, схватив за плечи. – Надо установить здесь оцепление. Надо увести людей. – Затем наступила пауза. В его глазах на миг отразился дивосвет, струящийся из земли повсюду вокруг нас. – Ты же понимаешь, что это значит, Робби? Понимаешь, что это нам даст?
Ибо эфир наделяет властью даже в большей степени, чем магией, и те, кто ринулся по тающему льду через реку – те, кто не утонул, – в благоговении узрели ослепительное сияние белых холмов Конца Света. Тысячи упали на колени. Миллионы сочли это знамением. Все мы – а также все, кто услышал новость, распространившуюся сперва по Англии, а затем и по всему миру, – поняли, что Новый век наконец-то начался. И был он Светлым веком.
Я отшатнулся от Сола, попятился от светящегося дыма и пепелища в тот самый момент, когда значительная часть холма зашипела и осыпалась, а нечто внутри погребального костра – сгоревшая спичка, все еще отдаленно напоминавшая мистрис Саммертон, – наконец сгинуло в сияющем пепле. Голова моя гудела, будто колокол. Из-за дурацкого ступора и в суматохе, вызванной появлением Сола, я на несколько минут выпал из потока времени. А потом начал озираться, невесть почему вообразив, что Анна окажется где-то рядом.
Часть шестаяДети Нового века
I
Ниана выпрямляется. На разрушенном мосту давно стемнело, хотя небо над головой и река под ее логовом сохранили стальной отблеск, который они никогда не теряют в Лондоне. И я вижу огни – теперь вдали всегда много огней.
– Да, – шепчет она, вторя бесконечному шелесту воды под нами. – Я помню ту ночь, грандмастер. Пламя, толпы… должна признаться, я думала, что крик вырывается из моей собственной глотки. Конечно, я была всего лишь ребенком, которому представилась возможность прогуляться по замерзшей реке, сбежать из разрушенного города, пережившего несколько жутких дней. Так или иначе, помню свой старый жестяной поднос для катания с горки, одеяло-подстилку и скользкий лед. Помню даже запах гнили и дыма, гудение того автомобильного клаксона, пусть я и приняла его за трубу. Сколько же мне было лет, если я там побывала и все запомнила? А мои родители, моя семья – интересно, что с ними приключилось?
– Возможно, в их судьбу вмешался тот же злой рок, что и в твою.
– «Злой рок»? Ты правда думаешь, что это был он? И, грандмастер, ты по-прежнему зовешь нас троллями и подменышами, хотя существуют куда лучшие слова.
– Слова – всего лишь заклинания.
– А заклинания нужны для того, чтобы творить магию. – И вот она предо мною, холодная и серая, как дымка над ночной рекой. – Что касается той унылой старой твари… о который ты все время говорил и которую мы, граждане, в конце концов сожгли… я понятия не имела, что она настолько невинна и вместе с тем виновна в случившемся. Но, грандмастер, кем бы она ни была, думай – если ты вообще обо мне думаешь, – что я Дитя Нового века. Вот кто мы такие – те, кто подобно тебе вернулся с сияющих холмов, не изменившись внешне, и те, с кем вышло иначе…
Дети Нового века; до чего милое, безобидное словосочетание. И все же она права. Прозвище подходит Ниане и ее собратьям по несчастью – тем, кто был преображен во время первого неистового излияния обновленного эфира той ночью, – как никогда бы не подошло мистрис Саммертон или даже Аннализе. Внезапно я причудливым образом осознаю, насколько это существо моложе меня. «Должно быть, старею, – тотчас же приходит на ум, – если даже тр… – нет, в нынешний Просвещенный век я не должен произносить это слово ни мысленно, ни вслух! – …кажется молодой». Нынче мы стали куда терпимее. В ту первую ночь появилось на свет множество этих Детей, и впоследствии они продолжили появляться, ибо запасы обновленного эфира оказались обширными. А еще эти существа кажутся мне иными. Добродушные и не от мира сего, чудные и бледные; с ними куда сложнее общаться, труднее постичь. Они и впрямь плоть от плоти Нового века.
Но скажи, Ниана, что принесли дальнейшие дни, которые мы, вопреки всем разговорам, продолжили исчислять согласно двенадцатеричной системе? Спонтанный катализ машинного льда повлек за собой открытие новых, обширных запасов эфира чуть ли не в самом сердце города, а затем и в любом другом месте, где хранилось это вещество; как следствие, катализации подвергся и юный государственный режим. Чтобы контролировать удивительное новообретенное богатство, требовались граждане-помощники, а также граждане, обладающие тайными навыками, необходимыми для укрощения эфира. И еще граждане, способные командовать ямозверями для рытья траншей; граждане, работающие с древесиной и железом; граждане, управляющие двигателями; и, разумеется, граждане, охраняющие заборы, которые пришлось возвести, чтобы отгородиться от всех прочих граждан. Далее по списку следовало возобновить работу телеграфов, поездов и трамваев.
