Указатель, за ним еще один. С поезда сошло несколько человек, включая женщину, которая – я обнаружил это со странной неловкостью, свойственной подобным случаям, – шла в том же направлении. Она меня чуть опередила, и мою память странным образом бередили ее походка вразвалочку, косынка на седых волосах, выцветший и потерявший форму «горошек» на платье. Она была полненькая и запыхалась, раскраснелась на этой залитой солнцем тропе, когда в конце концов повернулась ко мне и с улыбкой спросила:
– Тоже туда идете?
Остаток пути мы прошли вместе, поначалу рассеянно болтая о том, как добрались. Она несла на полусогнутой руке большую плетеную корзину, накрытую ситцевым кухонным полотенцем, и я вообразил, что внутри еда, а потом полотенце зацепилось за веточку ежевики. Под ним были баночки и упаковки с различными фирменными мылами и чистящими жидкостями.
– Как вас зовут? Надеюсь, вы не сочтете мой вопрос за грубость…
– Вовсе нет. Я мистрис Мэзер. Мой муж… ну, он там.
Пока мы шли к воротам Айнфеля, мистрис Мэзер рассказала мне, как они с мастером Мэзером, если вторить ее словам, «повздорили» из-за его чрезмерно долгого рабочего дня в «Брендивуд, Прайс и Харпер» и одержимости трудом. Да уж, глупая история, но в молодости всякое бывает. Она уехала жить к сестре в Дадли и была совершенно уверена, что он приедет за ней через несколько дней или, по крайней мере, пришлет телеграмму. Но застенчивый мистер Мэзер истолковал ее уход совсем не так, как следовало бы. Она нашла работу, но через пару сменниц забеспокоилась о том, что скажут соседи, если мистрис Мэзер вернется домой. Вот такое бремя мы на себя взваливаем, да? Потом, годы спустя, она услышала про Сент-Блейтс. Но здесь… здесь-то все совсем по-другому, верно?
– Часто приезжаете в Айнфель?
Мне все еще было странно слышать эти слова из собственных уст.
– Так часто, как только могу. – Мы подошли к воротам, и оказалось, что мистрис Мэзер знает, где звонок, который вызывает привратника. – Мы с сестрой переехали в Бристоль, чтобы я была поближе. Не то чтобы у нас с ним все стало по-прежнему, но жизнь есть жизнь, и надо смириться, да?
Я мог только подтвердить ее абсолютную правоту. Затем ворота открылись, и меня задержали, в то время как мистрис Мэзер разрешили проковылять по аллее рододендронов к залитым солнцем зданиям с плоскими крышами.
– Мы не разрешаем здесь ничего эфиросодержащего, сэр, – объяснили мне, и я заверил привратника, что подобного при себе не имею, однако мне подсунули список, отпечатанный на потрепанной картонке.
– А как насчет чистящих средств?
– Мистрис Мэзер внимательно читает состав на упаковке.
Расставшись с булавкой для галстука, авторучкой, перочинным ножом и запонками – вероятно, повезло, что не пришлось избавляться от туфель, пиджака и аромата одеколона, – я, наконец, направился к входу в главное здание. Шел через парк, под высокими деревьями. Пахло скошенной травой. Вдали бродили силуэты, слишком неясные, чтобы я сумел разглядеть в ярком солнечном свете, были ли это Дети Нового века. Пройдя через вращающиеся двери, я представился медсестре в регистратуре и обнаружил, что меня действительно ждали. В многочисленные окна вдоль коридоров лился солнечный свет. Пахло, как в безупречно чистом отеле.
Наконец мы подошли к двери, пронумерованной, как и все прочие, и медсестра повернулась ко мне.
– Вы знали ее, не так ли?
Я пожал плечами.
– Было дело.
– Я имею в виду, в прошлом, – уточнила она с тем легким отвращением, с которым люди теперь часто говорят о Былом веке. – На вашем месте я бы не тратила слишком много времени на воспоминания. Она стала другой. Она святая, но своенравная. Любит смотреть только вперед.
Медсестра зашагала прочь по сияющему коридору, цокая каблуками.
Затаив дыхание, в растерянности, с колотящимся сердцем, я на мгновение подумал о том, чтобы постучать – и просто открыл дверь.
– Ах, Робби… – Солнце светило ей в спину, пока она обходила стол, чтобы протянуть мне руку. На ней была та же униформа, что и на медсестре. Картотечные шкафы, календарь; в ее кабинете не было ничего непрактичного. Ни единого растения в горшке. – Ты появился немного раньше, чем я рассчитывала. Иначе я бы…
Она все еще протягивала мне руку. На ощупь ладонь была грубой, теплой, деловой.
– Впечатляющее место.
– Так все говорят. – Из-за того, что свет из окна падал ей в спину, я не мог разглядеть, встретили меня с улыбкой или нет, а еще не понимал, что она сделала с волосами. – Садись. – Она вернулась за стол. – Путь из Лондона довольно неблизкий. Хочешь чаю? Думаю, и что-нибудь поесть найдется.
– Все в порядке, спасибо. Название станции… оно меня, э-э, потрясло.
– Дурацкое, правда? Но руководить таким заведением очень дорого. У нас есть официальное наименование, однако местные жители, похоже, не возражают против выдуманного, и иногда приходится играть на предубеждениях людей, прежде чем удастся их изменить. Искусство компромисса – не моя сильная сторона, и все же пришлось привыкать. Сестра Уолтерс устроила тебе экскурсию?
