Мы знаем, что Ньорд в дневном переходе отсюда.
Что нашей жизни остаётся? Сутки?…
Воины пируют. Но йофуры исчезают из-за стола, что скоро замечает Рауд:
— Однако конунгу всё же повезло больше нашего этой ночью.
Никто не отвечает ему, ведь его жена пропала бесследно в адском пламени, охватившем Свею. Но никто не думает, что Сигурду сегодня легче, чем всем.
Мы все простились с нашими жёнами, они будут живы. А жена Сигурда, наша дроттнинг, Свана Сигню погибнет завтра вместе со всеми нами. Она и осталась здесь, только чтобы погибнуть, чтобы не быть без него. Конечно, Ньорд идёт за ней. Конечно её смерть — самая желанная для него. Но её он припасёт напоследок, вначале убьёт всех нас…
Я достал из-за пазухи её серьгу-лебедя, что так и не отдал Сигурду. Что мы знаем о том, что было с нашей Свана Сигню, прекрасной светлой Богиней?…
— До утра совсем нет времени, скоро солнце встанет, а мы не спим… — тихо сказала Сигню.
— На что нам теперь сон, Сигню? Теперь? — засмеялся я.
Она тоже засмеялась, обнимая меня. Волосы распустились из косы, щекочут мне живот…
Не перестану целовать её… ни одной пяди её тела не оставлю без моих губ…
Я приподнялся над ней, почувствовав кое-что, новое, волшебное и прекрасное, ещё неопределённое, ещё, может быть, неощутимое ею самой…
— Ты беременна, Сигню? — прошептал я.
Она приподнялась на локтях, смотрит на меня, положила ладонь себе на живот над лоном:
— Ты думаешь?!
— Ну да. Я чувствую, — я улыбнулся, — я всё в тебе чувствую.
Лицо Сигню меняется, от удивлённого к счастливому, озорно-юному:
— Так что же тогда…. А? Тогда… Жить будем, а, Сигурд! — с этими словами и с удесятерённым, кажется, желанием, она обнимает меня.
Я смеюсь счастливый её счастьем, моим счастьем, нашим с ней счастьем. Никого в эту минуту нет счастливее нас. Мы на краю, может, уже летим в пропасть, но острее наше счастье. И не верим мы ни в какую смерть…
Я рада увидеть Сольвейг. Я оставалась совсем одна в своём тереме, во всём моём Брандстане. Конечно, у меня были мои алаи и их жёны, с которыми мы устраивали и обеды и охоты. Ньорд пока оставил вокруг города достаточно земель, конечно, не в пределах прежнего богатого йорда Брандстана, но вполне достаточно, чтобы и жить беззаботно, имея кое-какие урожаи, а ещё рыбу, дичь и всё остальное, что давали нам окрестные леса, озёра, реки и море.
Но никого близких не было больше у меня. Даже Лодинн.
Мы теперь узнавали новости нескоро и глухо. После того как Ньорд проиграл в битве не то что Сигурду, а ей, проклятой ведьме Сигню, мой брат рассвирепел по-настоящему. Свеям стало небезопасно передвигаться по дорогам страны, поэтому я остерегалась посылать шпионов по Свее.
Я слышала, что городов больше не осталось, кроме моего Брандстана и самого Асбина. Вот до чего довела страну проклятая тварь! Всё из-за неё! Всё началось из-за неё! И из-за неё теперь заканчивается гибелью всей страны. Ведь из-за неё сорвался с цепи Ньорд, и почему Сигурду было не уступить и не отдать её?
Всё из-за неё! Почему я не придушила её со всей её треклятой семейкой?! Во всём, вовсех бедах Свеи виновата она. Теперь нет уже Свеи, а тварь жива.
Но приехала Сольвейг, единственная, из оставшихся, с кем у меня были когда-то тёплые отношения.
Мы обнялись и заплакали. Я ещё не знала, что Сольвейг теперь тоже вдова, а узнав, заплакала и Сольвейг заплакала снова, вместе со мной.
И так мы проплакали, две старые подруги, две женщины помнившие столько хороших времён из нашей юности, да и из времён зрелости.
Отплакавшись, приступили, наконец, к разговору:
— Я привела с собой обоз, Рангхильда. Здесь бабы, дети, старики, всё семьи тех, кто остался там, в Грёнаварском форте, который идёт уничтожить твой брат.
— Дети всех… И… И Сигурда?! — дрогнула я.
Сольвейг улыбнулась:
— Да, бабуся, и твои внуки. Эйнар и Годрик Навой.
— Да где же они?! Вели привести!
— Позволишь остальным спрятаться?
— Ты из меня совсем-то бессердечное чудовище не делай, Сольвейг. Я за всю жизнь зла желала только одному человеку.
— Однако зла оказалось так много, что оно сожгло всю Свею, — заметила Сольвейг.
Но я не хотела спорить сегодня. Тем более что всё, чего я хотела так давно — гибель негодной Сигню, так близка. Теперь я как в предвкушении праздника.
И даже внуки в моих руках. Они и продолжат славную династию Брандстана.
О, мальчики оказались прелестны. И оба — копии Сигурд, мой сыночек. Разве что Годрик был немного темнее бровями и чубчиком надо лбом. Но глаза — громадные синие озёра, черты — всё мой Сигурд. Ты отказался от меня, сынок, но я воспитаю твоих сыновей, и они изгонят Ньордовых потомков и норвеев из Свеи. Я крепка здоровьем и проживу достаточно долго, чтобы увидеть это. Всё же ты вернулся ко мне мой сын, пусть и через своих детей.
Сольвейг привезла и своего внука. Красивого, сероглазого мальчика, высокого для своих лет, тонкого в кости, видимо в мать. Я спросила, не известно ли что-нибудь об Астрюд. Сольвейг нечего было ответить на это.
