— Что мне будет… за это?
— До суда посидишь в СИЗО. Потом — большой срок или… — Мосягин наклонился и процедил: — Скорее всего, тебя вернут под опеку доброго доктора Клыженко. На этот раз — навсегда. Уж он-то, а особенно его покусанный дружок очень обрадуются любимой гостье.
Червяк и Жаба. Мутный вихрь издевательств овладел сознанием. Организм, избавившийся от психотропных транквилизаторов, физически отторгал мерзкие воспоминания, но они лезли и лезли. У меня перехватило дыхание, перед глазами заплясали цветные пятна и рожи насильников, я не почувствовала, как грохнулась на твердый пол, вывихнув закрепленную руку.
Следующий раз на допрос к Роману Мосягину меня привели через два дня. Двое суток, проведенных в камере, стали для меня сущим адом. Сначала конвойные, якобы по ошибке, втолкнули меня в мужскую камеру. «Ошибку» исправили через пять минут, но с меня уже успели сорвать одежду, кинуть поперек шконки и выстроиться в очередь. Женское общество оказалась немногим лучше. Сокамерницы издевались надо мной, надзиратели смотрели на нарушения сквозь пальцы.
— Я вижу, у тебя синяки, — заметил Мосягин при новой встрече. — Опять голова закружилась и неудачно упала?
— Меня избивают в камере, — пролепетала я разбитыми губами.
— Старайся не падать в обморок, а то видок у тебя… — поморщился Мосягин, не замечая моей жалобы. — Итак, продолжим. Ты что выбираешь: колонию или психушку? Я могу посодействовать.
— Их четверо, они меня бьют.
— Это тюрьма, деточка, а не санаторий. До суда придется терпеть.
— Сколько?
— Месяца три.
— Я не выдержу.
— Но-но. Ты еще молодая, выдержишь. А потом лет десять-двенадцать в колонии и с чистой совестью на свободу. Сколько тебе будет? Слегка за тридцать. Будешь, правда, выглядеть на пятьдесят. Тоже неплохой возраст… Если, конечно, доживешь.
Мосягин встал, прошелся по тесному помещению, переступая с пятки на носок, словно разминал стопу, и неожиданно склонился надо мной. Расставленные пальцы впивались в стол, следователь превратился в грифа, терзающего беспомощную добычу.
— Но можно поступить иначе. Ты можешь выйти на свободу сегодня. Прямо из этой комнаты, не возвращаясь в камеру. По закону.
Я непонимающе уставилась на него.
— У меня есть два протокола осмотра тела утопленницы. В одном фигурирует клочок твоего платья, в другом — нет. От того, какой протокол я подошью к делу, зависит мое заключение. Или Жаркову убили и есть стопроцентная подозреваемая. Или пьяная бабенка сама свалилась с обрыва. Несчастный случай или самоубийство — для тебя уже не важно. Ты не при делах и на свободе. Как тебе такой вариант? — Мосягин говорил, как клевал. Его фразы ободряли и терзали одновременно. — Жаркова, конечно, сука, но не она главная сволочь. Вот кто изначальная причина твоих бед. Вот кто сломал тебе жизнь. — Он швырнул на стол фотографию мэра Марчука. — Если бы не это чудовище, ты была бы счастлива. У тебя была бы семья, ребенок, любимый муж. Ты была бы свободной и красивой. Но ты в тюрьме, тебя могут пихнуть в мужскую камеру, а могут избить и изнасиловать в женской. А он радуется жизни, доволен и богат. Ты имеешь жалкую похлебку, а он имеет весь город и продолжает творить зло!
— Вы хотите его посадить? — догадалась я. — Нужны мои показания?
Мосягин покачал головой.
— Богатых людей посадить непросто, тем более тех, кто при власти. Их проще убить. — Его сузившиеся злые зрачки прожигали мои распахнутые глаза. — И ты это сделаешь… Если хочешь выйти отсюда. Решай! Ты согласна?
36
Следователь отстранился, но его воля продолжала сжимать в тисках сгорбившуюся избитую девушку. Она не знала, что Мосягин специально вытащил ее из психушки и сделал так, чтобы ее столкновение с Жарковой состоялось. Она не знала, что ее завели к мужчинам отнюдь не случайно и что сокамерницам было приказано прессовать ее. Она не знала еще одного самого важного обстоятельства, которое прекрасно знал следователь. Света была уверена лишь в одном. Рухнувший Мир состоит из плохих или очень плохих людей. Каждый живет лучше только за счет других. За ее счет уже достаточно поживились.
Она кивнула.
— Ты сделаешь это?
Она отчаянно затрясла головой.
— Не слышу! Да или нет?
— Да, — выдавила она.
Мосягин не удержался и погладил девушку по светлым свалявшимся волосам. Несмотря на синяки, он видел, как она красива, и заранее знал, что красота не спасет ее. Через неделю-другую униженная и сломленная девчонка выполнит свое дело, и ее не станет. Это диалектика дикого капитализма: слабые должны работать на сильных, глупые на умных. Он умный и сильный. Этим всё сказано.
37
Взор Доктора туманится, губы кривятся в самодовольной улыбке, залысины обильно покрываются потом.
— Эй, ты! Не спать! — Я хлещу его по жирным щекам. На мне куртка капитана МЧС. Мы по-прежнему прячемся в лесу. — Отвечай на вопросы. Ты врач или шарлатан?