– Привела меня прямо к тебе.
– О? Ну, возможно, позже. – В голосе Анны промелькнули нотки удивления.
Была ли это первая трещина в броне – осознание того факта, что ее подчиненные увидели во мне нерядового гостя?
– Честно говоря, я приехал повидаться с тобой, Анна. Встретил одну женщину, когда шел со станции. Просто невероятное совпадение…
– Мистрис Мэзер? Ты забыл, Робби. Ты же сам отвез меня в Сент-Блейтс. Я приложила некоторые усилия, чтобы их свести. Все отлично сложилось.
– Что он здесь делает?
– Просто живет – как и мы все. Насколько это в его силах.
Сестра Уолтерс была права насчет Анны. Все мои планы, все, что я собирался сказать и сделать… Я медленно полез во внутренний карман и извлек узенький листочек, который оформил вчера в одном из крупных банков, расположенных в перестроенном здании Голдсмит-Холла. Дрожащей рукой положил на стол и подтолкнул к Анне. Воцарилась тишина. Мои глаза немного привыкли к свету, который лился из сада за ее спиной, и теперь я увидел, что она не подстриглась коротко, как показалось сперва. Она заплела волосы в косу, которую собрала в тугой, неаккуратный пучок. Из него выбились пряди. Они мерцали серебром, и теперь ее лицо напомнило мне лицо ее матери, увиденное давным-давно, хотя Анна сейчас была намного старше, чем Кейт Дерри незадолго до смерти; бедняжка могла бы стать такой, если бы ее жизнь продолжилась, если бы Анна родилась нормальным ребенком и жила со своими родителями в том доме на Парк-роуд. Но ее отец был эфирщиком, а мой – всего лишь слесарем-инструментальщиком. По меркам Брейсбриджа нас все равно разделяла бы непреодолимая бездна.
– Это… – Анна взяла чек и поднесла к глазам, изучая сумму. – Совершенно неожиданно. И невероятно щедро.
Я знал, что у Анны имелись собственные средства – она была в некотором смысле состоятельной, хотя наверняка не любила это слово. Всему причиной долгое пребывание мистрис Саммертон в Редхаусе, обеспечившее права на землю, которые в ходе эпохального судебного разбирательства – я знал, что Джордж и Сэди на него весьма повлияли, – перешли к Анне. Дети Нового века теперь могли владеть собственностью. Впрочем, Анна в том, что касается официального статуса, всегда была совершенно нормальной. Вероятно, она побывала в Редхаусе, прежде чем продать там все до последнего акра, и я подумал, пока она изучала мой чек, стоит ли упомянуть, что наш фонтан уцелел. Но это прошлое. К блузке Анны были приколоты часы. Тик. Так! Тик. Так! Механизм работал исправно.
– Я подумал, тебе они пригодятся больше, чем мне.
Анна медленно положила чек обратно на стол. Кожа ее рук потрескалась, покраснела – так бывает, если слишком долго и слишком часто стирать белье в кадушке.
– Возможно, ты прав. Мы в вечном поиске пожертвований. Но это чрезвычайно большая сумма. И я знаю… – Тик. Так! Тик. Так! – По моему опыту, к непрошеным подаркам всегда прилагаются какие-то условия.
– Это почти все мое состояние.
– Пример невероятной щедрости. Впрочем, сдается мне, твои счета пополняются прямо сейчас.
Она не ошиблась, но это уже были детали; я бы отдал ей и вновь заработанные деньги тоже. Я бы отдал ей все. Снаружи деревья и лужайки переливались в роскошном свете поздней весны. Наверное, угодья тянулись на многие мили, и вдали виднелись места, где рощицы сливались, превращаясь в густой лес. Не напрягая воображение – и в целом не напрягаясь, – я узрел Анну, которая в сумерках шла сквозь заросли и по этим коридорам с лампой в руке, в сопровождении странных и прекрасных существ, в мельтешении крыльев из света.
Я кашлянул.
– Знаешь, Анна, Белозлата не была настоящей исторической личностью. Я заплатил грамотным людям, которые изучили документы. Конечно, в Первом веке случались восстания и войны, но не было никакого единого предводителя, никакого всеобщего марша. Обгоревший фрагмент мостовой на той площади в Клеркенуэлле не старше двухсот лет. Нет никакой гробницы, и она никогда не собирала войско, чтобы низринуться на Лондон с Кайт-хиллз.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – Она взглянула на чек; ее глаза были подернуты изумрудной дымкой и окружены тонкими морщинами, которые возникли от привычки хмуриться, улыбаться, а может, изредка смеяться. Вероятно, опасаясь, что я неверно истолкую чек, лежащий сам по себе, она снова протянула к нему левую руку.
И я схватил ее за эту руку, как только пальцы коснулись бумаги.
– Я люблю тебя, Анна!
Между нами повисла тишина. Я продолжал держать ее за руку. Тик. Так! Тик. Так! Мои пальцы впились в теплую, мягкую кожу, и я все ждал, что что-то произойдет, что она оттолкнет меня или шагнет ближе – что мир изменится.
– Мне нужно позвать кого-нибудь на помощь? – наконец спросила она.
– Нет. – Я разжал хватку, откинулся на спинку стула. Мое сердце бешено колотилось. Мои пальцы запомнили очертания ее костей.