Сначала этих тружеников называли слугами нации. Помнишь, Ниана? Как бывших гильдейцев снова принимали на работу и вознаграждали дополнительным пайком, при условии, что они будут выполнять свою жизненно важную работу? А что касается объединений, тех разномастных союзов старых врагов и новых приятелей, которые возникали в барах, на кухнях и в разграбленных гильдейских дворцах, то их мы называли униями. Я тоже это помню. Но как-то так вышло, что, когда тощий скелет старого Лондона начал, следуя своему обыкновению, дымиться и грохотать, словечко «гильдия» украдкой вернулось в обиход. Сперва они были «новыми гильдиями» или «нон-гильдиями», а их члены – гражданами-гильдейцами, и когда кто-нибудь выкрикивал эти слова очередным утром на заре новой весны, вероятно, подразумевалась всего-навсего шутливая отсылка к дурным старым временам. Но да, Ниана, слова – это заклинания. Конечно, и сегодня иной раз можно увидеть в заголовке письма или на гильдейской вывеске уточнение «новая» или «преобразованная». И я знаю, формально все мы – по-прежнему граждане, даже безнадежные мизеры, ибо так постановили грандсудьи Ньюгейта в тот день, когда никого не вздернули.
О да, все изменилось и все осталось по-прежнему, а я теперь понимаю, что такова закономерность, предопределенная самой жизнью. Непокорные дети, проклинающие родительский уклад, вскоре кончают тем, что бредут, насвистывая, к той же самой фабрике, и новые доходные дома, возведенные на месте старых трущоб Ашингтона и Уайтчепела, уже сами превратились в трущобы. В наших умах, в земле, воздухе и эфире обретается некое заклинание, и мы никогда не сможем от него избавиться. Взять, к примеру, Брейсбридж. После того как остановились двигатели и выявилось давнее мошенничество директоров «Модингли и Клотсон», стоило ожидать, что городу придет конец. Но, Ниана, если ты отправишься туда сегодня, то обнаружишь, что он такой же оживленный и уродливый, каким был. Пруды-отстойники по-прежнему светятся, и длинные вереницы устланных соломой грузовых платформ с эфиром грохочут под тем же чугунным мостом – возможно, какой-нибудь сбитый с толку, сердитый паренек за ними наблюдает. Сильнее всего в Брейсбридже изменилась Рейнхарроу. Холм превратился в кратер, где кипит работа: окутанные облаками серой пыли механизмы извлекают въевшийся в породу машинный лед. И каждую четверть часа, днем и ночью, земля сотрясается – БУМ! – от взрыва, выворачивающего очередной пласт. Работой руководят из тех же коридоров и кабинетов, в которые можно попасть через арочный вход, украшенный фризом, на котором были изображены Провидение и Милосердие. Итак, ритм жизни остался неизменным, и мой отец то улыбается, то хмурится над пивом, подрабатывая в «Бактон Армс», а Бет отчитывает учеников, размешивает чернила и загадочно улыбается, мечтая о конце сменницы и своем коллеге из Харманторпа.
Редхаус изменился сильнее. Вряд ли такой приз мог остаться бесхозным в Новом веке, когда гильдмистрис осматривают швы рабочей одежды мужей, чтобы собрать драгоценные щепотки блестящего вещества и отдать местному скупщику, и даже из пыли, витающей в больших цехах, извлекают суть. Поезжай туда сейчас и увидишь, что старый особняк и все деревенские коттеджи превратились в щебень под колесами больших машин, добывающих эфир из машинного льда, хотя странным образом на маленьком пятачке за основными выработками сохранилась статуя – часть фонтана, подле которой когда-то сидели мы с Аннализой. Однако сейчас там слышны только скрежет камня и стук молотков. Они заглушают журчание воды; впрочем, река все равно изменилась и стала грязной.
Выходит, Ниана, я могу ошибаться, думая, что все по-прежнему. И ты уж прости, если я отклоняюсь от темы и, похоже, меняю свои убеждения. Подобное поведение, как я недавно заявил грандмастеру Боудли-Смарту, представляет собой прерогативу привилегированного статуса вкупе с возрастом. Рональд, сам будучи человеком из низов, потратившим немало сил, чтобы сделаться старшмастером, и осознавшим после потери ребенка, что в банальном усердном труде нет никакого толка, занявшимся сперва шантажом грандмастера Харрата, а позже – оборотом воображаемых денег Гильдии телеграфистов, не будет иметь ничего против, если мы назовем его олицетворением всех правильных и неправильных свойств старого Века. Нынче он живет достойно, почти отошел от дел, лишь изредка занимается кое-какими инвестициями, как и положено тем, кто сколачивает состояние с нуля, а его жена чувствует себя как рыба в воде в том, что сама называет «социальным водоворотом». Ей приходится принимать лишь каждое десятое приглашение, и мы с грандмастером Боудли-Смартом смеемся, попивая виски и гадая, кому повезет на этот раз, в то время как приемный сын, которого они назвали Фрэнки, играя снаружи, по-простецки зовет няню. О да, мы оба заметили небольшую перемену: теперь грубый говор считается в обществе приемлемым. Недавно я побывал в Уолкот-хаусе, и там многие представители «золотой молодежи» старательно подража