— Я ученый, большой ученый, но меня не ценят. Не дают продвинуться. Десять лет держат на должности младшего научного сотрудника. Знаете, какие это мизерные деньги? А я должен быть старшим, ведущим, главным! Они еще пожалеют, что не ценили меня! Да я им устрою такое…
— Как много дерьма-то в тебе скопилось. Давай поспокойнее. Так ты не врач?
— Я биолог, участвовал в разработке лечебных препаратов для людей.
— Что за бункер, в котором ты сидел?
— Это секретная лаборатория.
— Подробнее. Не заставляй меня нервничать.
— В советские годы здесь был небольшой фармзавод. Производили антибиотики. В период бардака и безвластия завод загнулся. Оборудование растащили. Лет пять назад я приезжал в Валяпинск, видел разграбленные цеха. В окнах даже рам не было. И вот развалины решили снести. Будут строить торговый центр с кинотеатром и прочей дребеденью. Во время сноса обнаружили подвал с тяжеленной железной дверью. А там… — Доктор как маятник закачал головой и сделал пространный жест рукой.
— Давай без пауз. Дверь я видела.
— Как я понял, при заводе имелась секретная лаборатория или что-то типа хранилища особо секретных препаратов. До бункера вандалы не добрались. Когда дверь вскрыли, обнаружили много ампул и пригласили меня.
— Кто пригласил?
— Барсуков, начальник городской милиции. Он владеет этой землей, он всем здесь владеет! Его все слушаются и боятся. Он может такое! Да он вас…
— Хватит пугать Барсуком! Сейчас ты должен бояться меня. Давай про ампулы.
— Да-да, конечно. Нашли ампулы. Барсуков приказал разобраться, определить, что это и для чего. Хотя никакой документации я не обнаружил, но понял, что это препараты для людей. Сразу стало ясно, что состав сложный. Проводить всесторонний химический анализ таких препаратов довольно хлопотно и долго. Для этого надо ехать в Москву и брать ампулы с собой. Барсуков возражал. Он не хотел распространения информации. Как чувствовал…
— Что он чувствовал?
— Барсуков предложил простой выход. Раз это препараты для людей, то надо их испытать на людях. Он приказал использовать солдат-охранников. Я начал действовать. Вкалывал содержимое ампул и ждал. Гораздо проще наблюдать за воздействием на живой организм, чем расшифровывать химическую формулу. Поначалу у меня было скептическое отношение к этому. Столько лет хранения… Конечно, в бункере относительно ровная прохладная температура, но содержимое все равно могло испортиться.
— Итак, ты вколол ампулы двум подопытным. Что дальше?
— Всё-то вы знаете, — пьяно осклабился Доктор. — Может, сами продолжите.
— Не глумись, скотина! Ты делал опыты на мальчишках. На нем, на его друзьях. Одного из них уже нет. Ты сжег его!
— Это не я! Барсуков приказал.
— Рассказывай про уколы, если хочешь жить.
— Эффект был, — заторопился Доктор, — причем ярко выраженный. Поведение солдат давало четкую картину. Анализ крови, мочи, слюны ее подтверждал. Я идентифицировал удивительные по силе воздействия амфетамины, обезболивающие препараты, усыпляющие и парализующие вещества и ту дрянь, что вы мне вкололи. В просторечии ее называют «сывороткой правды».
— Это редкие препараты?
— Не то слово! Их производство всегда было секретным.
— Как же их прошляпили раньше?
— Я думаю, ампулы, да еще в таком количестве, сохранились случайно. Кто-то забыл их вывезти или сознательно припрятал до лучших времен, а сам сгинул. К чему теперь гадать. Во время развала Союза и не такое случалось.
— Их возможная стоимость?
— Хм. Попробуйте купить. То, что запрещено, всегда стоит дорого. Конечно, их можно тупо использовать как наркотики, но это все равно что приколачивать рельсы золотыми костылями. Не сомневаюсь, что есть особые люди и структуры, готовые выложить за них весьма круглую сумму. Нетрудно догадаться, кому они могут понадобиться.
— Террористам?
— В том числе.
— Тархан приехал за ними?
— Я не знаю никакого Тархана.
— Он разговаривал с Барсуковым сегодня утром.
— Я не знаю Тархана. Я ничего не знаю о продаже!
— Врешь! Люди Тархана тебе помогали. Трое кавказцев. Они держали Субботина и Глынина, когда ты делал им уколы.
— Ах, эти.
— Один из них только что пытался помочь тебе в подвале.
— Я их не знаю. Их прислал Барсуков. Мне нужен был свежий организм для опытов, а двое охранников уперлись. Пришлось применить силу.
— Что ты им вколол?
— Это были самые секретные ампулы. Они хранились в отдельном сейфе в специальных герметичных контейнерах. Я сразу заподозрил, что у них особое предназначение.
— Какое?
Доктор покосился на солдата.
— Этот вопрос нам лучше обсудить вдвоем.
— Говори!
— Осталось 18 часов.
— До чего?
— Да что ж вы лезете куда не нужно.
— Отвечай!
— До катастрофы! — сорвавшись, выкрикнул Доктор. — До настоящей Большой Катастрофы!
38
Полковник Барсуков пил чай на рабочем месте.