— Но она ведь не была хорошей матерью… — сказала я.
— Не бывает так, — твёрдо сказала Сольвейг, — мать — священна, священна для всех всегда.
— Я перестала быть для своего сына такой…
Но Сольвейг покачала головой:
— Нет, Рангхильда, ты была и есть в сердце Сигурда. Только теперь вместе с болью. И своим ядом. Ты предала его.
— Это он предал меня! Он выбрал между матерью и этой…
— Перестань, Хильди… — остановила меня Сольвейг, даже не хмурясь. — Для злобы скоро не останется даже людей.
Как ей понять меня? Ей, счастливой женщине, всю жизнь проведшей рядом с тем, кого она любила и кто любил её? Она ничего не знает ни о ревности, ни о предательстве, ни о ненависти, кого ей было ненавидеть? Ей достаточно было только любить. А мне не досталось той любви, которую мне обещали…
— Не надо было мне их женить… — проговорила я.
На что Сольвейг только рассмеялась:
— Думаешь, это ты их поженила?! — она покачала головой. — Они соединились бы, даже, если бы весь мир был против. Они друг другу назначены. Это судьба. Никто и ничто не мог бы изменить.
Я смотрю на неё удивлённо немного: «назначены»? Неужели она может так думать?
— Что ж… Умрут теперь вместе, «предназначенные судьбой». Ни черта никто ни кому не предназначен! Мы сами всё творим! Хочешь, докажу тебе это!?
Решение созрело во мне как удар молнии, в один миг…
Весна радует теплом в этом году раньше обычного. Уже кружевом зелени начали одеваться леса, с каждым днём всё ярче и выше трава на пригорках. Появились капли первых цветов, скоро их станет больше, всё больше с каждым днём. увидим мы это? Никто уже не думал и не ждал. Каждый радуется каждому часу, минуте отведённой жизни.
Ясное яркое весеннее утро. В такое утро хорошо просыпаться, когда влюблён. Всё радует, и щебетание птиц, и тихий шелест листвы за окнами и ветерок, овевающий кожу.
Но и умирать хорошо в такое утро. В такое утро хорошо всё…
Сигню в платье бирюзового шёлка, на голове не шлем, корона с колтами до плеч, тонкая броня, больше украшение, чем защита, на боку на богато украшенном поясе, меч Ньорда. Волосы распущены и струятся прекрасными тёмно-русыми потоками с медовым отливом вдоль её тонкой гибкой фигурки, совсем маленькой и хрупкой рядом с воинами, что окружают её. Давно не была такой красивой, такой весёлой, наша дроттнинг.
Мы не будем за стенами ждать врага, мы выйдем навстречу. Нечего оттягивать неизбежное. Да и прятать нам некого за стенами, незачем и давно надоело…
Пока все садились на коней, я подошёл к Сигню.
— Что ты, Боян? Что ты, мой милый Никтагёль? Ничего не бойся, — она улыбнулась мне как ребёнку.
— Я не боюсь умереть, — сказал я.
— Никто не умрёт сегодня. Жизнь подаёт знаки, их только надо суметь разглядеть, как ты во мне когда-то почувствовал Эйнара, помнишь? — она лучится улыбкой.
В меня будто проникло солнце, вот это, что заливает так радостно всё вокруг:
— Не может быть… Правда?! — я понимаю. Больше того — я вижу, правда, в ней новая жизнь. — Сигню, как же ты в бой идёшь?
Она хохочет:
— Не бойся ничего, мой Никтагёль! — она обняла и поцеловала меня в щёки.
А потом направилась к своей лошади. Но у седла её поджидал Асгейр Берси.
— Ты что, Асгейр? — прекраснейшая как никогда она улыбается мне счастливейшей из всех улыбок, какие я вообще видел у неё.
Я протянул её серьгу.
— Я нашёл её у сгоревшего остова Сонборгского терема. Мы не знали тогда, что и подумать. Я не решился отдать Сигурду. На ней была кровь.
Сигню смотрит на меня долгим, всё больше теплеющим взглядом, а потом обняла, прижав на мгновение:
— Спасибо, Асгейр, что пожалел сердце молочного брата, — сказала она, близко из объятий глядя мне в глаза. А отпустив, сказала уже весело: — Что Агнета тяжела, знаешь уже?
— Значит правда?! — я не был уверен, уезжая, Агнета говорила, но не была уверена.
— Правда-правда! Девчонка родится. Войне конец скоро.
Это уж точно…
Сигню снимает свои серьги и отдаёт мне:
— Подарок дочери твоей будет на рождение, они дорогие, из заморских стран.
А сама надевает эту, потемневшую за то время, что я прятал её у себя под одеждами, серьгу-лебедь, только золотые крылья горят ещё ярче на фоне чёрного теперь серебра.
— На удачу, — улыбнулась, — не пропала же я тогда в Сонборге.
— Сигню, Свана, задумала чего? — тревожно спросил я.
— Нет, Асгейр. Будем жить! День-то какой, кто согласится умереть сегодня?! — засмеялась она.
Мы выехали за ворота нашего форта, ставшего городом за эти месяцы с осени, всё вокруг Сигурда строится быстро.
Выстроились боевым порядком. Но нас всего лишь капля против тучи воинов окруживших нас. Мы как горсть горошин на земле.
Но они не подходят, ждут на отдалении, надо думать за горизонтом их ещё в несколько раз больше, чем мы можем видеть здесь. Рати из несметных орд норвеев с вкраплениями асбинцев. Впереди Ньорд на высоком коне с приближёнными алаями и старшими сыновьями. Стоят спокойно. Выжидают нас… Что им спешить…